― Не было ничего проще, госпожа. Когда Фридрих узнал, что я направляюсь в Аугсбург, мне дали в сопровождающие трёх новоиспечённых юристов из Апулии, ну а Гец, поехал сам. В принципе, это он собрал два десятка семей. Мне только пришлось оплатить их долги перед аббатством. Дальше была муторная дорога от монастыря к монастырю. Переселенцам на восток запрещено отказывать в крове, этим и пользовались.

  ― А где этот твой Гец? Зови его!

  ― Я схоронил его, перед переправой. Когда мы добрались до Ливонии, старый товарищ совсем сдал. Лекарь приставил к его больным ногам пиявок, но даже это не помогло. С каждым днём силы покидали моего друга, а когда он увидел, как вешают на дороге ребёнка-браконьера, ― Воинот моргнул глазами, провёл ладонью по лицу, вроде, как стряхивая усталость, и продолжил: ― Гец заступился за мальчика. Но освободившийся ублюдок подхватил с земли камень и бросил в своего палача. Мальчишке разбили голову дубинкой. Прямо на наших глазах. С тех пор, мой друг уже не вставал с повозки. Всё причитал, что впервые ошибся в человеке. Вот такая грустная история.

  Швабцев временно разместили в палаточном лагере, разбитом ещё вчера, на полянке, невдалеке от строящегося замка. Место было удобное и единственное, не подвергшееся сельскохозяйственным посевам, так как в половодье иногда заливалось водой. Поначалу, Гюнтер планировал отвести переселенцам кусок земли на северо-западе от деревни, за старым причалом. Таким образом, замок разделял бы Самолву на две части, но уже вечером столкнулся с неприятной историей, после которой изменил решение. Игнат, вернувшийся с уловом, отказался отдавать рыбу новым соседям. Побил пришедшего за продуктами швабца, и, запершись у себя в доме, поносил иноверцев на чём свет стоит. Рыбака понять было можно, за просто так никто у него дары озера не требовал, Нюра выделила деньги на закупку продовольствия, однако Захар Игната не успел предупредить, посему и вышло недоразумение. Кое-как, с горем пополам конфликт утрясли, но осадок остался, а вместе с ним было принято решение попытаться форсировать ассимиляцию прибывших с коренным населением. То есть не создавать анклавов на основе землячеств.

  В воскресенье, через два дня после происшествия с рыбой, на площади перед домом старосты собралось вече. Захар Захарович три раза прозвонил в колокол, привезённый с острова, и забрался на невысокую трибуну, установленную ещё вечером заботливыми руками строителей замка. С помощью этого помоста каменщики клали стену, но для общего дела, на один день ― пожертвовали деревянной конструкцией.

  ― Вот, что я вам скажу, дорогие мои соседи. Деревня наша разрослась и уже скоро станет городком. Князь наш, защитник и опора, долгих лет ему и его княжне, призвал новых жителей. Не от хорошей жизни немцы с насиженных мест в наши края подались, посмотрите на них, кожа да кости, голь перекатная. По заветам наших предков, ― Захар на секунду задумался, ― да и христианским тоже, помощь мы должны оказать им. Они языка нашего не разумеют, спросить толком ничего не могут, а мы что ж? Рыбешки пожалели? Негоже так! С сегодняшнего дня, прошу вас, объясняйте немцам, что как по-нашему звучит, не откажите в подобной малости.

  Следующим на трибуну взошёл Игнат. Поездки на остров не прошли для рыбака даром. Шляпа из приятного хлопчатобумажного материала, благодаря полям в форме овала защищала лицо от солнца. Темная ткань на нижней стороне полей устраняла отблески, и всегда щурившийся Игнат теперь смотрел широко раскрытыми глазами. Вместо рубахи - полосатая тельняшка, заправленная в брюки с усиленными коленями, держащиеся на лямках. Поверх был надет жилет с двумя карманами. Талию охватывал пояс из чёрной кожи с двумя ножами: коротким, длиной с ладонь, и длинным, доходящим до середины бедра. На ногах ― зашнурованные ботинки с высокими голенищами. Сняв шляпу, Игнат поклонился народу и, дождавшись тишины, молвил.

  ― Я тут выяснил, что немцам два года разрешено подати не платить. Как же это получается, мы их кормить должны, дома строить, а нам что с этого?

  Среди старожилов прошёл гул недовольства, но быстро стих. Народ захотел послушать, что ещё скажет Игнат.

  ― Коли князь решил так, то честно будет и нам послабления ввести. Я вот что предлагаю: рыбаки будут свой улов, который на личные нужды не востребован, сдавать Захару. А староста наш ― подсчитывать и вести список. Что он с этим уловом делать будет ― то его личное дело. Хоть обратно в озеро отпускает. Но я бы, - Игнат загадочно улыбнулся, ― на месте князя построил большую общую коптильню и цех по засолу. Посмотрите вокруг! Нас почти в два раза больше стало, а стало быть и есть больше будем, да так, что скоро и продавать станет неча. Корелы нам за топоры много соли привезли, и на будущий год обещали, а торговать ей по уговору не можем. Чего соли пропадать? Для тех, кто рожь сеет ― мельницу и печь возвести. Народу у нас уже много, работы всем хватит, а вот еды зимой...

  ― Какой такой цех? Ты чего несёшь? ― раздались голоса их толпы.

  ― Неучи! Цех ― это большая изба, где ремесло творится. Коли не знаете, слушайте.

  ― Сам ты неуч. Небось, от немцев словечек нахватался. ― Крикнул Демьян, перебравшийся в Самолву ещё с Гюнтером, так сказать, с первой волной переселенцев.

  ― Тише! Дайте человеку сказать, ― раздался женский голос. ― Неужто не слышите? Дело Игнат предлагает.

  ― Спасибо Инга, одна ты меня уразумела, ― рыбак коротко кивнул жене старосты и продолжил, ― Захар Захарыч, как всё наладится, по итогам сданной рыбы будет выдавать нам необходимые в хозяйстве вещи или серебро. Кому как потребно. А где он это всё будет брать, пусть сам думает, на то он и выдобщик. Да хоть через купца этого хитрого обмен ведёт. Вот, если тебе, Демьян, корову захочется завести, али гусей, то не в Псков или Ремду поедешь рыбой торговать, а всё на месте захапаешь. Понятно, что все сразу желаемое не получат и дабы обиды не возникло, то пусть ведётся строгий учёт.

  ― А в чём же послабление?

  ― В том, что князь, помимо соли пусть за свой счёт цеха нам поставит и два года пользоваться ими разрешит безвозмездно.

  Не дав самолвинцам опомниться и переварить сказанное Игнатом, на трибуну взошёл Гюнтер.

  ― Кого освобождать от уплаты подати ― это моё личное дело. Земля моя, а вы арендаторы. Всё, что рассказал вам Игнат, исполнить очень трудно. Получается, я должен сделать то, это и ещё сверх этого. Как я тут давеча услышал: а мне что с этого? ― Штауфен выдержал паузу, ― самолвинцы, одно дело делаем. Все мы краше жить хотим, али не так?

  ― Хотим, да, ― раздались голоса.