– Ну, это не то. Вот посмотри на себя. Ты выбрал образ взрослого мужчины, а здесь и дети, ещё не выбравшие постоянного имени, кого-то потеряли благодаря центаврианам. Хотя бы – потеряли дом, от которого остались только головёшки, вынуждены были бежать с разорённой родины сюда, где пока не свищут бичи захватчиков… У кого-то погибли родители, братья или сёстры, или более дальняя родня. Ты взрослый мужчина, который мог быть уже женат и иметь детей… Ты можешь себе представить боль потери и ненависть к тем, кто отнял у тебя то, что тебе дорого? Можешь представить себе, что твои старики-родители сгорели вместе с твоей деревней, что твоя сестра угнана в рабство? Можешь представить себе, что твоя возлюбленная – у тебя в реальной жизни есть возлюбленная? – умерла у тебя на руках? А главное – зачем тебе это представлять?
Майк ёжился, снова лениво подумывая о том, чтоб почесать под коленкой и снова отметая эту мысль. Рядом с Г’Сан в принципе довольно неуютно, наверное, это нормально, что уютного в вирусе…
– Зачем вообще люди что-то представляют? – буркнул он, – острых ощущений не хватает… Всё это действительно слегка безнравственно – играть в чужие страдания, развлекая свою душу эмоциями, для которых нет настоящих причин. Наверное, в этом есть и хорошие стороны – стремление понимать тех, чей жизненный опыт отличен от нашего, всё такое…
– Ты, наверное, не слишком часто играешь во что-то подобное? Иначе б, пожалуй, наш разговор протекал как-то иначе. Да, ты упоминал о каких-то ваших, земных реальностях, но как я поняла, они из космической эры. Стрелять по корабликам – это всё же немного другое, чем перспектива встретить врага лицом к лицу… Что ж, попробуй вспомнить боль, которую ты испытывал, когда умерли твои родители, и попытайся представить, что они имеют какое-то отношение к этому всему. Ну или найди другую достаточно сильную эмоцию, которую можешь спроецировать в желание разорвать кого-то голыми руками. У тебя, конечно, ружьё для дальнего боя и меч для ближнего, но про голыми руками всегда нужно держать в голове про запас. Видишь ли, мальчик, издали стрелять по движущимся мишеням у тебя, можно поверить, получится. Но когда ты встретишься с врагом лицом к лицу – ты спасуешь…
– Слушай, почему я должен всё это выслушивать? С той же Лаурой вы уже где-то пересекались до Насулхараза. Может быть, в «Битве при Шу», может быть, и здесь, как знать. Что, её ты тоже учила представлять, что её мать и брата убили центавриане, или как-то попроще обошлись? Какая тебе вообще разница…
Нарнка прищурилась, подавшись вперёд.
– Мне – никакой. Хотя, будучи гостями в моих мирах, вы меняете эти миры и меняете мою жизнь… Просто интересно, как вы живёте рядом с теми, кто вымещает свою ярость, которую не может излить на действительные её объекты, здесь, в искусственных мирах, или с теми, кому нужно такое место, где убивать – просто игра… И из какой категории ты – бессилия или внутренней пустоты?
Они сидели напротив – человек десять из всех нескольких тысяч, что пришли из этого туннеля, командирский состав. Их поношенная одежда немного отлична от одежды бригады Забандиакко, на их поясах старинные сабли. Хурры из прошлого, эмигрировавшие в будущее незадолго до катастрофы – все, кто успел собраться… И Фималаиф среди них. По лицу поспешно прибежавшей Миу явствовало – Фима изменилась… Сколько дней прошло для неё там, в прошлом? Едва ли слишком много. Но бывает, что и один день меняет человека навсегда. Сейчас она говорила, Гратаскнаф, как знающий оба языка одинаково хорошо (Альберт признал, что некоторые тонкости простонародной речи для него по-прежнему сфера сложная) переводил.
– Они пришли сюда не для того, чтобы спасти свои жизни. Это можно было сделать и там, я рассказала о грядущей гибели города, мы уже не могли предотвратить обрушение туннелей, но мы могли спасти всех, кого возможно, могли хотя бы попытаться – прорвать окружение, выиграть ещё хотя бы одну битву, сделать хотя бы что-то… Хотя у меня было маловато конкретных знаний, чтобы надеяться отменить, а не только отсрочить неизбежное. Но мы решили, что малой победой было бы выжить. И даже малой победой было бы отстоять Рувар. Всё, что делалось в прошлом – делалось ради будущего. Я рассказала не только о том, что было, но и о том, что будет… Быть может, мы и смогли бы предотвратить то ужасное, что происходит в наше время, действуя там, в пятивековом прошлом, но гораздо действеннее – придти и изменить это здесь, сейчас, а не уповать на то, что потомки будут чтить наши заветы все эти пятьсот лет.
