Она вернулась на кухню, а я посмотрела через плечо на Фруфру и встретила ее мрачный взгляд.
– Кыш! – шикнула на нее я.
Кошка спрыгнула с дивана и юркнула под хозяйкину кровать.
Если бы так же просто было решить проблему с моим будущим.
К назначенному матерью часу я вернулась в квартиру. Желудок был наполнен шоколадом, а уши – увещеваниями мадам Г.
Я вошла в салон и обнаружила гостей, которые попивали коньяк и беседовали так мило и непринужденно, будто вовсе не собирались разрушить мою жизнь. Я остановилась в дверях. Наконец Морни заметил меня и кивнул Жюли. Она повернулась с такой же фальшивой, как и ее приветствие, улыбкой:
– Ах, вот и ты. Снова была наверху у своей petite dame?
Думая о том, что, если я сейчас выброшусь в окно, как уже пыталась сделать однажды, это будет удовлетворяющим всех решением, я вдруг заметила масленую улыбку герцога.
– Совсем взрослая, как я вижу. Но могу поклясться, коготки все такие же острые.
Пальцы матери обвились вокруг моей руки.
– Что мы скажем месье герцогу?
– Рада знакомству с вами, ваша светлость, – буркнула я.
– Рада знакомству, говорит она! – загоготал Морни. Он стал тучным и красным, а усы у него совершенно поседели. – Очевидно, девочка не помнит, что мы уже встречались.
На языке вертелся острый ответ, мол, я прекрасно все помню, но Жюли крепко обхватила меня и развернула к другому находившемуся в комнате гостю – худому хмурому мужчине с очками в проволочной оправе и строгим видом человека, который считает себя очень важной персоной.
– Это мэтр Клеман из Гавра. Он был поверенным твоего отца и отвечает за его имущество.
Месье Клеман разом оборвал мой внезапный интерес к нему как человеку, лично знавшему моего отца, сказав, заметно шепелявя:
– Итак, мы все собрались здесь из-за вас. Все эти люди, у которых есть занятия более важные, чем выдерживать истерику взбунтовавшейся дочери, коей следовало бы понимать, что в ее интересах. Вы должны быть очень довольны, мадемуазель.
Я сразу его возненавидела. Ждала, что Жюли скажет что-нибудь в мою защиту, все-таки я ее взбунтовавшаяся дочь, но она только рассмеялась в этой своей искусственной, заглазурованной манере и сделала мне знак сесть.
Я села на стул с ощущением, что сейчас раздастся барабанная дробь – предвестие моей казни.
Раздраженным тоном, будто его перебили на полуслове, месье Клеман продолжил:
– Сто тысяч франков, оставленные ей по завещанию отца, назначены в качестве приданого. А потому необходимо завершить эти переговоры…
– Сто тысяч франков! – Я вскочила со стула.
У меня есть деньги, оставленные отцом. Невообразимая сумма – сокровище, нежданная удача, мое спасение.
Месье Клеман посмотрел на меня с негодованием, его неприятно поразило внезапное открытие, что у бунтарки есть голос.
– …установлением об их выплате после подписания обеими сторонами, – продолжил он, – брачного контракта и публикации объявления о бракосочетании. Только при исполнении этих двух условий, нотариально удостоверенных и засвидетельствованных мною, фонд месье Терара считает обязанным выплатить приданое.
– Но это мои деньги, – заявила я, и все вдруг замолчали. Я посмотрела на Жюли, у которой отвисла челюсть. – Я могу вернуться в монастырь, заплачу, и меня примут послушницей.
Это был единственный путь к спасению, какой я могла придумать. Раздраженно взмахнув рукой, Жюли сказала мужчинам:
– Снова этот монастырь. Теперь вы видите, с чем мне приходится бороться? Она совершенно неразумна.
– Розина говорила, что для вступления в монастырь нужно приданое, – объяснила я. – Если так, мы можем предложить сто тысяч франков Граншану и…
– Предложить? – перебил меня месье Клеман. – Вы разве не слышали, что это приданое?
– И что с того? – Я едва сдерживалась, чтобы не наброситься на него со своими острыми коготками, о которых упоминал Морни. – Это все равно наследство, оставленное мне отцом, или нет?
