– И ты, наверное, скажешь, что и эти навыки тебе по жизни не нужны, цивилизованное время, цивилизованное разрешение любых вопросов, без мордобоя…
Он покачал головой.
– Хотел бы я сказать именно так. Ну, мать моя именно так и говорила – мы не варвары, в наше время принято мериться интеллектом, а не величиной мышц… А вот отец говорил скорее обратное.
– А ты сам?
– А я думаю, что на силу всегда найдётся другая сила, хоть о физической говори, хоть об интеллектуальной. Хоть наизнанку вывернись, кто-то всё равно будет сильнее тебя, и останется только надеяться, что ты не перейдёшь ему дорогу… Здорово уметь себя защищать, но не молиться ж на это качество.
– Ну, должна заметить, ты храбро дрался. Храбро, но бестолково…
– Ну, не сложно быть храбрым, когда знаешь, что всё равно не умрёшь, верно?
– Жаль, конечно, что ты можешь бывать тут довольно нерегулярно…
– Что поделаешь, дела, занятия… – Майк снова поморщился, вспомнив о так и не дочитанных материалах с очередной конференции.
– Но в меру имеющихся возможностей чему-то я тебя да научу. В жизни не пригодится, но в игре-то да.
– Если только между жизнью и игрой будет различие.
– Что? Ты опять о прошлом своём подключении, которое не было подключением? Ну, понимаю, меня, наверное, это тоже немного вышибло бы из колеи… Но всё, что в жизни происходит, имеет какое-то объяснение, даже если находим мы его не сей же момент. Подумаешь, покопаешься – и найдёшь. Уверена, всё можно объяснить и исправить.
– В жизни косяки посложнее, чем в компьютерной игре… Г’Сан, а ты хотела когда-нибудь попасть во внешний мир? Ну, в смысле… в настоящую реальность?
Г’Сан, поболтав остатком жидкости в своём кувшине и опрокинув её в себя, воззрилась на ученика своим обычным взглядом лёгкого сомнения в его рассудке.
– Странный вопрос. Выдающаяся глупость даже для тебя. Какой смысл хотеть того, что всё равно невозможно?
– Тут вроде все желают победы над центаврианами, хотя на данном этапе это невозможно, – огрызнулся Майк.
– Ладно, давай, я просто скажу, что лично я сражаюсь по инерции, потому что я прописана нарном, а нарн будет драться с центаврианами, как бы глубоко в угол не был загнан… Но выйти в ваш мир – для меня, как и для персонажей программы, невозможно. Потому что мы не живые существа, а цифровой код, как ни печально это осознавать.
– Но это ведь не значит, что к этому нельзя было сформировать какое-то отношение. Да, я хорошо помню наш разговор о границах мира и всём с этим связанном… только вот в том и дело, что как по моим ощущениям, это гораздо справедливее для меня, чем для тебя. Но не можешь же ты прямо признать, да ещё и мне, что гордость, конечно, помогает найти занятие везде и всегда, но тебе становится тесно, и ты понимаешь, что будет только теснее. И обиднее от того, что настоящими считаемся мы, а не ты.
Нарнка передёрнула плечами, как встряхивающаяся кошка.
