© Баскова О., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Одесса, 1875 г.

Маленький худенький мальчик с огромными черными глазами, обрамленными густыми ресницами, младший сын сапожника, сидел на скамье в сапожной будке отца и уныло смотрел на сапог, который отец наказал ему починить.

Этот сапог принес приказчик торговой лавки, поручив заменить стертые каблуки и подошву.

Пожилой сапожник Яков Гойдман считался лучшим на всей Молдаванке, и ему охотно несли обувь все, кто не мог себе позволить выбросить прохудившиеся и почти негодные ботинки, ношенные уже несколько сезонов.

Хороший сапожник считался в Одессе одним из главных персонажей быта. И верно. Прекрасную импортную обувь не достать, одесситы со скромными доходами не чуждались починки, зная, уж дядя Яков настоящий мастер и сделает на славу.

И Яков делал на славу. Если кто-нибудь из клиентов оставался подождать, Гойдман усаживал его на табурет, от жесткого сидения на котором потом болели ягодицы, брал в руки сапог или ботинок – и начиналось священнодействие.

Посетитель, щуря глаза от тусклого желтого света маленькой лампочки, вдыхал терпкий запах герани, смешанный с запахом кожи и сапожного клея, оглядывал деревянные этажерки, ломившиеся от разной обуви. На квадратном деревянном столе горками высились набойки, подковки, подошвы, кожаные заготовки, баночки с кремом…

Сам Яков, с длинными спутанными седыми волосами, перехваченными кожаной лентой, восседая на таком же табурете, в измазанной кремом рубашке, в длинном фартуке и грязных штанах, орудовал маленьким молоточком. Мозолистые руки сапожника напоминали руки ювелира или часовых дел мастера. Миниатюрные тонкие гвоздики ловко входили в кожу, остальные дожидались своей очереди во рту Якова. Иногда дело доходило до толстой иглы-шила, которой он сшивал порванные бока.

Клиентов всегда подкупала его деловитость, дотошность и неторопливость. Он знал и любил свое дело – об этом говорила вся Молдаванка. И не только потому, что Яков ни разу не испортил изделие, напротив, всегда выдавал «конфетку», но и потому, что он просиживал в маленькой сапожной будке и в летнюю жару, и в зимнюю стужу, травясь запахом кожи и клея. А еще Якова любили за то, что он никогда не жаловался, никогда не рассказывал о своих проблемах, зато всегда шутил – а в Одессе шутки многого стоят!

Шутки Якова знала вся Молдаванка, может быть, они были известны и за ее пределами. Вот почему клиенты порой дожидались починки своей обуви в его будке. Иногда дядя Яков такое скажет – живот надорвешь. Зато никто никогда не слышал от него бранных слов, даже когда старый Гойдман случайно попадал себе молотком по пальцу.

Но время шло, сапожник старел и потихоньку приучал к любимому делу сыновей, которых было ни много ни мало пятеро.

Старший, Мойша, наверное, родился сапожником и вскоре вовсю помогал отцу. Второй и третий подрабатывали грузчиками в порту, а самые младшие, Шепсель и Лейба, не радели ни к какой работе.

– Пусть сначала поучатся в школе, – заступалась за них мать, горбоносая Софа. – А потом и помогать тебе станут.

Но Яков видел: эти не станут. И к учебе-то они особо не радели. Да и какая там учеба в местном хедере при синагоге? «Талмуд» читать научились да деньги считать – вот и вся учеба. А еще сказок где-то наслушались – как быстро разбогатеть.

Вот и сидели целыми днями на крыльце дома и фантазировали, вместо того чтобы родителям помочь.

Сегодня Яков не выдержал и силой привел младшего, Шепселя, в лавку. Он было ухватил за шиворот и Лейбу, но тот ловко вывернулся и скрылся в многочисленных дворах Молдаванки.

Маленький худой Шепсель поупирался немного, но, поняв, что натруженные мозолистые руки отца не собираются его отпускать, покорно поплелся в будку.

