Сайкоймакс – несколько побольше Рувара, посовременнее – тоже в сравнении с ним, немного почище, чуток побогаче, дороги поновее, здания покрепче и повыше. Дворец владетеля – самый крупный и заметный дом на главной площади, в городе трогательное единоначалие – владетель этих земель является так же и главой города, и главнокомандующим маленького, но гордого гарнизона. Ну а чего – самый уважаемый и авторитетный человек, как благодаря деньгам (их у него побольше, чем у Гуаносфато), так и благодаря влиянию на остальных авторитетных людей (благодаря обширному собранному компромату, конкурентами они ему не были). В общем-то, проблем у владетеля Эферрахтидо и не было б вовсе, если б не пара личных – был он лет весьма преклонных, а наследников мужского пола у него всё не было, несмотря на уже четвёртую молодую жену. В этой связи ему в последние годы было всё более неспокойно – существовала перспектива гадать, кто именно в ближайшее время турнёт его с насиженного места, собственные с виду покорные прихлебатели, предприимчивый молодняк из столицы, которым и глухая провинция подойдёт для того, чтоб нажить стартовый капитал для дальнейших планов на жизнь, или добрый сосед Гуаносфато, который при всём желании не мог скрыть лакомости для него Сайкоймакса, с его куда более перспективной индустрией и железной дорогой, в частности. И ведь его в этом проекте поддержат – военные, которым такое расширение куда как выгодно. На свои земли, несмотря на все сулимые выгоды, Эферрахтидо военных пускать не хотел, подозревая, что тогда очень быстро командовать станет не он, но его преследовало гнетущее ощущение, что всё это лишь вопрос времени.
Звание владетеля – своеобразный атавизм Андромы, настырно живучий. Упразднить его Ассамблея пыталась пару раз, но так и отступилась, слишком много поднималось вою. Единственное, что удалось за пятьсот лет – унифицировать всю сложную систему местных дворянских градаций до единого аморфного понятия владетеля. Хотя бы сколько-то градус накала страстей это снизило, хотя и через многие волны недовольства. Хватало всех тех бюрократических интересностей, которые продолжали иметь место быть. Владетель – формальный хозяин земли, получивший её в собственность от отца, передающий сыну. Соответственно, все те, кто на его земле живут – горожане, владельцы предприятий или вот военные, как в случае с Руваром, являются его арендаторами. И если проблемы горожан в данном контексте мало кого волновали, вызвал неудовольствие хозяина – подлаживайся как хошь или переселяйся, то бюрократические дрязги промышленников и военных со строптивыми осколками феодализма мешали уже куда больше. Правду сказать, в статусе такой вот личной собственности к моменту 2303 года оставалось не более 25% земель Андромы, и в основном это были такие вот захудалые, гиблые окраины. Повсеместно, во всех 32 государствах-полисах власть стремилась к устранению раздробленности, мешающей её политическим и экономическим интересам, владения сливались, укрупнялись вне зависимости от того, сочеталось ли это с желаниями и амбициями мелких и крупных владетелей. Всё же иметь дело с одним-двумя такими собственниками – проще, чем с огромным множеством… И уж конечно, власти пользовались малейшей возможностью для перевода этих частных земель в собственность государства – что упрощало жизнь существенно. Отсутствие у рода владетеля наследника было наиболее простой и удобной причиной. Хотя нечасто так везло – богатые хурры, которым, в общем-то, ничто не мешало, детей имели помногу. Возможно, именно это было одной из причин, по которой около ста лет назад многожёнство было окончательно запрещено повсеместно, а процедура развода стала ещё более сложной, хотя подавалось это как невиданное и неслыханное благодеяние для женщин. Но благодеяния здесь не было вовсе никакого – женщин, которым не повезло стать чьими-нибудь законными супругами и приходилось в лучшем случае быть любовницами (любовниц, сколько потребно, никто иметь не запрещал, их сыновья всё равно права наследования не имеют), становилось только больше, разве что теперь бесплодная, старая или чем-то не угодившая жена рисковала жизнью, но если подумать, в сравнении с незавидной участью разведённой это было даже милосердием.
Дрим, понятно, всего этого не знал. Он просто смотрел, насколько получалось из-под капюшона, на высокие и крепкие стены из грубоотёсанного камня, и гадал, жилой дом это чей-то такой громадный, или всё же общественное здание. Ну да ему-то в любом случае идти далее… И вот в этот миг его внимание привлекла фигурка на самом верху, на балконе.
Зрение токати не так чтоб очень хорошее, поле зрения несколько меньше, чем у большинства гуманоидных, и цветовосприятие отличается, но в чём им несомненно больше повезло – они способны смотреть прямо против солнца, после яркого солнца родного мира практически никакое другое светило их не слепит. Поэтому он ясно видел сейчас, как маленькая фигурка, покачнувшись, отделилась от опоры и стремительно полетела вниз.
