Лионасьенне не сразу осознала, когда пришла в себя. Перед глазами продолжали кружиться образы полусна-полубреда – бешеный, восхитительный танец лекоф-тамма, чёрные глыбы кораблей в безвоздушном море, битва двух древних змеев – тёмного и светлого, которые, согласно древним мифам, встречаются, чтобы уничтожить друг друга, тающий в огне Самастаньяр – почему же не было у неё тогда рук лекоф-тамма, чтобы вынуть его из огня…

Земная телепатка, Виргиния, рассказывала, как на Бриме один юный лорканец поджёг себя, чтобы вырвать из рук врага последнее оружие… «Молния – гнев божий… Но их погубила не гордыня, их погубила набожность». Их, древних лорканцев, от которых достались им эти машины… «А я никогда не была набожна, Самастаньяр. В отличие от тебя. Но теперь в моих руках молнии – гнев божий… Ни один бог не стоит того, чтоб за него умирали. Только человек. Только человек, только человечество… Ради чего умирают и люди, и боги…»

Что-то ещё такое говорила Виргиния… О своей семье, о брате или о сыне… Она тоже неверующая, Виргиния, тоже в отличие от них… Гнев божий в руках неверующего…

Серо-синий свет настойчиво просился сквозь ресницы. Серо-синий свет – и холод, то, что она ощущала сейчас всеми органами чувств, и это ощущение ей почему-то необыкновенно нравилось. Виргиния говорила, примерно так ощущаются лорканцы ментально. Как хрупкое синее стекло, или быстро-быстро бегущая вода… Она открыла глаза. Сквозь туман очертания смазывались, стены растворялись в сказочной дымке. Серо-синий камень… Она закрыла глаза и открыла их вновь. Комната оказалась совсем небольшой, в окно бились сизые сумерки – того же цвета, что и всё вокруг. Окно без решёток, но можно не сомневаться, что стекло небьющееся. Пол мокрый, можно предположить, его недавно мыли, просто поливая из шланга. Можно не сомневаться, смывали кровь… Едва ли её кровь, правда… Только ноющие запястья напоминали, что некоторое время назад она, кажется, была связана… Восстановить события, отделяя от круговерти бредовых видений то, что происходило на самом деле, было, конечно, непросто, реальность дрожала и плавилась, как небо в быстро-быстро бегущей воде…

– Гнев божий в руках неверующего… низвергает фальшивых богов… – произнесла она на земном языке. Стены ответили ей гулким эхом.

– Они услышат, – ответил ей хриплый, словно скрип давно не смазанных механизмов, голос.

– Кто, боги? Ну и пусть. Хватит им молиться, пора услышать проклятья.

– Услышат и придут, – тёмный угол слева от неё зашевелился, морщинистая, покрытая запёкшейся кровью рука коснулась её руки, – была бы ты умнее – подольше притворялась бы, что без сознания… Хотя тут тоже надо знать меру, иначе покоя не получишь уже никогда…

Рука сжала её запястье, поползла вверх по сбившемуся колом комбинезону, запуталась в волосах.

– Пальцы целы… Суставы целы… Что же они делали с тобой?

– Со мной ничего больше уже не сделаешь. Что они знают о боли…

– А… – пальцы что-то нащупали на её шее, – след от укола… Что-то хотели от тебя узнать под наркотиками. Не вышло… Ты ведь не гроумка… ты даже не землянка… – ладонь скользнула по её щеке, – лорканка. Конечно. В бреду любой говорит на родном языке, видать, перевелись у них переводчики… Значит, будут теперь по-другому спрашивать…

– Пусть спрашивают.

– Здесь было много гордых… Они умеют ломать и гордость, и смелость… и правду.

– Они не умеют ломать отчаянье. Никто не умеет его ломать.

– Ты всё им расскажешь. Всё, что они хотят знать… Жаль тебя…

Ладонь продолжала неуклюже гладить её по волосам. В прикосновениях Лионасьенне чувствовала слабый отзвук похоти, но желания отстраниться не возникало. В ответ рождалось какое-то странное уважение – желание в полумёртвом узнике было таким прекрасным, мощным протестом смерти, насилию, темноте! Прекрасным, как хилые, уродливые ростки, всходящие на пепелище, на свалке ядовитых отходов, на могильнике.

– Я тебя даже не вижу… У меня больше нет глаз, – голова узника – кажется, всё же гроума – была обвязана грязной бурой тряпкой, – а ты, наверное, красивая… Жаль тебя…

– Пожалейте их. Им недолго осталось.

