Имя «забияки Теодора» прочно поселилось на страницах газетной политической хроники. Он выдвинул несколько популярных законодательных инициатив (в частности, билль об охране труда женщин и детей), был переизбран на второй срок в легислатуру штата и даже стал в ней лидером республиканского меньшинства и кандидатом на пост спикера. «Я взлетел, как ракета», – не удержался от тщеславного замечания в частной переписке амбициозный Тедди. Старинная голландская пословица, которую слышал в отчем доме Рузвельт-младший, гласит: «Если ты увидел церковь и конюшню, это еще не значит, что ты уже приехал».

Дакота

Паровоз выдал прощальный свисток, и гремящий состав покатил дальше, в сторону цивилизации. На пыльном вечернем полустанке осталась одинокая фигура конгрессмена из Нью-Йорка. Обозначенный далеко не на всех картах Малый Миссури только из безмерного тщеславия мог именовать себя городом. Но в нем был единственный «отель», примыкавший к станции. Помимо лавки с нехитрым набором товаров для проезжавших пассажиров здесь не было ничего примечательного. Пейзаж заслоняли три десятка дощатых домов.

Прерии Дакоты – еще не двух штатов, а огромной территории – никогда не сочились молоком и медом. «Дурные земли» (Badlands), как прозвали их первые поселенцы, разорили и свели в могилу многие тысячи семей фермеров и скотоводов. Но именно в Северной Дакоте решил поселиться Теодор Рузвельт, странная для этих мест птица с гарвардским произношением и никогда не виданным здесь золоченым пенсне.

14 февраля 1884 года, День святого Валентина, праздник всех влюбленных, четвертая годовщина помолвки Рузвельта, подвел черту под всей его прошлой жизнью. За два дня до «Валентина» счастливый молодой конгрессмен принимал поздравления коллег в связи с рождением дочери. Вызванный из Олбани срочной телеграммой, Рузвельт прибыл в свой дом, где его встретил младший брат Элиот со словами: «На этом доме лежит проклятие».

На третьем этаже лежало тело матери, скончавшейся рано утром от тифозной лихорадки. Ей было сорок шесть лет, столько же, сколько и отцу Теодора. Вечером того же 14 февраля Элис Ли Рузвельт умерла на руках мужа от почечного осложнения, вызванного родами.

В колыбели лежала дочь пяти дней от роду, названная в честь своей матери Элис. Субботним утром 16 февраля два черных катафалка, украшенных розами и лилиями, медленно двигались по Пятой авеню в сторону приходской церкви Рузвельтов. Пожилой настоятель епископальной церкви Джон Холл с трудом сдерживал чувства во время службы. Молодой вдовец сидел в первом ряду с окаменевшим от горя лицом. После отпевания оба катафалка бок о бок медленно двинулись в сторону кладбища Гринвуд.

Теодор в Дакоте

В ту ночь Рузвельт поставил черный крест на странице в дневнике и под ним написал всего одну фразу: «Свет ушел из моей жизни». Он уничтожил все письма жены и более никогда и ни с кем не говорил о своей потере. В его будущей «Автобиографии» не найдется ни единого слова об Элис. Поначалу Теодор даже избегал называть дочь по имени: в письмах сестрам он говорил о «бэби Ли».

Сам Рузвельт знал только один способ преодолевать жизненные катаклизмы: тяжелую работу и физические лишения. «Черная меланхолия редко настигает всадника, который мчится галопом», – однажды пояснил он. Мужчины в те годы не занимались воспитанием детей. Оставив дочь на попечение нянек и старшей сестры, Рузвельт заказал билет на поезд, отправлявшийся в сторону уходящего солнца.