– Не знаю… Соберу эти мысли в нечто цельное – обязательно изложу тебе. А пока что, раз я так милосердна, что решила дать тебе отдых – расскажи-ка, как по твоим впечатлениям, эти твои неведомые противники что, оставили тебя в покое? Надо будет приглядеть за тобой ещё в каком-нибудь мире, и посмеяться над твоей лопоухостью…
Миукарьяш на собрании, конечно, не присутствовала – зачем она-то там, да и вон, в госпитале дел полно, но от Альберта пришло приглашение зайти в штаб вечером. Интересно, зачем это? Какие-то указания ещё по эвакуации госпиталя будут? Да вроде, всё ж уже через Дайенн передал, понятно всё… Впрочем, стала бы что ли Миу отказываться лишний раз увидеть Альберта? Ох же… Вот к такому парню идёшь, а даже не принарядишься, что ему это… Нет, нет. Надо, чтобы в мыслях серьёзный настрой был. О деле думать. Не хватало, чтоб пустой болтушкой её считал… Хотя и так считает, поди… Ох, стыд и позор. Хотя вчера, как будто, он был доволен ею, говорил, что она хорошо помогает… Ну, Миу старалась. Изо всех сил старалась, хотя непросто это было поначалу. Словно огромное зеркало в тяжёлой раме, а по нему, как рябь по воде, огоньки пробегают – поди разберись, что это такое и что с этим делать… Альберт показывал, она запоминала, вроде даже что-то понимать начала. И потом уже всё резвее пальцы по зеркальной глади бегали. Как игра… а на самом деле – своим там, на базе, помогает. Альберт бы один не справился. Много у него силы, конечно, но голова-то, как ни крути, одна. Потому и зеркало это он настроил… А в минуты передышки можно было зато им полюбоваться, его работой. В прежнее время подумала бы она, наверное, что страшно это… Но теперь Миу уже меньше чего боялась. Хоть и дико это видеть – руки Альберта на пульте не бегают по кнопкам, как её руки по зеркальной глади, а словно тонут в нём, то ли от них сеть нервных волокон прорастает в материал устройства, то ли этот материал становится живым и струится по его коже, сквозь неё… Надо бы бояться такого – человек соединяется с машиной, да человек ли это, или сам он машина? Но об Альберте так думать нельзя. Альберт настолько человек, как мало какой хурр. Какая у него улыбка – поучить бы каждого улыбаться так, да поди, научи… Оно конечно, с умными людьми рядом нельзя не заробеть. Только и робость эта другая совсем. Вспоминала Миу дядю своего – вернее даже, не дядя он был, а дедушка, младший деду брат, был он большой учёный и жил, понятно, в столице, к ним в гости всего-то три раза приезжал – на похороны деда, на празднование при рождении брата Миу и по каким-то своим надобностям, нужно было ему какие-то бумаги семейные… Был он высок, сух, прям, строг и неулыбчив. Разговаривал только с отцом и другими мужчинами семьи, женщин при этом выгоняли. Маленькая Миу, увидев в его руках какую-то яркую не то книжку, не то шкатулку – иномирная, говорили! – осмелилась было обратиться… Дядя накричал на неё, и долго выговаривал потом отцу, что разбаловал он дочь. Долго Миу так и считала, что человеку учёному, умному с простыми, необразованными, тем более женщинами и говорить противно. А Альберт не злится, когда она чего-то не понимает. Каждый раз говорит: «Миу, если ты не поняла, ты скажи, лучше я ещё тысячу раз повторю, лишь бы ерунды никакой не вышло». До чего красив и звучен язык, на котором он говорит… Обычный земной язык, улыбается он, ну, разве что немного отличается от того, на котором говорят иномирцы-полицейские, потому что язык это тех времён, когда семья его отца покинула Землю, немного изменился выговор, утратились какие-то диалектные слова, только и всего… Семья их в третьем только поколении не жители Земли, говорит он. А по матери так и вовсе его поколение первое, мать родилась на Земле. Так хочется побольше расспросить его о его семье, о жизни, о том месте, где он родился и вырос… Какая, наверное, красивая женщина – его мать, вот увидеть бы её! Она тоже «особая», как и он, то есть, телепатка.
– Я раньше телепатов-то жутко боялась, – призналась она как-то, стыдясь.
– Как многие. В этом хурры и земляне ой как похожи – по рассказам матери судя.
– Да не… я ж их и не видела никогда. Даже не очень и верила. У нас такими пугают. «Особые», быть может, и не люди вовсе, живой закон, живая рука власти. Будешь замышлять дурное – они услышат, они всю твою подноготную увидят, и придут за тобой. Хорошо, отец мне, смеясь, сказал, что сроду «особых» в нашем городе не было – доподлинно, конечно, никто знать не может, потому как они не всегда в форме ходят, а чаще в одежде обычных людей, но что им делать здесь, они за большими преступниками охотятся, а Рувар маленький. А то бы я, наверное, и из дому выйти боялась, мало ли, что в мою-то дурную голову приходит, не всегда и дозволенного…
– На Громахе Маргус довёл ту же идею до абсурда, на Земле тоже пытались сделать нечто подобное… Люди многих миров боятся телепатов.
– Многих, но не всех?
– Не всех. Есть те, кто считает, что, если уж мысли твои могут услышать, нужно сделать их чистыми и никогда не лгать – как минбарцы, или что мир прекрасен в разнообразии, поэтому принимать надо и то, что ты превосходишь кого-то, и то, что кто-то превосходит тебя – так считают иолу, токати…