Да… Один из помощников капитана Верма оказался предателем, и несколько членов команды приняли его сторону. Повезло тем ребятам, которые, сопротивляясь мятежникам, погибли ещё там. Илкойненас… Она не видела его среди тех, кого выводили… Предатели повели корабль к планете, к последнему, видимо, бастиону Марга Тейн. Они, наверное, были очень горды собой – доставляют Маргусу практически целёхонький лекоф-тамма на блюдечке… И как-то ведь сумели извлечь её. А, ну да… этот… эта сволочь… он ведь видел, как Верм отсоединял её…

Лионасьенне погружалась в холодную воду воспоминаний, скользила по быстро-быстро бегущей воде, по омуту бредовых образов. Что они хотели узнать, и как много сумели узнать? Вероятно – хотели знать, как управлять лекоф-тамма… И вероятно, если уж она до сих пор жива, её ответы в наркотическом бреду им помогли мало. Может быть, действительно из-за незнания языка, а может, потому, что даже при наличии предельно простых и внятных вопросов направить поток сознания строго в интересующее русло проблематично. Всё-таки, допрашивать они привыкли в основном гроумов, на лорканцев и сыворотка может действовать иначе, и логические ходы другие… В общем, они решили, что она нужна им в сознании… Ну что ж, улыбнулась Лионасьенне, слыша гулкие шаги за дверью, – посмотрим. Фальшивые боги пишут свои правила, но даже по этим правилам они однажды проигрывают…

Хитка если не с первого, то со второго взгляда производила впечатление, которое затем закреплялось за ней навечно – большого, структурированного, безупречно организованного базара. Какое-то единое правительство у колонии имелось, было, естественно, хуррским, и, естественно, чётко и согласованно делило власть с главами городов-полисов, часть из которых была гроумскими и ещё некоторая часть – дразийскими. Сердцем и главным градообразующим элементом каждого такого города был комплекс складов-рынков, на пять-шесть таких городов приходилось по одному космодрому – правда, различной величины и оснащённости, так что не всегда получалось сесть именно там, где планируешь затовариваться, но эти неизбежные издержки отравляли жизнь не сильно. В целом нельзя было не похвалить организаторские способности и хозяйственность здешних заправил – всё работало как часы, все и всегда знали, к кому за чем обращаться, кому и сколько платить и в чьи дела не лезть. Неудивительно, что Так-Шаой так заинтересован был в прочных отношениях с этим местом…

Выходило, всё же, что беспокоилась Ранкеза зря – гроумская диаспора Хитки, довольно крупная и богатая в основном благодаря тому, что больше половины и граждан, и доходов были официально неучтёнными, помогать своей горячо любимой верховной власти в этот тяжёлый час совершенно не испытывала желания. Они предпочитали лишний раз заплатить хуррскому правительству, чтобы данные, поступающие на их историческую родину, и дальше оставались такими, как им выгодно, в целом же всё население Хитки, и хуррское, и гроумское, держалось примерно одного отношения к своим метрополиям, в ключе «чума на оба ваших дома». Правда, открыто поддержать Так-Шаоя, по ощущениям Гидеона, тоже едва ли собрались бы, скорее спокойно делали бы ставки. Ну да к чему эту тему вдруг поднимать, сами ведь справились? Ну, практически уже справились? Вот и ладненько. Имар, закончив с Холаком, главой города Нимша и одним из «серых кардиналов» Хитки, все необходимые политические антимонии, перевёл разговор к тому вопросу, с которым сюда прибыли господа полицейские. Тут, в общем, и выяснилось, что Хитке сейчас решительно не до того, что там происходит сейчас на добром соседе Громахе, тут и поближе кое-что интересное происходит.

– Мы в дела друг друга не лезем, – важно пояснил Холак, – неприлично заглядывать в чужой лоток и в чужой карман… Но с Мерцой у нас один космодром, так что, волей-неволей, что-то видишь, что-то замечаешь. Были, были здесь тому дня три назад здесь необычные гости… Говорю «необычные» потому, что один-то корабль был хуррский, а один незнакомый, таких мы прежде не видели. И очень большой корабль, так что даже сел не на космодроме, а в пустыне по пути к Мерце, сказали, неудобства их не беспокоят, ну, нам только легче было, потому как займи они космодром – надо думать, мы дрази, которые в эти же дни прилетали, должны б были себе на голову сажать.