– Так… – в руке дежурного вдруг появился тонкий, тускло поблёскивающий лучевой пистолет, – пошутили и хватит. Ты мне расскажешь всё. Сейчас. В подробностях. Потому что на то, что я тебя сдам куда следует и ты так получишь отсрочку, можешь и не надеяться. Я тебя сам убью. В твоих силах сделать, чтобы более быстро и безболезненно.
– Оба-на, – хмыкнул Такримошотто, – это вам тут всем такие для охраны, что ли, выдают? Сдаётся мне, парень, ты сам не очень-то простой.
– Действительно, – кивнул собеседник, – не очень-то простой… Знаешь, подумал я сперва, что ты от правительства или от военных сюда прибыл… Но не, они б такого простачка не послали, не совсем же они там умом все оскудели.
– А то б, конечно, забавно ты выглядел, если б сдал меня моим же руководителям! Вот потому и не хотел сдавать, да?
Инженер нервно трепетнул тонкими ноздрями.
– Да может быть, у меня бы это даже прокатило… Но мне нужна информация, вот в чём дело. Если не от правительства или военных – то от кого? Не иномирные же державы, в самом деле. Это правда, едва ли кого-то из них может интересовать ничем не примечательный Кьюнгшам.
Думал всегда Такримошотто, что когда случается что-то вот такое, когда видишь, вот он – жизни край, то и самому стойкому это хребет об колено ломает, тут и головой можно двинуться с отчаянья. А себя он к стойким как-то не относил. А выходит – совсем наоборот. Выходит, правду говорит Забандиакко, что болота характер проверяют, хлюпиков там не бывает, хлюпики все либо с первым же кораблём обратно отчаливают, либо в трясине покой находят.
– А правительству, значит, Кьюнгшам интересен?
Раз уж он всё не стреляет – ну понятно, какие-то сведенья надеется получить – надо и в ответ вопросы позадавать. Пользы с них в могиле, понятно, никакой, так уж, для себя знать, из-за чего умирать приходится.
– А правительству нашему, должен бы знать, всё интересно. Кьюнгшам – в случае, если ты не знаешь, но думаю, что знаешь – это, конечно, не какой-то особо богатый район, не кормушка и не золотая жила… Ну, в плане индустриальном, хотя в масштабах региона он вполне ещё ничего… Без кардинальных изменений может протянуть в том же состоянии ещё пару десятков лет… Но он точка, важная стратегически. То есть, не то чтоб прямо именно он, а весь регион наш – и Сайкоймакс, и Рувар, и на том берегу все эти полтора поселения…
– Военные?
Дежурный кивнул.
– Пожалуй, это ведь действительно единственная реальная и зримая перспектива для региона. В плане… ну, хотя бы каких-то возможных денежных вливаний. Хотя, простому народу от этого заведомо едва ли легче. Но это реальность, хотя пока ещё реальность завтрашнего дня, с которой приходится считаться уже сегодня.
– А вы, стало быть, против… – покачал головой Такримошотто, – хотя, кто бы на вашем месте был за? Мне б тоже не понравилось, если б под моим окном колонны маршировали.
– А нас никто не спрашивает, против мы или как. И не оставляет нам ровно никаких перспектив. Но действуют не всегда исходя из перспектив… ближайших.
– И на что же вы рассчитываете? – Такримошотто ещё не знал, о чём толком может идти речь, он просто интуитивно чувствовал, что нащупал что-то.
– Сначала ты расскажешь, на что рассчитываете вы. По итогам мы будем знать, кому кого позволительно оставлять в живых.
Они усмехнулись, оба неуловимо похожими усмешками.
– Да вот сказал бы – просто остаться в живых, но и это уже вариант сложноисполнимый… Просто, когда получается, что один такой простой, ни во что не собиравшийся ввязываться парень оказался в ненужное время в ненужном месте. Вернее, не один даже, с компанией, но от этого не легче… Ничего такого, да, просто, ребята, может, вы и не умрёте, но жить как жили вам точно никто не даст… Становится обидно, что ли. Очень обидно. Потому что я это не выбирал. Мне нахрен не нужны эти интриги, ни правительства, ни военных, ни этих тилонов, ни их артефакты, ни их планы, но кого волнует, что я ничего об этом не знаю и знать не хочу. Просто по политическим, стратегическим, хрен знает, каким ещё причинам и интересам несколько человек… ну, лучше, чтоб замолчали навеки. Не обязательно – в могиле, где-нибудь вон в таких вот застенках, куда моя бригада, ожидаемо, и попала, могла б и сгнить там – кто спросит, кто узнает, кто добьётся справедливости? Ну просто не повезло, парень… Понимаешь, государству нужно… И вот тогда хочется, чтоб узнали. Чтоб, мать их, все узнали. Желательно – чтоб только глухая старуха в глухой деревне могла не знать. Благо, порассказать и окромя есть о чём… Очень даже есть…
Дежурный во время этой речи явственно переменился в лице.