– Фималаиф, вы разве не слышали, что опасно менять что-то в прошлом, это…
Гратаскнаф, запинаясь, переводил. Иномирцы этой комнаты пользовались тем временем, пока звучала хуррская речь, чтобы обсудить немыслимое явление – явление во плоти гостей из далёкого прошлого. На них это, конечно, не производило такого впечатления, как на некоторых из ребят Забандиакко, которые по крайней мере слышали легенду о Старом Руваре…
– Поломает мир? – рассмеялась Фималаиф, – а кто это сказал, чем он это докажет? Одни верят в судьбу и предначертанность каждого события, а другие, знаете ли, верят, что будущее вариативно и всё в наших руках. Ну, мы ведь и не стали ничего менять там, в том времени, которого у нас всё равно почти не оставалось. Мы пока ничего и не сломали. Ведь многих тел не нашли – может быть, именно потому, что мы и должны были переместиться в будущее, выжить? Или мы должны были, вы считаете, покорно погибнуть лишь потому, что так гласят скупые абзацы учебников истории?
Дайенн облизнула губы, подбирая слова и уже чувствуя, что цели они не достигнут.
– Фималаиф, я понимаю ваш порыв, но… Как вы это видите, что делать в этом времени гостям из далёкого прошлого, у которых здесь нет… ничего?
…Впрочем, и смысл-то, в самом деле, в этих словах? Временной разлом закрылся, гостей обратно в своё время до следующего всплеска всё равно не вернёшь. Пожурить эту хуррскую девочку, с детства бредившую – подруга уже поведала – легендами о героях прошлого, за вполне закономерные при этом действия? Чтоб показать свою законопослушность и в отношение законов мироздания? В пику Аскеллу она это что ли?
– Как – что? Сражаться! И вы не правы, говоря, что у них ничего здесь нет. У них есть их земля. Наша земля. Старый Рувар, Новый – без разницы. Есть борьба, та же, что и пятьсот лет назад – против лжецов, угнетателей, врагов жизни. Она вне времени, вне имён…
– Девочка хочет, ни много ни мало, дать отпор этим затейникам, обосновавшимся поблизости от города и постепенно и неумолимо берущим его в своё удавье кольцо. И более того – дать отпор затейникам, взявшим в такое кольцо всю планету. Не пришлым, про тилонов она разве что смутно догадывалась… Настоящий враг – не пришлый-чужеземец, а тот, кто вырос здесь, на той же земле, и видят её не иначе, чем червь, пожирающий тело. Свергнуть Ассамблею, установить на Андроме подлинно народное правительство образца мятежа Галартиатфы… И вы знаете, мне нравится эта мысль.
– Альберт, вы с ума сошли?
– А что во всём этом не так, госпожа Дайенн? Все подлинно прекрасные вещи достаточно просты, в этом и заключена их красота.
– Вы считаете прекрасной гражданскую войну?
В самом деле, Автократии, из которой они, спасибо всем высшим силам, выбрались живыми, им ведь было мало…
– Госпожа Дайенн, – вклинился Аскелл, – вам никогда не говорили, что некрасиво заботиться о людях помимо их воли? Они вправе выбрать своё понимание блага, и вправе отдать за него жизни, если хотят. Их сограждане там, наверху, могут воспротивиться такому благу, они на это имеют право, вы или я – нет.
– Я полицейский, Аскелл.
– И? в вашем уставе прописана обязанность предотвращать гражданские войны везде, где вы видите такую опасность? Это задача службы безопасности этих миров, но не ваша. Признайте, у вас связаны руки, вы не можете арестовать всех преступников, каких увидите в своей жизни. Меня – можете, потому что за мной не стоит какая-нибудь мощная держава, по крайней мере, пока не стоит… А арестовать преступников из Ассамблеи, хотя они воры и убийцы, не можете. Они воруют у своего народа, и они виновны, хотя бы косвенно, во множестве смертей – тех, кто отравился на вредном производстве, потому что кому-то было очень жалко расщедриться на модернизацию, кто был убит в результате ограбления – которого бы не было, если б людей не вынуждали на грабежи нужда и безработица, кто просто умер с голоду – в таких вот глухих местечках, как это, всё бывает… Кто-то закончил свои дни где-нибудь в рабстве на рудниках – тоже граждане этого мира, которых их правительство должно бы защищать. Вы знаете всё это, но ничего не можете сделать – чужой мир, политика, суверенитет и прочее. Ну так и не лезьте, вот это сейчас тоже гражданское самоопределение, или как это называется у вас?
