Сестры в Нью-Йорке получали серые, слегка помятые конверты с торопливым почерком Тедди: «Пишу тебе на перевернутой бочке с водой около нашего крытого холстом фургона, пока готовится чай, а лошади пасутся вокруг. Надеюсь, что ковбой, которого мы случайно здесь повстречали, занесет это письмо на почту в семидесяти милях отсюда». Письма Рузвельта наполнены реалистическими деталями и романтическими отступлениями. Он словно заново рождался в этом девственном, еще не знавшем цивилизации мире: «Мы ночевали среди травянистых холмов, а по ночам волки устраивали свои странные концерты вокруг лагеря. Но они самые безвредные из хищников». Кого имел в виду Теодор, когда писал эти строки: громадных медведей-гризли или двуногих хищников?

Как вспоминал в «Автобиографии» Рузвельт, он некоторое время выполнял обязанности шерифа «в северной части нашего округа», что говорит о растущем доверии к нему местных жителей. Известна старая ковбойская поговорка: «Стать президентом может любой, а ты попробуй быть шерифом в наших краях». Однажды Рузвельт преследовал несколько дней и в одиночку взял трех воров. Вопреки нравам Дикого Запада, шериф не застрелил грабителей на месте, а доставил их в судебную управу за несколько десятков миль, чем вызвал искреннее удивление служителей Фемиды. Ночью, чтобы не заснуть у костра рядом со связанными бандитами, он читал «Анну Каренину».

«Толстой – великий писатель, – делился собственными ощущениями Теодор в письме Коринн. – Ты замечала, что он никогда не комментирует действия своих героев? Он рассказывает, что они думают и делают, не поясняя читателю, хорошо это или плохо. Так Фукидид писал историю – факты делают его работу не морализаторской, но отнюдь не лишенной морали».

Рузвельт в «Дурных землях» Дакоты поначалу стеснялся своей «барской» привычки к чтению. Заказанные им книги прятались в большой сундук, но любовь к хорошей литературе была страстью всей теодоровой жизни. Потаенной «избой-читальней» стала охотничья хижина, которой Тедди дал название «Олений рог», в сорока милях от Малого Миссури. Здесь, в затерянном краю, сидя между развешенными для просушки бизоньими шкурами, он вновь стал делать наброски к будущим историческим сочинениям. Во всей округе вряд ли нашелся бы кто-нибудь, разделявший тайную страсть «пастуха в пенсне».

В созданной спустя много лет «Автобиографии» Теодор вернется к своей жизни в Дакоте, описав ее тем великолепным рузвельтовским языком, который принес ему любовь миллионов читателей. «В те дни это был еще Дикий Запад, Дальний Запад… Земля огромных безмолвных пространств, одиноких рек и равнин, где непуганые звери провожали взглядом проезжавшего всадника. Это была земля редких ранчо со стадами долгорогих коров, земля отважных наездников, которые, не дрогнув, смотрели в глаза жизни и смерти. На этой земле мы вели свободную и трудную жизнь, не расставаясь с конем и винтовкой. Мы работали под палящим солнцем в зените лета, когда воздух прерий мерцал и колыхался от зноя; мы знали безжалостный ночной холод верховых караулов скота поздней осенью. Нежной весной звезды сияли нам в глаза каждую ночь, пока мы не засыпали; зимой мы скакали сквозь слепящие метели, и снежная пыль обжигала нам лица… Мы знали труд и лишения, голод и жажду; и мы видели гибель людей, когда они спасали скот или в припадке ярости воевали друг с другом, но мы чувствовали биение дерзкой жизни в наших венах, и слава труда и радость бытия не покидали нас».

На великих просторах американского Запада обретали новую жизнь разнообразные персонажи. У самого Рузвельта оказался беспокойный сосед: хозяин обширного поместья, молодой французский авантюрист, маркиз Антуан-Амедей де Мор. Говорили, что в Париже он убил двух противников на дуэли, сбежав затем от правосудия за океан. Здесь он женился на дочке нью-йоркского финансиста с Уолл-стрит и собирался на средства тестя разбогатеть на поставках говядины. Свое имение в Дакоте маркиз назвал Медорой, по имени супруги. Вокруг денежного француза собирались «крутые парни» с темным прошлым, спорить с которыми мало кто решался. Медора иногда наезжала к своему маркизу; специально для нее де Мор заказал «охотничий экипаж» с полевой кухней, фарфоровым сервизом и атласными простынями.

