Я услышал, как жрец, что привёл нас в это место, громко, напевно произносит заклинания на каком-то причудливом языке, вероятно, очень древнем и ему самому не слишком хорошо понятном, так как он собирался с мыслями перед каждой фразой и произносил её очень тщательно. Слова, сопровождаемые быстрыми, энергичными движениями смуглых рук, вырывались из его рта, как из рупора – и, усиленные неким необъяснимым образом, ударяли в перепонки. Я посмотрел на жреца: его взгляд был полностью сосредоточен на статуе, и он, казалось, не замечал окружающих. Шапка сползла с его головы, обнажив наголо обритый лоб, на котором жёлтым огнём пылали неизвестные мне иероглифы.

Переведя взгляд со жреца на статую, я окончательно убедился в том, что он замыслил нечто преступное. Камень, ставший источником уже отчётливо различимого золотистого свечения, выглядел зловеще. Из суеверия, а может, просто из страха – думаю, это неважно, – я отступил, чтобы на меня не пал его свет. Впрочем, Спайр, Лафур и Орм, оказавшись в этом золотом круге, казалось, не испытывали никаких затруднений, и, упрекнув себя за короткий приступ малодушия, я шагнул вперёд. У меня возникло непреодолимое желание принудить нашего друга-жреца замолчать, и я бы неизбежно исполнил его, если бы не одно, совершенно неожиданное событие.

Восемь наших товарищей, пивших сегодня колдовское зелье, вели себя в высшей степени странно. Медленно, двигаясь, словно заводные куклы, они начали окружать жреца; распознав в этом манёвре попытку создать защитное боевое построение, я подал условный знак Спайру. Тот громко закричал, призывая к оружию, но лишь трое из нас ответили на его призыв. Восьмеро же, пребывая во власти могучих чар, явно готовились скрестить с нами клинки.

Мне не повезло, так как я находился ближе всего к жрецу, и мне пришлось сразиться сразу с тремя противниками. Впрочем, сразу было заметно, что управляемые злой волей колдуна, они двигаются неестественно и медлительно. Мы не брали с собой доспехов, и, отразив первый неуклюжий выпад, я неожиданно легко вонзил свой меч в грудь противника. Застонав, он расстался с жизнью, и в последний миг перед смертью – я уверен в этом, так как увидел потрясённый огонёк понимания в угасающем взгляде, – пришёл в сознание, успев понять, как мерзко его использовали.

С яростью, многократно усиленной возмущением такой подлостью, я бросился вперёд, пытаясь прорубиться к жрецу, но тот, снисходительно ухмыляясь, бросил против меня ещё двух наших вчерашних друзей, совершенно забывших о том, кто они. Под градом ударов я был вынужден отступить. Где-то справа раздался надсадный предсмертный хрип – краем глаза я уловил, как тяжело оседает на пол Орм, которому ударом топора разрубило ключицу и грудину.

Безумная, неописуемая схватка, разыгравшаяся под куполом древнего храма, должно быть, стала настоящей отрадой для зловещего бога, взиравшего на нас своим единственным глазом. Я парировал удары и наносил ответные, которые, к сожалению – о, как странно, но вместе с тем органично для сложившихся обстоятельств звучат эти слова! – ещё дважды оказались смертельными. Спайр убил двоих. Но и мы несли потери: Лафур, которого прижали к внушающему оторопь алтарю, рухнул под несколькими ударами, нанесёнными двумя противниками одновременно. Его тело, упавшее прямо на престол, залило его своей горячей кровью.

Спайр и я отступили; нам противостояло трое одурманенных, двигающихся, как автоматы, дорру. Уверен, мы бы победили, даже несмотря на рану, зиявшую в плече моего господина, однако в этот самый момент против нас вновь выступила магия. Кровь Лафура, стекавшая на престол, должно быть, как-то увеличила могущество камня, поскольку тот начал издавать зловещий гул. Смуглолицый колдун, уже более не пытавшийся прикидываться другом, ликовал – я легко прочёл это на его узком лице. Переглянувшись с Спайром, мы кивнули; решение, пришедшее нам в голову, практически одновременно, диктовалось многолетним опытом совместных тренировок и многочисленных боёв.

