Удивительное это ощущение – просыпаться с кем-то рядом, думал Вадим. Именно так рядом… Не братья, засыпающие кучкой на сдвинутых кроватях в комнате Гани и Уильяма, потому что в Вадимовой комнате Лаиса затеяла ремонт, и пользуясь возможностью, старшие братья наперебой травят младшему страшные истории, которых бог знает где уже успели нахвататься, и впечатлительный Вадим – ему было лет семь, это было ещё на Минбаре – жмётся то к одному, то к другому, а они пакостно хохочут… Не дети. Двое взрослых людей, а не мальчишек, заснувших обнявшись, потому что с непривычки в палатке засыпать холодно. У них с Симо, усмехнулся Вадим, конечно, тот поход не оброс такими пикантными подробностями, как у Илмо… Может быть, потому, что были они младше, хотя кроме страшных историй уже и другими, «особыми», обменивались… И к девчачьим палаткам бегали отнюдь не подсматривать, а устраивать засады с целью напугать. Ну, а «особые истории»… Вадим улыбнулся, вспоминая. Позже он узнал, что такие есть свои у мальчишек и свои у девчонок, одна из тех тайн, которыми не принято делиться с другими группами, так же, как местами сборов – где-нибудь в ветхом домике, а зачастую и самостоятельно построенном шалашике в лесных зарослях. Какие-то основы у этих историй жизненные, какие-то почёрпнуты из книг, фильмов, соответствующим образом обработаны детской фантазией, и в общем-то, сродни страшным историям, только упор не на ужасы, а на любовную линию. Так забавно было вернуться к этим историям в курсе подростковой психологии в университете… Интересно будет спросить как-нибудь, какие из них были любимыми у Илмо…

Вадим повернулся, разглядывая спящее лицо Илмо. Который уже раз они ночуют в одной комнате, в одной постели, и теперь даже странно от того, что такой особый смысл этого проявился только сейчас… Илмо тридцать лет, между ними семь лет разницы. Тогда, когда они только познакомились, это, конечно, казалось очень много… Гане, правда, было столько же, но Ганя-то взрослел на его глазах, Ганя был всегда, Ганя – брат… А перед Илмо и он, и Уильям робели. И так удивительно было каждый раз, когда Илмо, со всей серьёзностью старшего и местного, организовывал для них поход в парк или музей, и крепко держал за ручонки Вадима и Элайю, чтобы не потерялись в толчее… Им с Уильямом казалось, что такому большому, почти уже взрослому должно быть скучно и неинтересно возиться с малышнёй, он ведь не брат, он не обязан… Потом они узнали, что Илмо – вожатый, он помнил, как Илмо сам объяснял им значение этого слова. Это было незадолго перед тем, как их определили в школу. И было несколько обидно, что Илмо вожатый в классе Эла, а не у него или хотя бы Уильяма. Мысли плавно перешли к школе…

На Минбаре нет единой системы в образовании для детей. Многое зависит от касты, клана, местности, рода занятий родителей. В основном среднее и начальное профессиональное образование сосредоточено вокруг храмов, мастерских, школ военного искусства. И вокруг наиболее выдающихся деятелей собственного клана, конечно. Начальное образование получают дома, от родителей. Часто и азы профессионального тоже. Дальше – в зависимости от склонностей ребёнка и условий жизни конкретной семьи – его могут отдать в обучение кому-то из старейшин клана, или в специальную школу при храме, или в мастерскую, иногда обучение происходит без отрыва от семьи, но чаще ребёнок переселяется из родительского дома и живёт вместе с сокурсниками. У Лаисы, понятное дело, ни клана, ни касты не было, как не было их и у рейнджеров-землян, и её дети жили с нею, но старшие, будучи сыновьями энтилзы, обучались по особой программе, составленной их отцом и главными учителями анлашок, образование Вадима было скромнее и в целом соответствовало земной средней школе…

– Минбарские дети не обижали вас? – спросил как-то Элайя, – я слышал, среди минбарцев многие… неприязненно относятся к чужакам.

– Ну, чужаков, по крайней мере, именно в Тузаноре, теперь достаточно много, – улыбнулся тогда Вадим, – привыкают. Бывало, конечно, что обижали. Особенно те, что из воинских семей. Бывало, что и дрались. Но изгоями мы не были, нет. Скорее так, на особом счету… Ну, и жреческие нас как-то… оберегали. Уильям – сын энтилзы, как-никак.

