— Ты правда так думаешь? У меня возникали мысли бросить Мэнор даже до того, как война окончилась. Там осталось только несколько комнат, в которых было комфортно. Наверняка сейчас их еще меньше. Что до съемного жилья, сомневаюсь, что тебе бы удалось найти мне комнату, не дергая за ниточки. Или же меня выставили бы за дверь сразу после твоего ухода. Везде, разве что кроме Лютного переулка.

Это был грязный ход. Гермиона действительно не ожидала, что Драко не захочет вернуться в поместье. Хотя, если задуматься, в этом был смысл. Последний проведенный день там — день смерти Волдеморта. Ее одежда, вероятно, все еще лежала в их спальне.

— Тогда… можешь остаться, — неохотно согласилась она. — Но пообещай: если захочешь уйти, то скажешь мне. Не хочу, чтобы ты оставался из жалости. И еще если я… если у меня случится приступ, то просто не трогай меня. Не целуй меня. Я больше не хочу, чтобы ты… целовал меня.

Он кивнул в знак согласия:

— Договорились.

— Договорились, — эхом отозвалась Гермиона, отстранилась и направилась к коттеджу.

***

Время стало тягучим.

Гермиона нервничала. Пребывание Драко бок о бок с ней занимало все ее мысли.

Когда они находились в одной комнате, все, о чем она могла думать, так это о нем, сидящем рядом. А когда в разных — о нем, сидящем в другой комнате.

Она накручивала себя.

Беспокоилась, что прекратит эту ежедневную борьбу и потянется к нему инстинктивно. Станет умолять поверить ей и не считать сумасшедшей, дать им еще один шанс. Гермиона боялась обнаружить в его глазах скрываемую жалость и вину. Она жила в постоянном страхе, что когда-нибудь Драко решит уйти, и она не вынесет этого. Будет умолять его остаться — и сама мысль о том, что в итоге он останется, ужасала ее в той же степени, как и другая мысль — о том, что в итоге он уйдет.

Гермиона измучила себя переживаниями. Эти мысли стали навязчивыми. А когда появлялись навязчивые мысли, они закручивали ее разум в спираль, и она падала в бездну. Снова. И снова.

Когда приступ заканчивался, Драко всегда был рядом. Ждал ее.

Иногда он разговаривал с ней. Но чаще всего она приходила в себя на диване рядом, пока он читал книгу.

И он всегда держал ее за руку.

Драко не был расстроен, обеспокоен. Он просто… был рядом. Всякий раз, когда она теряла реальность, и ждал ее возвращения.

Он едва реагировал, когда замечал, что она пришла в себя. Не выдыхал облегченно, так, словно ему больше не нужно переживать. Просто продолжал читать и держать ее руку.

Драко не смотрел на нее с жалостью во взгляде. Не соглашался во всем и не делал скидки на ее состояние, как семья Уизли. Он возмущался, что она недожаривает картошку. Бурчал, что шерстяные свитеры колются и выдумывал оправдания, когда Гермиона пыталась сподвигнуть его больше заниматься спортом.

Иногда он становился печален и задумчив, но и она тоже. Все происходящее между ними было окрашено грустью.

Но она привыкла к нему. Легко. Это было знакомо.

И со временем Гермиона перестала так сильно волноваться.

Он и вправду не давал ни единого повода для переживаний. Ни разу не дал понять, что их сосуществование казалось ему обязаловкой, а просто был рядом. Знакомился посредством книг с магловской литературой, историей, философией, наукой. Расспрашивал ее об особенностях их культуры, об устойчивых выражениях или религиях, когда не понимал истоков чего-то.

Мало-помалу Гермиона перестала переживать о его возможном уходе. О том, что он расстроится, если она снова потеряет связь с реальностью. Что она причинит себе боль или неудобства ему, когда это опять случится. Она перестала беспокоится, что снова придет в себя в больничной палате или что ее навсегда заключат в палату Януса Тупия.

И когда переживания ушли, Гермиона перестала зацикливаться на мелочах. Ее разум прекратил закручиваться по спирали, и постепенно количество диссоциаций уменьшалось. С нескольких до одного раза в день, а потом и через день.

Гарри и Рон каждый раз навещали ее с новыми книгами или продуктами наперевес. После обмена формальными приветствиями Драко всегда исчезал в своей комнате.

