Серость. Повисшая тишина заставляет слышать каждый шорох. Сердце взволнованно колотится. Кажется, мгновение – это так мало, коротко… Город облачился в осень, в мнимый уют прошлого, в непроглядную, коричневую и вязкую дымку костров.

В громоздких серых зданиях постепенно угасал свет. Одно за другим гасли окна, оставляя после себя темноту. В этот миг, несмотря на крохотные отблески уходящего солнца, Ани чувствовала смерть. Ощущала дым потухших свечей, за которыми скрывались погибшие люди. Бесчисленное количество потерянных жизней. Она помнила стеклянные взгляды, холодные окаменевшие тела. Паника сковывала тело, пронзала своим холодом душу, вынимала ее наружу, заставляя Аннетт крепче сжимать руку брата. Стужа.

В воздухе медленно витали падающие листья. Их почерневшие от влаги прожилки обмякли. Ани встревоженно оглядывалась. Шаги. В конце парка виднелись тени, отбрасываемые фонарем в желтом свете. Несколько секунд. Рефлекс.

Тонкий, почти невидимый среди густой листвы силуэт упал на рыхлую землю. Воздух пронзил громкий залп, эхом разлетевшийся по парку. Их не заметили. Пока не заметили. В этот раз погиб кто-то другой. Кто-то…

Аннетт что есть силы зажмурилась, вдыхая запах земли и мокрых листьев. В висках пульсировала кровь, все мышцы напряглись в ожидании повторных выстрелов. Ее руки тряслись. Казалось, что стоило давным-давно привыкнуть, но жизнь, таящаяся в продрогшем теле, заставляла ощущать непреодолимое волнение.

– Не поднимай голову, тише, они же нас увидят, не плачь… Том, прошу тебя, не плачь…

Ани говорила, почти задыхаясь. Ей с трудом удавалось успокоить светловолосого малыша. Пухленький брат смотрел на сестру большими синими глазами. Он хотел домой, хотел вернуться в теплую постель, из которой посреди ночи его вытянула Ани. Он не понимал, что их дома больше нет. На широком раскрасневшемся лице появились первые слезы, но Том добела сжал губы.

– Все хорошо, все правильно, ты молодец… А теперь поднимайся, нам нужно добраться до Дэрнсов. Ты же помнишь свою тетю? Они нам помогут.

Помогут… Ани не знала, так ли это, не знала, живы ли они. Ее озябшие руки уже не чувствовали тепла, не ощущали колючих прикосновений шерстяного пальто. Темно-сиреневое платье испачкалось в грязи, а наспех натянутый отцовский свитер пропитался влагой. Его коричневые нити стали черными и такими же холодными, как последние часы, проведенные на улице.

Мгновение – лишь единица времени, которую порой невозможно измерить. Аннетт казалось, что секунды, проведенные на земле, длились вечность. И сейчас, когда она, спотыкаясь, бежала через парк, время будто ускорилось, не оставляя лишней секунды для вдоха. Том еле поспевал. Еще квартал, один квартал.

Они добрались. Несмотря на теплый прием, что-то в душе тревожно барахлило. Предчувствие не обмануло: угольная серость полностью окутала горизонт, поглотила последний лучик надежды, после чего ночное небо вспыхнуло пламенем.

Грозовое небо разрывалось. Его клубы наполнялись пороховым дымом, пылью, поднимаемой бомбами. Последний залп уходящей авиации.

Город превращался в разрушенный лабиринт, окропленный кровью, заваленный телами, усыпанный кирпичом и камнем. Невысохшие багровые пятна впитали в себя уголь сгоревших тел. Взрыв.

Лоскуты. Улицы. Крики. Небосвод превратился в мрак, черный, серый, покрытый перегоревшим пеплом. Выжженный дотла. Вывернутый наизнанку, как сердца выживших.

Ани едва дышала. Несколько минут назад она покинула дом, чтобы отнести рюкзаки в гараж, и теперь, стоя возле него, слышала гул, чувствовала, как дрожь земли откликалась в сердце. Заложило уши. В мгновение казалось бы крепкий дом разрушился, погребая под собой невинные жизни. Снаряд попал в левую часть. Аннетт кричала. Сначала громко, так, что раскалывалась голова. Вскоре голос надломился, крик стал хриплым, почти беззвучным. Бессильная боль.

Теперь она одна.

Насовсем.

– Ваши документы, – неприятный, скрипучий голос выдернул Аннетт из воспоминаний. – Покажите документы.

Военный светил фонарем, внимательно разглядывая Эдварда. Затем крохотные глаза прищурились, превратившись в щелочки, и переметнулись на Ани.

– Возьмите. – Эдвард сделал шаг вперед, частично заслоняя свою спутницу. – Какие-то претензии? Или так, проверяете всех прохожих?

В спокойном голосе сквозила провокация. Эд сжал губы. Он смотрел на военного свысока. Так, что полненький мужчина выглядел нелепо на фоне высокого и, несмотря на легкую худобу, хорошо сложенного Эдварда.

– Нордман, о, простите. – Военный скомканным движением протянул документы обратно. – Мы проверяем всех, ну, почти всех, просто вы с девушкой. Мало ли…

– Мм? – Эд мягко взял Аннетт за руку.

– Вышло новое распоряжение… – Мужчина мялся, переступая с ноги на ногу. – После последних похищений… понимаете ли, нужно все контролировать. По Тальвилю ползут недобрые слухи. Глупо все списывать на какие-то предсказания, сами понимаете, что опасные времена сейчас, опасные.

– Это правильно, – Нордман кивнул и протянул руку военному. – Хорошего вам вечера.

– Да-да, спасибо. Ступайте. – Военный натянуто улыбнулся и направил свой фонарь на другой конец улицы, поспешив завернуть за угол.

Ани растерялась. Холодная рука крепко сжимала ее ладонь. Пальцы заныли – совсем недавно в них была тяжелая корзина. Теперь же она свободно висела на левом предплечье.

– Не бойся ты. – Эдвард горько усмехнулся и разжал пальцы. – Мы пришли, верно?

– Да, спасибо, что проводил. – Она побледнела и резко дернулась.

Страх полоснул ее, как только дверь скрипнула. Из-за нее показался Роберт. Он нахмурился, внимательно рассматривая Эдварда. Роберт сделал шаг вперед, смерив взглядом незнакомца, и поправил небрежно наброшенное на плечи пальто.

– Все в порядке?

– Да, мистер Нордман проводил меня. – Ани сжалась, но не отвела взгляд.

– Мне послышалось другое.

– У нас проверяли документы. Сейчас усиленный контроль. Не стоило вечером отпускать ее одну. – Эд отступил, показывая, что не задерживает Ани. – Доброй ночи!

В проеме заморгал свет – снова перебои с электричеством. Аннетт с любопытством смотрела вслед удаляющемуся силуэту. Ей хотелось растянуть это мгновение, чтобы не оборачиваться и не встречаться вновь с холодным взглядом Роберта.

– Ступай внутрь, замерзла ведь, – в тихом голосе слышались усталость и причиняющая боль нежность.

Пекарня пустовала. За окном завывал ветер. Липкие снежинки ударялись о стекла, так, словно зима хотела прибрать к рукам светящиеся дома, проникнуть в последние приюты тепла. Захватить их, остудить, накрыть белым ковром, чтобы до весны все утихло и превратилось в ледяную пустошь.

Освещение вновь заморгало, лампы едва выдерживали перепады напряжения. Их вспышки резали глаза, после чего они тухли, окуная помещение в темноту. И вновь зажигались, словно говоря: «Мы тут, все в порядке, мы живы».

Роберт раздраженно щелкнул выключателем. Через мгновение кухню наполнил свет керосиновой лампы. Его желтое свечение напоминало осень: теплую, разбрасывающую едва пожелтевшие кленовые листья. Они, шурша, падали, смешиваясь с другими. Иногда ветер подхватывал их, разбрасывая по асфальту яркими пятнами: зелеными, красными, золотистыми и пожухлыми, черными.

– Снова потемки, – Роберт тяжело вздохнул и с осуждением покачал головой. – Садись, не обедала, не ужинала. Остался картофель, согрею чай.

– Я сама…

– Еще бы, сама. Садись, – его голос прозвучал непривычно строго, властно. – Молли отдыхает, Коул у себя – ему выезжать рано утром. Не хватало, чтоб еще и ты вымоталась… и тогда в пекарне останусь только я. Сам, знаешь ли, со всем не справлюсь.