Кажется, всё же водопад был природный, но кристаллы, между которых с шумом срывалась вода, были обточены так, что солнце, падая на их грани, разбивало свой свет в бесконечное радужное многоцветье – радужные струи били в хрустальную чашу внизу, поднимая в воздух облака разноцветной водяной взвеси, отражаясь в воде и в хрустальных стенах, маленькие радуги висели в воздухе…
Здесь была только одна палитра – синий, голубой, но в серо-бурых железобетонных хуррских декорациях это было явлением из сказки, из детства, когда в немом восхищении возможно было просидеть возле водопада полтора часа…
Решив, видимо, что лучше уже не сделаешь, Аскелл оставил в покое волосы и принялся растирать плечи и грудь, брезгливо стряхивая скатывающуюся под пальцами буроватую плёнку. Не так и мал бетонный резервуар, тут не то что вдвоём, вдесятером прекрасно разойтись можно, но она шагнула сразу следом за ним, и остановилась слишком близко, а сейчас отойти, отодвинуться было уже как-то… неудобно, будет выглядеть нарочито, не оберёшься насмешек… Одним словом, пережить очередной удар по своей стыдливости ей как-то куда легче. В конце концов, она не только минбарка, но и врач, а врача голым телом не смутишь, даже если это голое тело, более-менее удовлетворившись отмытием верхней части тела, сейчас перешло к нижней… Аскелл бросил на неё многозначительный взгляд из-под вздёрнутых бровей, замерев с ладонью на бедре.
– Если вам неприятно, вы можете отвернуться. Или я отвернусь. Но – я не столь хорошо знаю вашу физиологию и свойства местных химических элементов, чтобы проверять их сочетаемость на себе. Если мне тут разъест что-нибудь… чувствительное… Оно мне, может быть, и меньше потенциально нужно, чем руки и ноги, но меня такая потеря всё равно расстроит.
Дайенн хотелось ответить что-нибудь колкое. В ключе, что всё равно в ближайшем окружении не наблюдается ни одной самки тилона, оценивать функциональность повреждённых мест некому… И вообще, у тилонов есть самки? При их способе размножения – по логике-то незачем…
«Ну, зато здесь есть самка дилгара, – усмехнулся внутренний голос с интонациями Мирьен, – бедная, бедная Дайенн, первый голый дилгар, которого она увидела в жизни – тилон… Всё-то не слава богу. То корианец со своими странными идеями, то бракири со своими болезнями и семейными тайнами, то вот…».
– Госпожа Дайенн, вы закончили? А то вода, вообще-то, уже выключена!
Она встрепенулась, возвращаясь в реальность, повернулась, неловко шагая из бетонной ванны, и… Такое может произойти только нарочно, назло. Поскользнулась. Нелепо взмахнула руками, вскрикнув испуганно и досадливо, и ухватилась – конечно, за Аскелла. Хотя может быть, и не она сама ухватилась, а он подхватил её… Лёгкий шок – насколько же сильные у него руки, при том, что кажется, тоньше её, она схватилась всего лишь за кисть его левой руки, едва не повиснув на нём всем весом, и при том не чувствовала в этой руке особенного напряжения, а хватка его пальцев показалась каменной.
– У вас закружилась голова, госпожа Дайенн? Может быть, вам пока присесть?
«Или уж сразу – прилечь… Закрыть глаза и ничего больше не видеть и не слышать…».
Сперва она подумала, что это после горячей воды воздух здесь слишком холодный, и от этого тело прошибает крупная дрожь, а когда поняла – они уже упали на холодные шершавые плиты, пахнущие той же отработкой и ещё какой-то химией, сцепившись в шипящий, рычащий, яростный клубок… Она думала, совершенно точно, что она его ненавидит, и может, сейчас не лучший момент, чтобы его убить, но просто необходимо это однажды сделать.