Я закричал так громко, как только смог, и бросился в решительную атаку. Но это был лишь отвлекающий ход: Спайр в тот же миг бросился к статуе и нанёс ей сокрушительный удар в место, откуда, несомненно, изливалась сила, питавшая колдовство темнолицего жреца. Тот возопил голосом столь высоким и испуганным, что я сразу понял: мы достигли своей цели. Золотой свет потух, и, сражаясь в наступившем сумраке с внезапно ставшими невероятно медлительными врагами, я с лёгкостью покончил с обоими.

Оставался только колдун из Эреду; вытянув вперёд ладони, он свернул пальцы, словно обхватывая меня. Я ощутил, будто до меня дотронулось нечто холодное; взор мой помутился, а ноги подкосились. Меч едва не вывалился из моих, налившихся свинцовой тяжестью, рук, но, собрав свою волю в кулак, последним усилием я заставил себя выпрямить правую руку с мечом.

Наваждение прошло; я вновь был способен дышать, видеть и слышать. Передо мной лежало тело сухощавого человека, шея которого, проткнутая клинком, перестала существовать, в результате чего голова едва не отделилась от тела. Остекленевшие глаза бездумно смотрели на меня со лба, украшенного загадочными письменами.

Я, ликуя, сообщил своему господину о победе, но тот не ответил. Уже подозревая недоброе, но всё ещё не веря, я обернулся – и увидел наследника престола Кибхольма, лежащего у ног статуи с мечом в руке. Меткий бросок топора, размозживший голову, прервал его жизнь в момент, предшествовавший триумфу – горькая участь, свойственная многим героям.

Не задерживаясь в отвратительном капище более ни минуты, я поднялся по верёвке наверх и попытался добраться до нашего промежуточного лагеря. К сожалению, я сбился с пути – и не удивлюсь, если неоднократно, – так как ориентироваться по солнцу здесь весьма непросто. Наконец, когда надежда спастись уже совершенно покинула меня, я вышел к вашему селению.

Тонгир, которого все, кроме Бю-Зва и Ап-Вила, именовали Волосатым Лицом, вскоре оправился настолько, что начал самостоятельно передвигаться по деревне. Собаки, которых раздражал непривычный запах чужака, поначалу лаяли на него, не переставая, однако вскоре привыкли и вели себя с той же смесью сдержанности и настороженности, что отличала мужчин Чуг-Ти. В первый свой выход из приютившего его дома южанин, за которым неусыпно следили, направился к всеобщей навозной яме, вырытой в глинистом склоне на окраине деревни, и, спустив штаны, долго сидел на её краю. Злые языки поговаривали, будто на самом деле Тонгир ковырялся в отходах, однако большинство саанимов предпочитало не верить столь откровенным сплетням.

Шаман Кул-Деб, желавший знать содержание рассказа дорру, пригласил Ап-Вила к себе, но тот, отделавшись несколькими ничего не значащими фразами, предпочёл ретироваться так быстро, как только это представлялось возможным. Разговор с вождём, куда более обстоятельный, занял около часа. Вяд-Хат, задумчиво скрестив руки на груди, погрузился в раздумья и долго молчал, обдумывая услышанное. Наконец, он сообщил, что история Тонгира кажется ему подозрительной.

– Я не буду спорить о том, какой бог обитает в Проклятом городе – и существует ли тот вообще. Мне не пристало и спорить о том, существовал ли взаправду великан Имир, чей труп якобы породил ледяные горы. – Вяд-Хат выдержал многозначительную паузу и пристально посмотрел на Ап-Вила. – Ты мудро поступил, Полугодок, когда не стал делиться с шаманом всеми этими подробностями.

Ап-Вил почтительно кивнул в ответ.

– Однако всё это очень странно: Волосатое Лицо якобы расправился с колдуном и его зачарованными прислужниками, а затем в одиночку преодолел расстояние, которое даже саанимов, имеющих лучшие упряжки и вдоволь еды и топлива для костров, отпугнуло бы. Спрашиваю тебя откровенно: веришь ли ты ему?

Ответ на этот вопрос, заданный с нескрываемым нажимом, многое решал. Ап-Вил понимал: если гость его навлечёт на Чуг-Ти беду, ему не миновать изгнания – и мучительной смерти в бескрайних льдах. Однако же и предавать гостя у саанимов считалось непростительным, и никто не оставит без внимания, если Ап-Вил оговорит Тонгира. Колебания, длившиеся несколько мгновений, закончились осознанием того, что вождь уже принял некое решение, далеко не самое гуманное, и сейчас лишь подталкивает его к свидетельству, которое позволило бы создать стройную картину.