Вален всемилостивый, как, как она пропустила тот момент, когда его покусали Алварес и Схевени?
– Аскелл, не могу понять, вам с этого какой резон? Надеетесь, что в поднявшемся хаосе сможете незаметно слинять вместе с машиной?
– Мне? Да просто интересно. Мы, госпожа Дайенн, любим события.
Вселенная, говорят, не посылает нам испытаний, которых мы не можем вынести. Почему же вселенная послала ей Аскелла?
– Аскелл, вы одиночка, и многих вещей вам не понять. Хорошо или плохо сейчас живут эти люди – но они живут. Живы их семьи, целы их дома, на улицах их города не стреляют. Говорят, конечно, кому война, а кому мать родна, но не мерьте всех по себе.
– Вы тоже, Дайенн, вы тоже. Но вас ведь никто и не заставляет в этом участвовать. Отойдите в сторону, не мешайте историческим процессам.
– Это не исторический процесс, это…
– Произвол? Но ведь историю творят люди, не боги. Неужели в вас так прочно сидит минбарское воспитание, что вы свято верите, что есть «правильный» ход истории и «неправильный», что каждому, вольно или невольно становящемуся у руля корабля истории, нужно теперь бояться ненароком повернуть не так, как заранее прописано в священных скрижалях, которых, правда, никто не видел… Скучно!
====== Гл. 26. В осаде ======
Дверь за Дебби закрылась, и Майк вернулся к созерцанию потолка. Вот уж правда, хуже нет, когда не можешь доверять близким. Потому что как минимум значит, что не такие уж вы и близкие. Вот Лурдес, что интересно, поняла. Даже пыталась спорить с Дебби, а она обычно не делает этого – не потому, чтоб чего-то боялась, уволить её даже в случае конкретного скандала Дебби через его голову не смогла б, а просто не любит конфликтов. Но ссор между родственниками тоже не любит, поэтому вмешалась. Она хоть и говорит, что её дело сторона, сама понимает, что уже почти член семьи, всё-таки она здесь скоро 7 лет, и Дебби к ней всё равно прислушивается, как бы ни изображала из себя всезнайку, которая с избранной позиции под танковым напором не сдвинется. Зачем изображает-то, она ж вовсе не такая…
Лурдес понимает, и понимает правильно. Она сама с виртуальной реальностью, правда, только по учёбе дело имела, какие-то разделы они так проходили. Но сказала, что в принципе думала о том, что интересно б было почувствовать себя не собой, а кем-то другим. Не потому, чтоб в своей жизни чем-то была недовольна – а вот именно что интересно. Не в том даже дело, что всего, что может в голову втемяшиться, никакая смертная жизнь не вместит, а в том, что некоторые вещи и не может вместить, интересно-то нам становится всё больше и больше чего. «Так уж человек устроен, – сказала Лурдес, – и хорошо, что так устроен – что даже за границы своего «я» стремится выйти. Широта мышления так и развивалась когда-то – когда люди начали размышлять, как там живёт-чувствует кто-то, от них отличный, как там живут в других землях, где всё по-другому, так появились писатели и кинематографисты – а вот как бы мы сейчас жили без них?».
Дебби тоже понимает, и прекрасно знает, что окружающие понимают, что она понимает – зачем пытаться бороться с тем, чего заведомо не изменишь, ну правда? – и понимание это однобоко и жестоко. Дебби по-настоящему тяжело, это верно, только вот в эту тяжесть она загнала себя сама.