Элайю необыкновенно восхищало, что Вадим и его братья знают с детства несколько языков.

– Нам деваться было некуда, – улыбался Уильям, – семья, школа, общество – везде разные языки… Мама – то есть, Лаиса – рассказывала как-то, отец приехал нас навестить и был в некотором культурном шоке, потому что я пытался с ним говорить по-центавриански.

– Ты подумал, что он центаврианин?

– Наверное, я ведь этого не помню. Ну, я знал, что я сам землянин, что мама была землянкой, что Ганя – дилгар, а Лаиса и Вадим – центавриане… Ну, то есть, Вадим – наполовину… Но одно дело – знать, и совсем другое… В общем, Ганя с тех пор время от времени, когда мы видели кого-нибудь человекообразного, тихо спрашивал меня, человек или центаврианин, я в основном угадывал правильно…

Ещё большей бездной интересного это было для их новых одноклассников. Вадим хорошо помнил тот день, когда его, уже наряженного в школьную форму – её подобрали загодя, дали ему привыкнуть к ней – за руку ввел в его будущий класс сопровождавший его в этот важный день Даркани. Светлый – большие окна, солнечные пятна играют на салатовых стенах, бликуют на блестящей чёрной доске – кабинет, два ряда парт, тринадцать пар глаз, внимательно уставившихся на него, он получался в классе четырнадцатым. Классы, как он узнал, комплектовались так, чтобы было не более пятнадцати детей в каждом, младшие классы бывали даже меньше, старшие, после того, как некоторые ученики уходили в профессиональные училища, переформировывали так, что могло быть двадцать, но не более. Иначе, было твёрдое мнение педагогов, нормальный образовательный процесс невозможен. Вадим на тот момент был искренне благодарен взрослым за такую политику – ему и этого количества было более чем много. Семь девочек, шесть мальчиков – и отличить одних от других совершенно немыслимо, школьная форма единая… У некоторых девочек банты на основаниях, из которых растут кожистые отростки на голове, но ведь не факт, что они носят их постоянно… А он… Такая же, как на этих детях, форма не поможет ему слиться с окружением, ребёнок со светлой кожей и волосами всё равно будет бросаться в глаза – он такая диковина в школе, конечно, не единственный, но в классе-то – один. Как-то – года два, кажется, назад – он, устав от того, что дети воинов постоянно шутят на тему его волос, спросил мать:

– Может быть, мне их сбрить?

– Гребень у тебя всё равно не вырастет, – рассмеялась Лаиса, – это только кажется, что станешь внешне похож на остальных – и всё наладится.

– Ты центаврианин, – сурово напомнил Ганя, – у центавриан бреются только женщины. Ты разве девчонка? Не обращай внимания. А переходят меру – давай сдачи, только и всего.

Вадим уныло кивнул. Конечно, быть минбарцем он не мечтал, это мама зря. Не она, так Ганя воспитал его в почтении к своим родителям, к своему происхождению, он не стыдился, нет… Просто обидно было, когда их называли чужаками – и в нём, и в Уильяме это вызывало праведное негодование, ведь никакие они не чужаки, они родились здесь, могут документы показать…

– Да ты думаешь, минбарцы минбарцев не дразнят? – включился Уильям, – ха, ха и ха! Постоянно! Выпендриваются друг перед другом заслугами кланов и родов, пока внушение от учителей не получат.

Но здесь-то они… ещё большие чужаки. Ещё более непохожие, приехали из совершенно чужого мира… Он вспомнил доброту и внимание семьи Даркани, пример семьи Элайи и немного успокоился, это поддерживало. Через некоторое время он удивлённо заметил, что дети смотрят не столько на его лицо, сколько на форму. А с формой-то что не так? А, ну да… У него нет на ней значка – красной звёздочки, как у остальных.

– Конечно, он ещё не октябрёнок, – пояснила учительница на растерянное шушуканье детей, – он ведь только недавно приехал. Вас тоже приняли в октябрята не сразу… Кое-кого даже очень не сразу… Примут, когда он будет к этому готов. А тут уже от вас зависит, как скоро он будет готов.