– О чём же?
– Сначала обоснование этого интереса. Не надо только опять про житейское любопытство. Может, я и правильно понял, что ты с ребятками в форме, ну или без формы, но с теми же задачами не имеешь ничего общего… Но может, это и поспешные выводы. Возможность им в морду плюнуть – бесценна, но я б предпочёл без унизительной смерти по итогам.
Собеседник возбуждённо заёрзал.
– Думаешь, от безвременной и зряшной смерти хоть кто-то тут у нас защищён? Защищаемся, конечно, как можем, ну да… Но тут важно сразу не иметь иллюзий. Дело наше даже можно назвать проигрышным… потому что выигрыш наш – в далёкой перспективе, до которой едва ли кому из нас суждено дожить.
– Вы, – решился Такримошотто, – заговорщики, мятежники, что ли?
В улыбке дежурного мелькнула почти добрая ирония.
– Экое ты слово гордое выбрал – мятежники… Я не больно хорош как теоретик, но довольно рано понял вот что. Не всякий мятеж – именно если мы говорим об открытом вооружённом выступлении – будет иметь хоть какой-то результат. Да почти большинство и не будут. Я имею в виду, результат разумный, а не реакция, кровь, аресты, погромы и завинчивание гаек. Ну, тут сам понимаешь. Так вот, вроде как, чего бунтовать, если понимаешь, что плетью обуха не перешибёшь и толку не добьёшься, потому что массы не поддержат, массы не готовы, только море крови прольёшь и множество жизней положишь… Но и – всякий мятеж нужен. Всякий мятеж происходит на своём месте, и служит для подготовки этих масс, для, вот если угодно, извещения их, подачи примера, что и такое вот возможно… Мы здесь не имеем иллюзии, что будем при другом, справедливом обществе жить. Даже, может быть, и дети наши не будут. Но мы готовим почву. Даём народу информацию. Народ не только бесправен и беспомощен. Народ, банально, необразован, невежествен и не видит цели, не то что пути её достижения… Это долгая работа. Сделать народ не просто готовым к… отверганию существующего порядка вещей, но и к построению другого, к тому хотя бы, чтоб суметь определить, какое оно – другое.
Такримошотто покачал головой.
– Мой вот дед, помню, рассказывал – ещё молодой был, решил тыйфу на участке посадить. Ну, тыйфа – оно ж кто не знает, какое дерево противное… До цветения лет сто растёт, и намучаешься это время с ним. Поливать там чуть ли не по часам, грибковые эти наросты срезать-вытравливать, жуки эти паскудные, опять же… А там ещё земля такая… Ну, окраина города, и на том спасибо, что хоть какая-то, это вот здесь у людей хоть хреновые, но свои поля-огороды, а в городе-то клок травы перед домом и куст загибающийся, вот тебе и природа вся. А у нас перед домом пустырь был – совершенно ничейный, развалины какого-то не то гаража, не то сарая, уже не упомнит никто, остов машины – мы из него домик сделали, играли там с пацанами… Ну и вот, дурман-то там роскошный рос, слов нет, а больше ничего не росло, земля-то сплошной песок и камень, гвозди ржавые… Деду все по голове хлопали, мол, если жестоко заняться нечем, так и полезнее можно время потратить. А он там ямку выкопал, земли получше натаскал, ну и припёр откуда-то этот саженец… К поре моего детства он с деда только ростом и был, но уже, надо сказать, окреп как-то, вроде, уже вера была, что не подохнет… Так вот постепенно и отец мой, и дядя прониклись понемногу – смеялись, но помогали, мол, какое-никакое семейное дело… Дед-то мой, как мать писала, живой ещё, хоть еле шевелится, а каждый день к деревцу этому выползает. И отца и дядю ведь к той же дурости понемногу приучил. Мать говорила, отец по первости над ним много смеялся, мол, проку во всём этом совершенно никакого, будет нет что доброе – ещё неизвестно… Дед ответил: «Так и вас тогда рожать смысла не было, пока вырастете и в разум войдёте, я и помереть успею». Ну, вообще много историй с тыйфой связано, конечно… Так и чего? Растёт она, куда денется теперь уж… Дед помрёт, отец помрёт, я помру, но всё равно кто-то останется, и тыйфа дорастёт помаленьку. Это вот первое, что я хотел сказать – что помирать мне здесь совсем нельзя, у меня ж там тыйфа. А второе… Вот к вопросу-то, что не для себя, а для потомков… Галартиатфа-то со сторонниками, наверное, примерно так же думали, а оно вон как вышло. Теперь среди этих самых потомков ходят, и не сказать, что пятьсот лет как мертвы. Оно конечно, скорей всего, что и в этот раз у Рувара получится не лучше, чем в тот… Но уж хотя бы, мир должен узнать. Весь не весь, это как получится, но безвестная смерть – это ещё похуже, чем просто смерть. В этом мы с ними едины.