А вот он начал понимать, к собственному огорчению, неправильно, близко к пониманию Дебби. Да, он инвалид, в его жизни невозможно длинный список чего, и он, кажется, переступил черту риска утонуть в виртуальности, чего так боится Дебби, только вот ничего с этим поделать не может, что её больше всего и злит. Ему объективно есть из-за чего лезть в виртуальную реальность, и у Дебби не повернётся язык спросить «чего тебе в реальной жизни не хватает», как говорит, например, Стиву его мать, и её приводит в печаль и панику именно осознание своего бессилия и пораженческое желание, чтоб ей просто не напоминали о её бессилии… Родственные чувства, сопряжённые с непростой семейной историей – они всегда, наверное, приводят к некоторому малодушию. Привычке не говорить о том, что как-то слишком неприятно и болезненно, да и с этого не будет толку, поругаться только и всё. Дебби понимает, что не решит все его проблемы, не сделает его жизнь лишённой поводов для недовольства, и на большую часть именно ей спасибо за выработанный принцип принимать всё таким, какое оно есть… А какое – есть? Дебби больше всего боится того, что на неё смотрят как на родственницу, севшую на шею богатому наследнику, использующую его. Она не может запретить людям воспринимать что-то в меру своей испорченности, она не намерена тратить время на то, чтоб доказывать каждому такому, что искренне заботится о брате, со всем пониманием, что он ограниченно дееспособный и умрёт раньше её, но это отравляет ей душу. Как и много что ещё… Она хотела бы, чтоб его жизнь была как можно более счастливой, но реализм не очень-то позволяет верить в какое-то счастье. Она хотела бы, чтобы его любили, ведь она сама его любит, но она не может поверить в настоящую дружбу и любовь там, где речь о больших деньгах, раз уж в её искренность не верят. А как она может верить во что-то, после всего… С верой в лучшее в людях как-то с детства не задалось.
Когда они приехали – окончательно, насовсем приехали, когда мама уже очень болела – он был, конечно, ещё мал, да и его внимание было в основном занято энергичной позитивной Энжел (она действительно замечательная, жаль, что она сейчас далеко, но что поделаешь, на её профессию на Марсе не учат), но он же не слепой, не глухой, он многое слышал и понимал. Хотя и не подслушивал намеренно этих долгих разговоров Дебби с родителями. Она чувствовала себя виноватой – после всего того, что было в прошлом. Когда отец помог маме инициировать судебный процесс против бывшего мужа, чтобы ей позволили всё же видеться со старшей дочерью, и при всех его вложениях, этот процесс длился несколько лет, и насовсем забрать Дебби нечего было и думать, а отец и мачеха настраивали маленькую Дебби против матери, и она отказывалась подходить к терминалу, когда звонила мать, или грубила ей… А потом карантин, и жестокая ложь мачехиной подруги, что Дебби умерла – эту ложь, правда, быстро развенчали, но она стоила матери знатной истерики. А Дебби говорили, что мама совсем не расстроилась, а чего ей расстраиваться, у неё ведь есть Мэри. Да, даже когда после карантина судебный процесс наконец завершился, увидеться с дочерью Лиз Гарибальди смогла только в 73 году, и свидание это было недолгим и неловким – Дебби к тому времени основательно промыли мозги на тему того, что мать-шлюха её бросила. Только став совершеннолетней, она побывала наконец на Марсе, в доме матери, познакомилась со сводной сестрой… Но тогда прочных отношений не установилось – вскоре она вышла замуж (достаточно поспешно, по её собственному признанию, потому что отношения в семье стремительно портились, впрочем, брак свой она называла исключительно счастливым, хоть и говорила, что дочери вот так выйти замуж – за человека на 20 лет старше, недавно разведённого, только через свой труп позволила б), и она с головой ушла в семейную жизнь, в заботу о родившейся потом Энжел. Был ли элемент расчёта в том, что тогда, в 90м, она прилетела на Марс? Вполне вероятно, был. Всё-таки Грег погиб очень несвоевременно, после выплаты всех кредитов семья осталась на мели, без того невеликое наследство практически целиком отжала бывшая жена Грега с сыновьями. Не на поклон к мачехе же было идти… Но на самом деле Дебби реально многое переоценила, ей надоело убегать от прояснения отношений с матерью. «Может быть, мы уже никогда не станем близкими людьми, – говорила она Майклу-старшему вечером того дня, когда Лиз первый раз надолго забрали в больницу, – время упущено. Но она моя мать, Майк мой единоутробный брат, это остаётся фактом. Я не могу этот факт игнорировать. Мне просто страшно вспоминать сейчас, что маленькая я говорила, что мне будет всё равно, если мама умрёт. И не успеет простить меня за все те слова, которые я ей говорила».