Антуан-Амедей рассчитывал, выстроив систему скотобоен и наладив поставки мяса вагонами-рефрижераторами, стать одним из богатейших людей американского Запада. В узком кругу парижский аристократ с мушкетерской бородкой и длинными нафабренными усами говорил о своей принадлежности к королевскому дому и надеялся с помощью американских денег и военного заговора заполучить французский трон.

Маркиз де Мор

«Люди маркиза» вели себя вызывающе, особенно на общих выгонах, но до серьезных столкновений между Рузвельтом и де Мором поначалу не доходило. Через год с небольшим, в сентябре 1885 года, Антуан-Амедей решил, что настало время для куража. «Мой дорогой Рузвельт, принципы заставляют меня взять быка за рога», – выказал галльский темперамент маркиз. Перечислив свои претензии соседу, он послал прямой вызов на дуэль: «Я к вашим услугам, между джентльменами подобные вопросы разрешаются напрямую».

Теодор не мог отступить, чтобы не стать посмешищем для всей округи. Но его ответ поразил даже отпетых дакотских сорвиголов. Рузвельт принял вызов и предложил стреляться из убойных винчестерских винтовок с расстояния в двенадцать шагов. Маркиз предпочел умерить парижский гонор. Холодный мир между соседями был восстановлен.

Зима в «Дурных землях» начиналась рано, иногда в октябре. Ледяной ветер с песком и снежной крупой ослеплял и сбивал с ног погонщиков и скот. Ночью столбик термометра опускался до тридцати градусов ниже нуля. Но такой лютой зимы, что случилась в 1887 году, не могли припомнить даже старожилы. Снежные бураны следовали один за другим. Каждый новый день был холоднее и ужаснее предыдущего. Люди теряли в пургу дорогу к дому и замерзали, иногда прямо у порога своих жилищ. Температура опускалась до минус сорока. Даже выносливые лонгхорны, длиннорогие коровы, привыкшие добывать корм из-под снега, стали гибнуть целыми стадами. Под вой ночных метелей отчаявшиеся фермеры и ковбои, достав шестизарядный кольт и последнюю порцию виски, сводили счеты с жизнью.

Свернул свой бизнес амбициозный маркиз Антуан де Мор, как и другие хозяева дакотских ранчо. Рузвельтовский «Мальтийский крест» также прекратил свое существование. По весне, когда сошел снег, весь необозримый край оказался покрыт остовами погибших животных, а реки запружены и испорчены их разлагающимися останками. Теодор писал, что скотоводческий регион полностью уничтожен, а сам он «должен быть рад, что просто вернулся домой».

И все же был другой итог. По складу ума и мотивации поведения Рузвельт навсегда остался человеком с американского Запада, человеком фронтира, границы. Российский культуролог Н. Анастасьев писал: «Для американцев frontier слово особое: надежда, вызов, символ. Надежда на лучшую долю, вызов судьбе, символ непокоя, постоянной готовности начать жизнь сначала».

Прогоревший владелец ранчо чувствовал себя победителем. Остались позади юношеское заикание и астма; теперь это был жесткий и уверенный в себе «человек-вестерн», спокойно глядевший в лицо любой опасности. Столь весомый багаж помогал неудавшемуся бизнесмену на протяжении всей его на редкость колоритной жизни.

Задолго до того, как Теодор стал полковником, героем кубинской войны, губернатором и президентом США, он был заядлым натуралистом. «Я начинал свою жизнь как зоолог», – писал в «Автобиографии» Рузвельт. Мальчишкой он мог часами прятаться в траве, наблюдая за повадками птиц. Его комната была набита собранными за время летних путешествий коллекциями мелкой фауны. По дому нередко разносился запах химических реактивов, порой такой едкий, что прислуга в родительском доме однажды взбунтовалась, потребовав перенести теодоров «музей зоологии» на чердак. К четырнадцати годам Тедди проштудировал «Происхождение видов» Дарвина, а в студенческие годы опубликовал несколько работ по орнитологии в научных журналах.