Мокрые, скользкие тела, возящиеся на краю бетонной ванны – это никак не достойный бой, это что-то звериное, жалкое, необузданное бешенство, сжигающее самого бесящегося, и что сказал бы об этом дядя Кодин – сложно представить, потому что скорее всего, он просто лишился бы дара речи. Но двум идеальным солдатам не существующей уже армии, кажется, нипочём не одолеть одному другого, только вымотаться до полного бесчувствия, так, чтоб не ощущать уже ни боли в длинных багровых бороздах от ногтей, в синяках, ссадинах и укусах, ни тупой, дикой радости в момент, когда удавалось сбросить противника с себя и ударить под рёбра, ни нерационального страха в момент, когда металлическая рамка трилюминария касалась груди… Это не было ни его победой, ни тем более её поражением, когда судорога, прорвавшаяся утробным рыком, прижала их тела друг к другу – если б она умела, если б знала слова, она б что-нибудь сказала ему ещё там, под душем, о том, что кажется, заёмная физиология побеждает, подчиняет его… Но ведь ей-то не легче, у неё эта физиология – своя. Ну что ж, действительно, она держала её под контролем духа долго… Плохо, что утратила она этот контроль именно сейчас. Не Аскеллу она сдалась, самой себе, да и он сам – сдался тому, что ему вовсе не свойственно, но от этого не было легче. Но именно сейчас – восторг был беспредельным. От того, что узнала, какой ужасающей может быть в приступе ярости, от того, насколько сильным может быть худое, жилистое тело, от того, насколько развратными могут быть два совершенно неопытных существа. Позже она будет разбираться в себе и, может быть, поймёт, где была её ошибка, как она допустила эту потерю контроля, позже, а сейчас – глупое, не в голове, в теле, торжество, ну, ведь он делает это как дилгар… Всё с той же логически вытекающей шпилькой – есть ли у тилонов сексуальное поведение вообще? «Тилон» означает «в единственном числе», значит ли это, что у них нет не только семей, но и вообще какого-либо союза одного существа с другим? Не говорить же с ним об этом, конечно… Не хватало новой порции его насмешек… Но ведь он получает от этого удовольствие… И это впервые в жизни, надо понимать? Она так и не знает, сколько ему лет. Она не знает его настоящего имени. Как он выглядел при рождении. Был ли он похож на Варна и Такарна – единственных, чей облик сохранили анналы их истории? Она поймала себя на том, что зарывается руками в его волосы почти с нежностью – и невозможно поверить, что вот это, что так несомненно ощущается руками, телом, кожей снаружи и жадно пульсирующими стенками внутри – это всё не настоящее… Но хотя бы на мгновения, на эти самые мгновения, когда её зубы впивались вновь в уже искусанные плечи, а он точно не чувствовал боли, когда пальцы скользили по цепочке трилюминария, по краям ожогов на запястьях, а он отвечал стоном – таким же стоном, как на каждое судорожное движение её бёдер – это станет его настоящим…
– Проклятье! Здесь должен быть другой выход! Должен!
Ли’Нор отрешённо кивнула. Ей не то чтоб не хотелось, а тяжеловато вообще было сейчас думать, голова кружилась, в глазах всё плыло и переливалось радужными разводами, предметы произвольно меняли свои очертания, из тёмных углов улыбались забавные рожицы. Для телепата контакт с настолько отличающимся сознанием – непростое испытание, соединение с таким сознанием – пожалуй, риск для рассудка. Наверное, как-то так ощущают себя в наркотическом дурмане, и если так – совершенно не понять, как они на это решаются. Ли’Нор никогда не пробовала наркотики, ей хватило тех случаев, когда она ввиду рабочей необходимости сканировала наркоманов. Или когда читала истории об адаптации самых первых высокоуровневых телепатов – других миров, конечно, об этом страхе потеряться в чужом сознании, в чужих кошмарах, чужих фантазиях… У монады такого страха не было. Монада уютно устраивалась в её сознании, она нашла понравившиеся ей эквиваленты в галерее образов – маленького существа, прижавшегося под тёплый бок взрослому, большому и сильному, вьюнка или лианы, вьющейся по крепкому, высокому стволу дерева, ребёнка в отцовской сумке… Монада играла. От этих игр было слегка не по себе – маленький зверёк со сверкающей, сыплющей искрами шкуркой теребил лапками шкуру большого зверя и тянулся лизнуть его в большой шершавый нос, на тонком стебле трепетали листья и распускались огромные чашечки цветов – монада не могла до конца определиться с их конфигурацией и цветом, и пробовала то одно, то другое, а когда обнаружила, что у цветов бывает запах… От этого действительно недолго было сойти с ума – Ли’Нор вдруг явственно начинало казаться, что останки разобранной ими лабораторной установки увиты буйной порослью вроде дикого винограда, усеянной огромными, пышными цветами джатила, почему-то благоухающими то земными цитрусами, то центаврианским тлолом. А потом лаборатория вовсе уплывала куда-то вдаль, и она видела перед собой радостно улыбающегося ей ребёнка – тут монада тоже не могла определиться, впав сперва в некоторую озадаченность, пытаясь разобраться в почему-то различных образах, и показывала то обычного нарнского ребёнка, то нефилима с рыжими, как у Ли’Нор, волосами. Монада явственно подпрыгивала от нетерпения и радости – скоро они уйдут отсюда, скоро она окажется на свободе, там, где никто не будет держать в тесной сфере, никто не будет жечь лазером, не будут пугать страшными образами, где можно будет изучать разных больших и маленьких существ, красивые цветы, а потом, если всё будет совсем хорошо, найти других монад и продолжить путь по вселенной, в море звёзд, таких больших и разных, купаясь в их ласковой энергии, похожей на объятья Ли’Нор…