– Не для того, чтобы вы поступали с ним по своему усмотрению. Приданое должно быть выплачено вашему мужу после заключения брака. – Месье Клеман вперил взгляд в мою мать. – Да, я вижу. Совершенно неразумна. Предлагаю закончить с этим делом. Месье Беренц согласен взять ее не видя. Поэтому я попросил его нотариуса составить бумаги, которые сегодня засвидетельствую…
– Нет. – Голос мой был на удивление спокойным. – Я отказываюсь выходить за него.
Поверенный воззрился на меня в полном изумлении, а Морни хохотнул:
– Адвокат, осторожнее. Она с норовом. Я испытал это на себе.
– Это… это какая-то нелепость. – Месье Клеман направил свой гнев на Жюли. – Скажите вашей дочери, чтобы она следила за своим языком. Где это видано, простая девчонка указывает, что нам делать с…
– Моими деньгами, – отрезала я. – Месье, я указываю вам, что делать с моими деньгами. – Не знаю, откуда у меня взялась решимость, где я нашла силы и набралась куража, чтобы распекать поверенного моего отца. – Он оставил эти деньги мне. И я могу поступать с ними так, как хочу.
– Довольно! – рявкнула Жюли, которая никогда не выказывала злости при посторонних, тем более на глазах у такого верного поклонника, как Морни, но тут вышла из себя, взбешенная моим непослушанием. – Ты выйдешь за него, даже если мне придется тащить тебя к алтарю за волосы. И ты никогда не поступишь в монастырь. Никогда, слышишь меня?
Розина проблеяла:
– Сара, пожалуйста. Ты должна выйти замуж, если не будешь работать.
– Кто говорит, что я не буду работать? – накинулась я на свою тетку, так что она, бедняжка, вжалась в стул. – Я никогда этого не говорила. Я не буду работать, как вы, на спине.
Моя мать за пару секунд пересекла комнату – и хлестко ударила меня по щеке, я качнулась на пятках.
– Неблагодарная, – прошипела она. – Неблагодарная. Своенравная эгоистка. Такая же, как он. Думаешь только о себе, не заботясь о последствиях своих действий.
Наступила оторопелая тишина. Я ощущала, как горит у меня щека. Месье Клеман ухмылялся.
Морни, зевая, встал.
– Mon Dieu[7], какая драма! Меня она слегка утомила. Chère Жюли, пусть ваша горничная принесет мои пальто и трость. Я не хочу присутствовать при втором акте.
Все еще трясясь от злости, мать потянулась за фарфоровым колокольчиком, который стоял на маленьком столике, как вдруг – невозможно поверить – Морни перевел на меня свои водянистые глаза, и я увидела в них веселое благодушие.
– Боюсь, мы в тупике. Если девушка не желает идти замуж, а монастырь вне обсуждения, вероятно, учитывая ее очевидные таланты, мы должны отправить юницу в Консерваторию. Сара Бернар, tragedienne[8]. В этом что-то есть, вам не кажется?
– В Консерваторию? – Рука Жюли замерла на колокольчике. – Вы, месье, намекаете, что ей следует стать актрисой?
Она произнесла это с ужасом, как будто Морни предлагал сделать из меня поденщицу.
– Почему нет? – Герцог подошел к столику и сам позвонил в колокольчик. – Я помню, она прекрасно играла роль на том маленьком рождественском представлении в монастыре. Начальник отделения изящных искусств – мой хороший друг. Он в совете директоров Консерватории. Это можно организовать. Ей нужно будет пройти прослушивание и отучиться два года. Зато когда она заслужит место в театральной компании, станет получать скромное жалованье и сможет содержать себя. Преимущественно, – добавил он, возвращая ко мне свой мрачновато-игривый взгляд, – стоя на ногах.
– Милорд, я никогда не говорила, что хотела стать актрисой, – прошептала я.
– В самом деле. Тем не менее сейчас вам нужно задаться вопросом: чего вы хотите меньше – быть актрисой или женой? Эту дилемму, мадемуазель, способны разрешить только вы.
Горничная наконец принесла вещи Морни.
Пока герцог надевал пальто и перчатки, а моя мать приводила в порядок свои растрепанные чувства, он добавил:
