Бело. Заснеженный полуразрушенный город, словно в сказке, тонул в ослепительной белизне. Она, как теплый свитер, скрывала то, что с наступлением весны вновь напомнит жителям о недавнем прошлом. За пушистым слоем пряталась война: в бережно утепленных ватой оконных рамах все еще оставались сколы от пуль; под слоем льда лежали гильзы, покрытые первыми пятнами ржавчины; на чердаках по-прежнему оставались заколоченные досками окна; потрескавшийся кирпич, облезлая штукатурка и прогнившие двери.

В каждой тени скрывалась чья-то судьба и история. По ночам кто-то все еще слышал громкие залпы, эхом разлетающиеся по улицам, кому-то мерещились тени. Рефлексы, воспоминания, прошлое – ничего из этого не стереть и не забыть. Война никого не оставляет безучастным.

Холод, февральская вьюга и два согнувшихся под сильными порывами ветра детских силуэта. Темные фигуры, иногда выныривающие из густых хлопьев снега, упрямо спешили. Где-то мелькали горящие окна, двухэтажные разноцветные дома, но мальчишки искали лишь один.

Он показался за поворотом: из-за снега красные кирпичи стали почти белыми; зажатый меж двух соседей, дом был в три этажа, если небольшую мансарду можно считать этажом; с огромным окном, разделенным створками на маленькие квадраты. От него веяло теплом – густые клубы растопленной печи, казалось, согревали холодный воздух.

– Опоздали? – Фрэнк уперся руками в колени, стараясь отдышаться. – Или они уже закрылись?

– Думаешь, кто-то стоял бы в такую метель на улице? – Химиш протер рукавом лицо, надеясь убрать налипший снег, и поморщился: слепяще-белая улица резала глаза. – Зайдем внутрь. Не выгонят…

Тяжелая дверь едва поддалась. Зазвенел колокольчик, оповещающий о новых посетителях, и мальчишки вошли в пекарню. Холодную, обветренную кожу тут же обдало жаром, неприятно щиплющим раскрасневшиеся лица.

Пахло невероятно вкусно. Теплые буханки лежали за стеклянным прилавком и томились на стеллажах позади него. Их бережно укрыли марлей – так свежий хлеб не обветривался, и его корочка не становилась жесткой. У Фрэнка и Химиша свело желудки: ароматные пироги, свежие булочки напомнили ребятам, что они давно не ели.

Из небольшого углубления появилась невысокая девушка. Ее щеки пылали румянцем от жара на кухне. Светлые волосы, завязанные в две длинных косы, непослушно выбивались, а тонкие завитки делали продавщицу похожей на совсем юную девочку. Но выраженные формы, которые были заметны даже в просторном ситцевом платье, подпоясанном белым фартуком, и грустные голубые глаза говорили, что ее детство совсем недавно ушло. Она грызла карандаш, старательно перечитывая содержимое толстого блокнота, поэтому не сразу заметила посетителей.

– Вы что-то хотели? – На ее лице появилась широкая улыбка, и продавщица поспешила отложить дела. – А-а-а, вы, наверное, за хлебом, подождите, еще осталось немного…

Она нахмурилась, листая пожелтевшие страницы и нервно покусывая нижнюю губу.

– Остался ржаной и овсяный, какой любите? – Девушка взглянула на растерянных мальчишек. – Хорошо, дам и тот и другой. В какой стороне живете?

– До моста, за парком Уолиш. – Химиш робко подошел к прилавку.

– Миссис Тэйлинн знаете? Она живет возле школы. Я могла бы через вас передать ей заказ, а вам дать что-то за это. Это же по дороге, верно?

– Да, мисс, мы были бы рады, если вы передали бы через нас миссис Тэйлинн пакет. Она наша соседка, я ее знаю.

– Тогда подождите минутку, я соберу ее заказ, а вам хлеб… и, пожалуй, налью горячей воды. Вы, наверное, замерзли в такую метель? – Девушка не дождалась ответа и скрылась в нише за прилавком.

Только сейчас, немного согревшись, мальчишки оглянулись: в просторном помещении стояло несколько круглых столиков, накрытых кружевными скатертями, деревянные стулья и широкий шкаф вдоль стены. Наверное, он был пределом мечтаний любого ребенка. За стеклом стояли небольшие фигурки, макеты машин, самолетов и несколько открыток, нарисованных акварелью.

– В этом пакете ваш хлеб. Квадратный – ржаной, круглый – овсяный. В большом пакете заказ, который вы должны отнести, а тут монеты за работу. – Продавщица поставила все на прилавок, после чего достала белую кружку. – Забыла горячей воды налить, подождете?

– Спасибо, мы поспешим, вечереет. – Химиш отдал пакет поменьше своему другу, второй взял себе, а монеты оставил на прилавке. – Нам по дороге, мы ничего не возьмем. Вы и так помогаете нуждающимся. Пекарня на том берегу даже черствый хлеб продает на корм свиньям, не то что свежий отдать.

– Даже пирогов не осталось, – девушка тяжело вздохнула.

– Может, у в-вас будет н-немного ромашки? У меня з-заболела сестра… и, м-может, отвар помог бы ч-чем-то, – Фрэнк говорил тихо, слегка заикаясь от волнения.

Продавщица тяжело вздохнула. А затем она широко улыбнулась. Не к месту, но, наверное, так нужно. В этой простой, ничем не обязывающей улыбке было так много тепла и понимания…

У них с травами было туго – кто же знал, что занесет в эту реальность? А в аптеках… не осталось почти ничего – многие покупали сушеные травы вместо чая.

– Осталось немного костей, правда, мы уже варили с ними бульон, но все равно что-то выйдет. Я принесу. Спасибо, что согласились помочь.

Мальчишки покинули теплую пекарню, еще не успело стемнеть. На улице все завывала метель, грозясь сдуть силуэты, но ни холод, ни зловещий ветер не могли потушить крохотные угольки радости и тепла на детских лицах. Сегодня вечером их будет ждать горячий и слегка пресный бульон, небольшие, размером с ладонь, хрустящие буханки хлеба, который они поделят на две семьи, и пара конфет от миссис Тэйлинн, добродушно угостившей ребят, вспоминая погибшего на войне сына.

Мать мальчишек методично качала головой и иногда грустно улыбалась, бережно прижимая к себе дочь. После посмотрела на сына, вернувшегося из пекарни, на хлеб и кости, которые он получил.

– Дай бог здоровья этим людям. Столько горестей на дворе, безработица, но их сердца не черствы. – У женщины дрожали губы. – Фрэнк, сходи завтра в пекарню, передай мою благодарность, скажи, что Миле стало легче, что ей стало лучше…

Она крепко сжала плечо сына и отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Самый темный час перед рассветом был позади.

Вечером работа кипела. Хозяин пекарни замешивал опару, раз за разом сминая поднявшееся возле печи тесто. Закатанные по локоть рукава рубахи открывали жилистые руки, выполнявшие одни и те же выверенные и давно отработанные движения, – выпечка не любит небрежности.

Первое время Коул казался Аннетт и Роберту жестким, педантичным и замкнутым человеком. Молчаливый, с первой сединой в русых волосах… Он лишь раздавал поручения. Но со временем из серых глаз исчез тяжелый металлический блеск, а Аннетт перестала вздрагивать от пронизывающего взгляда.

В духовке подходил ржаной хлеб, он наполнял небольшое полуподвальное помещение странным запахом, в котором улавливались нотки тимьяна, приятный аромат подсушенных зерен ржи, кисловатой закваски и тепла. Лоуренцы редко пекли хлеб в обычной печи, чаще пользовались электрической. Ржаные буханки были особенными – их любили все, от мала до велика, ведь хрустящая корочка и легкое воздушное тесто буквально таяли во рту.

Только у каждого этот самый вкус был разный. Тонкие ломтики с сыром и маслом были любимым блюдом Ани. Молли, дочь мистера Лоуренца, посыпала себе хлеб солью или сахаром, а Роберт предпочитал слегка обжаривать его в яичном кляре.

– Роб, принеси несколько гирь и мокрые полотенца, снова повело доски, ничего не выходит нарезать, – Молли вытерла маленькие капли со лба: возле печи было слишком жарко. – Поставим на ночь, надеюсь, к завтрашнему вечеру станут ровными. И поторопись, пожалуйста.

– Сейчас, я стеллажи подготовлю – негде хлебу остыть.

Мистер Сейнс, местный столяр, на зиму уехал в пригород, поэтому достать хорошие деревянные доски стало проблемой. Роберт уже второй раз выпрямлял их, складывая в стопку, где между каждой было мокрое полотенце: так дерево размякнет, а груз, который Роб поставил сверху, поможет сделать их ровнее. Правда, этого хватало ненадолго. Из-за тепла и сухости в подвале дерево быстро высыхало и его вело.