Гермиона хотела бы, чтобы он мог звать и своих друзей или ходить к ним в гости. Как-то раз она предложила ему заглянуть в бар или присоединиться к местной команде по квиддичу. Он молчал с минуту, а затем тихо произнес:

— Я Пожиратель Смерти, Гермиона.

Она больше не поднимала эту тему.

Через несколько месяцев они с Драко попробовали варить зелья вместе. Гермиона разволновалась и на середине процесса снова застыла. Но когда она пришла в себя, зелье было в том же состоянии под стазисом, как будто время остановилось вместе с ней. Драко закрыл книгу и продолжил варить зелье как ни в чем не бывало.

Перестав переживать, что взорвет коттедж, Гермиона нашла процесс изготовления зелий очень успокаивающим. Она столько всего хотела попробовать — столько идей, которые за годы войны пообещала себе воплотить после. А она-то думала, что придется отказаться от всех них.

Драко знал обо всем этом. Он знал все ее мечты. Когда они сблизились в период ее заточения, Гермиона рассказала ему о себе все. Она обнажила перед ним свое сердце.

Через два месяца она чувствовала практически полный покой, и сам факт существования перестал казаться чем-то неподъемным. Иногда, правда, воспоминания о войне врывались в ее жизнь. О Чарли, о Луне или о ком-то еще. Случайные мысль, звук, запах — иногда они заставали ее врасплох. Она застывала.

Но со временем сама жизнь перестала ощущаться как мучительное испытание ее сил.

Гермиона чувствовала себя почти счастливой.

Было приятно не переживать все время. Почти как когда они вместе с Драко жили в больнице святого Мунго.

Правда, все это оказалось ложью.

Все, во что она верила, все, что помогало ей восстанавливаться от заточения, оказалось разрушено. А потом Драко забрали, а Гермиону оставили на осколках всего, что было для нее значимо.

Ее не отпускала мысль о том, что это повторится. Она замирала в ожидании, что все снова развалится.

Но со временем Гермиона поняла, что Драко не собирается уходить. Всем видом он показывал, что планирует остаться с ней навсегда. А значит, задача заставить его когда-то уйти жить своей жизнью целиком ложилась на ее плечи. Гермиона едва могла помыслить об этом.

Он чувствовал себя должным ей. Виновным.

Она не хотела, чтобы он оставался с ней из-за таких чувств.

Она очень хотела, чтобы он был счастлив. Чтобы совесть не толкала его к ней. Чтобы он был рядом не потому, что расплачивался за прошлое. Она ненавидела тот факт, что причина была именно в этом.

И Гермиона попыталась отстраниться. Очертить границу между ними и увеличивать ее. Она больше не варила зелья. Она ела, пока готовила, поэтому не присоединялась к нему за приемами пищи. Она читала в своей комнате. Когда она приходила в себя рядом с ним на диване, Гермиона выдергивала руку из его ладони и молча уходила.

Не прошло и недели, как приступы снова стали ежедневными. Когда она дважды за утро пришла в себя на диване рядом с Драко, ее охватил ужас, и Гермиона сбежала из коттеджа.

Она спустилась к пляжу и принялась со слезами в глазах швырять коряги на берегу обратно в океан. Волны волокли весь этот мусор обратно и оставляли у ее ног, еще более жалкий и потрепанный таким коротким бессмысленным путешествием.

Драко был пойман в ловушку. Гермиона являлась для него мучительной клеткой, из которой не было спасения. Она волокла его на дно вместе с собой, воруя малейший шанс на счастье.

Ей нечего было ему предложить. Она не могла освободиться от собственных пут, чтобы ему больше не пришлось спасать ее. Она даже не могла заставить его уйти. Ее сломленный разум был тюрьмой, в которую вина заперла его, и все попытки Гермионы разрушить ее стены лишь укрепили их.

Она не могла придумать ни единого выхода…

Несколько дней спустя Гермиона очнулась на диване рядом с Драко прямо на середине их спора с Гарри о квиддиче. Гарри был напряжен, хоть и старался говорить спокойно. Драко, напротив, казался совершенно расслабленным с закинутыми на журнальный столик ногами. Он пел хвалебные оды финту Вронского*. Его пальцы были переплетены с гермиониными, и он рассеянно рисовал на ее ладони круги.