Американский Запад в те времена заметно отличался от романтизированного Голливудом мира рискованной свободы и невероятных приключений. За первыми «экзотическими» впечатлениями скрывался ежедневный изнурительный труд ковбоев и поселенцев, борьба с засухой и пыльными бурями, обыденный и опасный мир фронтира – границы цивилизации и дикой природы. Здесь Теодор Рузвельт решил начать все сначала, вложив деньги в скотоводческое ранчо. Первоначального взноса в четырнадцать тысяч долларов хватило на покупку 450 голов скота.

Рузвельту нравилось, что здесь не спрашивали вновь прибывших об их прошлом. Люди отвечали за самих себя и собственные поступки в настоящем. Револьверы и ружья на Диком Западе становились средством общения, когда возникал обман или мошенничество, и тогда векселя и невозвращенные долги нередко оплачивались пулями. Но дружба и верность своему слову обретали здесь совершенно особую, первозданную ценность. Отсюда до грохочущего, вечно спешащего Нью-Йорка, казалось, было так же далеко, как до сияющих в небе крупных звезд, и люди вели совсем другие разговоры: о больших ураганах и ранних заморозках, приходящих и уходящих человеческих жизнях.

Своему ранчо, состоявшему из трех простых бревенчатых построек, Рузвельт дал название «Мальтийский крест» – по форме клейма его долгорогих коров. Первые письма Тедди сестрам полны оптимизма: «Зимой я потерял 25 голов из-за волков, морозов и т. д., но остальные в прекрасной форме, и сейчас у меня полторы сотни телят».

«Свет ушел из моей жизни» – запись в дневнике Рузвельта

На ранчо Теодора (Рузвельт в центре)

Жилище Рузвельта в Северной Дакоте

Поначалу Тедди вызывал ироничные улыбки своими «городскими» манерами. Местные жители прозвали его «четырехглазым» – из-за золоченого пенсне. Как писал Рузвельт, очки в здешних краях считались признаком «порочной натуры». Однажды загорелые ковбои чуть не попадали с лошадей, услышав обращение Рузвельта: «Джентльмены, не будете ли так любезны оказать мне некую услугу?»

Историкам нравится приводить эпизод, случившийся с начинающим скотоводом в одном из салунов на границе с Монтаной. Здесь «отдыхали» перегонявшие стада ковбои. Подвыпивший детина решил «выяснить отношения» с легкой, по его мнению, жертвой – сидевшим у барной стойки, но не пьющим субтильного вида очкариком. Ковбой наставил на него два пистолета и предложил «разобраться». Теодор поднялся ему навстречу и, как пишут историки, применил на практике знания бокса. Отправленный в нокаут ковбой успел разрядить оба пистолета в потолок бара. Рузвельт невозмутимо разъяснил спутникам секрет успешного удара: молодой человек опрометчиво стоял чересчур близко к нему и слишком сдвинул каблуки.

«Он мирно жил в хранительной глуши», – написал Байрон о знаменитом охотнике Д. Буне, ушедшем от цивилизации на американский Запад. Начитанный выпускник Гарварда мирной жизни не искал. «Четырехглазый» постепенно обретал доверие у своих помощников и местных жителей, проводя долгие часы в седле, обгорая в жару и коченея в стужу, наравне со всеми деля тяготы ковбойской жизни. Бывший конгрессмен научился владеть лассо и клеймить скот, переходить вброд реки и пользоваться всеми видами оружия. Его уважали за честность. Однажды Рузвельт обнаружил в своем стаде породистого бычка с чужим клеймом. Работник, оправдываясь, клялся, что бычок приблудный, но Рузвельт уволил его: «Если ты смог украсть для меня, то сможешь украсть и у меня».

На ночных выгонах степные волки, молния, гром или выстрел могли мгновенно поднять дремавшее стадо. И тогда случалось то, чего боялись самые бывалые из ковбоев. Тысячи объятых ужасом животных мчались во мраке ночи, не разбирая дороги, ломали ноги, давили упавших и подымали на рога лошадей с пастухами. Надо было обладать мужеством и ловкостью, чтобы завернуть, остановить обезумевшее стадо.