– Мужчина, который позволит над собой такое – не мужчина, – изрёк наконец доктор, шумно пыхнув ноздрями.
Дайенн глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь привести себя в максимально спокойное состояние.
– Простите, но это глупо. Чем угрожает вашей чести поддержание ваших тел в более здоровом состоянии? Вы же позволяете себе лечиться от других болезней, не считаете это недостойной слабостью или умалением вашей чести. В чём проблема здесь? Вы считаете, что признание факта этой болезни обесценивает вашу мужественность?
– Болезнь как таковая, быть может, и нет… О ней просто не принято говорить. Это постыдно упоминать, как у других рас постыдно упоминать о половых органах или испражнениях. Мы, хурры, между собой – конечно, мужчины с мужчинами и женщины с женщинами – можем говорить о половых органах или о чём-то, связанном с выделениями, это нормально, то есть, лишь бы чужаки не слышали. Но неприлично говорить о мочевыводящем органе мужчин, ведь он похож на женский.
– Но ведь это так и есть!
Забандиакко удручённо вздохнул – как вздыхает всякий, кому приходится объяснять инопланетянину очевидные для твоего мира вещи.
– Да, это всякому понятно. Тем более, вы доктор, вы да не понимали бы? Но это неприлично. Наверное, если б мы были устроены как земные или минбарские мужчины, насколько проще было б жить! Упоминая об этом, мы упоминаем, хоть и не произнося это вслух, о более страшном для нас – что мужчину можно использовать в сексе, как женщину. Да, вы иномирцы, у вас и такое бывает. Вот Шериданы – достойные люди среди иномирцев, я их уважаю. Ну так они не хурры, их создатель устроил иначе. У них это не так, как у нас, происходит… Если хуррский мужчина позволяет ввести в своё тело, через это, подобное женскому, отверстие, что бы то ни было, пусть даже медицинский прибор – он этим переступает черту, отделяющую его от женщин, теряет свою мужскую суть, и что делал по необходимости – может сделать и для удовольствия, а это уже начало конца всего – понимания себя, незыблемых констант, воли божьей, того, что всё-таки стоит над нами всеми… Позволить другому мужчине использовать себя как женщину – что может быть хуже для добропорядочного хурра?
Дайенн, кажется, начала понимать. Впрочем, легче от этого не стало. Здесь даже не скажешь «Ну, раз ваш создатель придумал вас такими – значит, он знал, что делал, и это следует считать благом» – у хурров весьма специфические верования… И бесполезно упирать на то, что эти самые пугающие даже Забандиакко промывания – это необходимо попросту для здоровья, для более долгой и полноценной жизни. Для них так, если ты позволил, допустил такое по благовидной как будто причине – это лишь приличная обёртка твоего падения.
– Но ведь я – во-первых, из другого мира, я не вашего вида, а значит, мои действия не равны вашим действиям… Во-вторых, я женщина, это ведь тоже значимый факт?
Забандиакко сосредоточенно жевал губы, доктор подбирал слова с максимально мрачным и непроницаемым лицом. Ведь, это понимали они все, в её словах логика была. Если промывание осуществляется иномирным врачом, к тому же женщиной, это уже не такой большой грех. Хуррские врачи, понятное дело, мужчины. Когда мужчина что-то вводит в тело другого мужчины – не важно, часть своего тела или некий инструмент – это низводит мужчину, с которым это делают, на положение женщины, это несомненно… Но ведь для иномирных специалистов всё это, наверное, не считается?
– Я-то понимаю вас, госпожа Дайенн. Как ни стыдно и ни тяжело это для нас, но ведь иногда стоило б что-то сделать для своего же здоровья и благополучия, если уж прямо сама судьба к тому располагает… Но люди, понимаете. Они боятся. Может быть, в самом деле, для начала, если это будет женщина. Если только женская рука. Может быть, тогда это показалось бы не таким… Но у хурров врачи не бывают женщинами. Ну нет тут приличного выхода, не ведущего к падению…
Есть какое-то ёмкое выражение в лексиконе Альтаки, означающее «проигрыш до начала битвы». Вот оно точно по ситуации. Положим, она могла б, упирая именно на эти пункты – что она инопланетянка и вообще женщина – спасти хоть кого-то, хоть нескольких из тех, кто попадёт в её распоряжение. Да, это капля в море. Да, это ненадолго, несколько лет без каких-то изменений в образе жизни – и всё вернётся на круги своя. Но всё же, всё же…
В общем, она не знала, радоваться ей или ужасаться, когда уже третий хурр, осторожничая и шифруясь так, что нашли б, чему поучиться, разведчики враждебных полисов, пришёл к ней поговорить о сложном, чрезвычайно секретном вопросе. Да, героически терпеть ввиду живого, хоть и в изрядно растрёпанных чувствах примера, сумевшего перенести встречу с ангелом смерти, уже не так просто…
Толстый хурр несколько раз переступил с ноги на ногу, на его полном, безвольном лице отражалась работа мысли – бледными отсветами, как отражается на облаках свет с земли.