Что хорошо, мышление токати отнюдь не заторможенное. Дальнейшее пронеслось в голове Дрима за один миг – сейчас на его глазах погибнет человек, что делать? Ему привлекать внимание нельзя… Но никто, даже увидь кто сейчас, даже крикни он им – не успеет…
Для принятия решения ему едва ли потребовалось дольше пяти секунд. Он скинул маскировочное тряпьё и взмыл в воздух, перехватив падающего над верхушками деревьев хиленького придомового сада, и взлетел в сторону ближайшего места, где мог надеяться укрыться – высокой башни метрах в десяти от дворца, пожалуй, самое высокое место в городе. Задаваться вопросом, сколько народу в утренний довольно оживлённый час видели полёт странного существа, и насколько бесповоротно провалена его миссия, будем несколько позже, сейчас главное то, что спасена жизнь. Он опустил полуобморочное тело на площадке под самым куполом башни, на растрескавшийся серо-жёлтый, уже чуть пригретый солнцем камень, на который сверху, с рассохшихся балок, сыпалась труха и «перья» местных птиц – перьями в строгом смысле это назвать нельзя, скорее чешуйки…
Дрим оглядел спасённого. Это оказалась хуррская женщина, скорее даже девочка – худенькая, маленькая, судя по пёстрой одежде и множеству украшений – из очень богатых. На то, впрочем, указывал и большой высокий дом, с балкона которого она падала. Глаза девочки на бледном худом лице казались просто огромными. Дрим мало разбирался в особенностях мимики и эмоциональных выражений иных рас, особенно столь мало знакомых ему, как хурры, но предполагал, по ряду признаков, что девочка близка к истерике. Что ж, её можно понять… Но ни звука она не издала. Стиснув руками худенькие плечики, тряслась, сжалась в комочек, но даже не плакала. Видимо, так перепугалась, что отнялся голос. Ей нужно дать время успокоиться, решил Дрим. Он прошёлся по площадке, поводя утомлёнными за время сложенного и зафиксированного положения крыльями, глянул вниз – кажется, на площади собирался народ, кажется, кто-то даже указывал в сторону башни…
А потом случилось странное. Перед его глазами вдруг вспыхнула картина – ярко, нервно, дрогнула и исчезла на какое-то время, потом вспыхнула снова. Момент падения девочки с балкона, ракурс – с этого балкона, видимо, взгляд почти её глазами. Фигура, одетая скорбью. Почти зримо, скорбь отображалась как тёмно-фиолетовый ореол вокруг. А впереди – свет, покой, в котором должна растаять скорбь. Дрим одновременно понял две вещи. Во-первых – девочка не упала, а сама бросилась с балкона, он спас самоубийцу. Во-вторых – перед ним телепатка. Вот так задача.
Он посмотрел ей в лицо пристально, склонив голову набок, размышляя, насколько реально придать своему лицу выражение, которое сможет быть идентифицировано хурркой как дружелюбное и приветливое. С выражениями у токати всё сложно. И насколько реально, при его малом словарном запасе, сказать девушке нужные слова.
Её нужно как-то успокоить, и как-то выяснить, что произошло. Как спросить её, почему она пыталась покончить с собой? При языковом барьере, мысленное общение немногим успешнее, когда много абстрактных понятий, не предметных. Сам Дрим мало имел дело с телепатами, даже родного мира, но он много читал про ассоциативные ряды, составляющие основу интерпретации услышанного и увиденного. Быть может, она даже не понимает, в состоянии шока, что он сейчас спас её, быть может, видит в нём врага… Что можно понять, она видит перед собой существо, совершенно ей не знакомое, в её лице никаких признаков узнавания, определённо токати она никогда не видела. Между тем новая картина вспыхнула перед его мысленным взором – словно шаг назад от балкона, в темноту и сонный покой комнаты, очертания смазанные – возможно, девушка не видела их в тот момент из-за слёз, возможно – это лишь аллегорическое отображение, всюду запертые двери, за которыми – недобрая тишина, кто-то ждёт, кто-то, кто не сделает ей ничего хорошего, если вздумает даже попытаться открыть эту дверь, единственный выход – сияющий проём выхода на балкон. Эмоциональный фон картинки повис надрывным звенящим вопросом, то боязливо затухающим, то вспыхивающим снова. Нужно что-то «ответить», причём так, чтоб она его поняла. Ведь читая его мысли, она вовсе не обязательно может их понять, слишком они разные для этого… Дрим сосредоточился, рисуя в мыслях картину-аллегорию – большая ладонь, на которой лежит эта девушка, другая ладонь, прикрывающая её сверху. Защита. Кажется, она поняла, и чуть тише «кричало» в его голове то, что она передавала. Как понять, кем он ей кажется? И тем более – как выяснить, что произошло? Он вызвал в мыслях обратно смазанную картину той комнаты перед балконом – насколько успел её запомнить, и наполнил эту картину максимально вопросительным фоном, не уверенный, что стало понятно, он материализовал в этой картине себя, сделал шаг к двери, протянув руку, чтобы открыть, оглянулся на неё, вопросительно склонив голову.