– Я уже показывал, как нужно забивать маленькие гвоздики, – назидательно сказал Яков, кидая на колени Шепселю сапог приказчика, – и ты пробовал делать это. Пусть на первых порах будет трудно, пусть ты не раз попадешь себе по пальцам – ничего страшного. Только так из тебя получится хороший сапожник.

Мальчик скривился, будто от зубной боли, и это не ускользнуло от отца.

– Я знаю, вы с Лейбой вбили в свои дурные головы, что можно быстро разбогатеть, – усмехнулся он, доставая с полки ботинок, просивший «каши». – Для этого вам нужно, по крайней мере, найти клад, потому что у нас нет богатых родственников, которые вот так, вдруг, оставят нам наследство.

Шепсель прищурился, презрительно глядя на отца.

– Ты волком на меня не смотри, – буркнул Яков. – Сапожное дело тоже доход приносит. Я один шесть ртов кормил. Так что выбрось из головы всякую дурь и принимайся за работу.

Отвернувшись от мальчика, он сел на свой табурет с лоснившимся сиденьем и принялся колдовать над ботинками.

Шепсель покорно сунул в рот тонкие гвоздики, как это делал отец, тонкими детскими пальцами взял один из них, приставил к подошве и, замахнувшись молотком, со всей силы ударил себе по пальцам.

Дивногорск, наши дни

Лиза сидела у окна, глядя, как капли дождя рисуют причудливые узоры на оконном стекле, и морщилась, словно капли попадали ей в глаза.

Ей тоже хотелось плакать, как небеса, такими же горючими слезами, но слез давно уже не было. Она вновь и вновь вспоминала прошлую жизнь, когда была замужем за Сергеем.

Ох, те далекие и ужасные девяностые годы! Родители-алкоголики продали и пропили квартиру, и их семья оказалась выброшенной на улицу.

Приютила бабушка, постоянно жаловавшаяся на здоровье и на сына-алкоголика и такую же невестку, не желавших работать. Да и где работать, если единственный завод в их городе закрылся?

Лиза окончила всего девять классов, хотя неплохо училась и мечтала поступить в институт, потом ПТУ, где получила профессию швеи, хотя терпеть не могла шить.

– Ты должна идти только на швею, – напутствовала бабушка. – Всегда будешь с деньгами на кусок хлеба с маслом.

Однако старушка ошибалась. Лиза пробовала устроиться в единственное в городе ателье, но хозяевам требовалась классная портниха, которая смогла бы шить вещи не хуже заграничных – это и собирался делать хозяин – выдавать за заграничные, стоило только прикрепить этикетку.

Ее нежелание и отсутствие нужных навыков было сразу замечено, и в тот же день Лизу уволили. Оставалось одно – пойти на улицу и обслуживать клиентов в грязных туалетах на вокзале, потому что все мало-мальски приличные места даже для такой работы были распределены.

На вокзале она и познакомилась с Сергеем, типичным бритоголовым братком с тупым выражением лица, увидевшим ее возле туалета – худенькую девчонку с маленькой грудью, с огромными синими глазами, со страхом смотревшую на мужчин.

Он подошел к ней и взял за руку.

– Пойдем?

Лиза задрожала, и это не ускользнуло от мужчины.

– У тебя что, в первый раз?

Она кивнула.

– Врешь, – усмехнулся Сергей. – Я вижу тебя здесь не первый раз.

Лиза снова кивнула:

– Да, но я все не решалась… Я не хочу этим заниматься… Но у меня нет выхода.

Он фыркнул, крутанув толстой, как у быка, шеей.

– Ну, это вы все говорите. Пойдем, нужно когда-нибудь начинать. Я сомневаюсь, что ты сможешь заработать другим способом.

Мужчина потянул ее не в мужской туалет, куда обычно направлялись ее подруги по несчастью, а в привокзальную гостиницу.

Он снял номер с широкой кроватью, душем и туалетом, заставил ее помыться, а потом, когда она вышла из душевой с сияющей от чистоты кожей, хрюкнул, как свинья, и навалился на нее, вдавливая телом в кровать.

Ее пронзила острая боль, она истошно закричала, но Сергей, закрыв ей рот пахнувшей дорогим одеколоном рукой, продолжал ее насиловать, не обращая внимания на крики и стоны.