– Понимаете, у вас работает моя жена Танафаль. Она приходит сюда с ребёнком, завёрнутым в покрывало, – он изо всех сил помогал себе жестами.
– Да-да, я помню её, хорошая девушка. Очень старательная, разумная… Если вы о том, что вы против того, чтоб она здесь работала, то я понимаю вас, она ведь так молода, и к тому же с грудным ребёнком. Но всё же я попросила бы вас… ну, не горячиться. Танафаль прекрасно справляется с обязанностями, и вы должны знать, что мы её не перегружаем. И внимательно следим за тем, чтоб ничто не навредило ребёнку.
Дайенн знала, что многие хуррские мужчины неодобрительно относятся к тому, что их жёны, сёстры или дочери «ошиваются» в госпитале. И знала так же, что хотя сейчас их подготовка не выдерживала никакой критики, отстоять их присутствие здесь жизненно необходимо. Они имели перед ней то неоспоримое преимущество, что говорили с пациентами на одном языке. Они не боялись работы, тяжёлой морально и физически – горожанки Рувара, не самого обезображенного цивилизацией места, в этом смысле закалены с детства. И они готовы учиться, готовы приносить пользу – хотя бы в каких-то, доступных сейчас, скромных пределах. Когда ты около суток на ногах, ты умеешь быть благодарным уже за то, что кто-то другой, а не ты, отнёс в прачечную грязные простыни. Избави боже сейчас гадать, что будет дальше – но по крайней мере сейчас ей хотелось обучить их всему, чему возможно, и в свою очередь научиться у них всему, чему возможно, а дальше дело вселенной, взрастить ли те хрупкие всходы, что посеяны сейчас, или позволить им сгинуть в этой осаждённой пустыне. Доктор Макуйкамара, будучи, при всей своей образованности, обычным хурром, относился к привлечению женщин и инопланетян (даже вопрос, что хуже!) в прежде безраздельно его епархию, мягко говоря, неприязненно, но всё же должен был признать – без них они бы не справились. Без них можно было оставить все попытки вообще, как бессмысленные…
– Хорошо, – в сумраке по напряжённому лицу мужчины было непонятно, хватило ли собеседнику словарного запаса, чтоб хотя бы половина из сказанного до него дошла, кажется, он просто отмахнулся от такого поворота разговора, который ему как раз совершенно не был нужен, – вы врач, вы можете помочь. Мы с Танафаль женаты, но без любви. Это была воля наших родителей. Но ведь сейчас многое… меняется, госпожа врач. Танафаль захочет уйти от меня – будет хорошо, я совсем не против. Так будет лучше. Но мне нужно знать, не беременна ли она. Это может испортить всё. Вы не знаете, она беременна или нет?
– Я… я… – чего-чего, но такого поворота Дайенн уж точно не ожидала, и хоть ответ на этот вопрос не представлял для неё ничего сложного, шок несколько мешал ясности изложения.
– Вы можете с ней поговорить. Деликатно, чтобы никто не знал.
Как, Валена ради, с его точки зрения, она должна это сделать, если фраз, которыми она может обмениваться с Танафаль с уверенностью в понимании, не более полутора десятков, и все несколько не об этом? О том, зачем ей вообще это делать, Дайенн не спрашивала – это будет звучать грубо, как равнодушие к чужим проблемам. Быть может, конечно, такая резкость была бы лучшим, а главное – гарантированным окончанием довольно мучительного разговора, а если нет? Если он пустится в разъяснения, которых она не поймёт, а он не поймёт её ответов?
