Дружина Миндовга, как ураган, обрушилась на почти не укреплённый стан. Тяжёлая конница, словно гнилое полотно, разрезало на лоскуты лагерь противника, сметая и круша всё на своём пути. В ближнем бою татары лишились своих преимуществ: быстрого передвижения и меткой стрельбы из луков. Сам Миндовг во главе небольшого отряда, подобно выпущенной на волю стреле, мчался к шатру Шейбака. Темник спросонья едва успел выскочить наружу, как был сражён наповал ударом копья. Лишившись предводителя, татары бросились врассыпную, разбившись на мелкие отряды. Часть из них отступила к обозам, но тут их встретили бывшие пленники, освобождённые дружиной Войшелка. Хлебнувшие полона вои, как львы, напали на своих поработителей, нещадно мстя за убитых родных и свой позор. Отряд конницы ушёл к Лиде, но был полностью истреблен ратью, выступившей из города. Немало татар пыталось спастись вплавь, перебравшись через реку, но на противоположном берегу их уже поджидала дружина, прибывшая на подмогу из Новогрудка. Победа была полной.

– Вот видишь, без сечи не обойтись, – назидательно указал Войшелк Елисею на свой обагрённый кровью меч. – Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Если бы не наши мечи, ни Отец, ни Сын, ни Святой Дух не спасли бы христиан от полона.

– Бог и направляет наше оружие, – мягко возразил Елисей, вытирая меч.

– Тогда в чём грех? Я же выполнял волю Христа!

Елисей вложил меч в ножны и, повернувшись на восток, перекрестился:

– Господи Иисусе, Сын Божия, спаси меня грешного. Прости, что лишил жизни тварей Твоих.

Княжич снова осенил себя крестным знамением и простер руку на поле брани, обильно покрытое мёртвыми татарами:

– Как мыслишь, они творение Отца?

– У них свой Бог.

– Мы все ходим по одной земле и видим одно небо. Земля едина, небо едино, и всё создал Бог единый.

– И что из того? – пожал плечами Войшелк.

– А то, что я лишил живота тварей Его. В том мой грех.

– Мы лишь исполнили приговор.

– А разве палач не грешен?

Лицо Войшелка исказила недовольная гримаса:

– Спасибо! Мы вас спасли, а ты нас в палачи записал.

– Ни в коем разе, – засуетился Елисей, – для нас вы герои. Палачом я называю лишь себя, когда обращаюсь к Богу с молитвой.

– Какая-то двойная философия получается: перед людьми я герой, а перед Богом – грешен.

– Ты грешен перед собой, когда сам чувствуешь вину. А Бог милостив и всегда простит покаявшегося.

– Ну и намудрил, – расхохотался Войшелк. – Мыслю, что без бочонка пенистого алуса нам не разобраться.

Друзья обнялись и присоединились к тризне, на которой главным героем был Миндовг. Он умело воспользовался победой и не только объединил литовце и славян, но и присоединил Минск, Пинск, Витебск, Полоцк и целый ряд других более мелких княжеств. Русь видела в Миндовге защитника от татар и охотно шла под его руку. Словно по волшебству, возникло в мановение ока на западе Руси могучее Великое Княжество Литовское. Его образование прохлопали и немецкие рыцари, надвигавшиеся на Литву с запада и севера, и братья Даниила и Василько, правившие на юге мощным Галицко-Волынским княжеством, и татары. Хан послал ещё одного темника Кайдана, но и того Миндовг разбил наголову близ Крутогорья на реке Нетечи. С тех пор насыпан там курган, где покоится прах незваных гостей, а местечко получило название Кайданово.

К тому времени Даниил Романович был провозглашён королём папой Иннокентием IV и объединил свои силы с крестоносцами против Новогрудка. Миндовг хорошо понимал, что устоять не сможет, и придумал тонкий ход. Первым о его затее сменить веру узнал Войшелк, который за последнее время окреп, возмужал и стал правой рукой отца.

– Зачем? – удивился княжич.

– Рыцари не пойдут на короля-единоверца.

– Как же не пойдут, если у них есть булла папы на наши земли.

– Папа благословил не покорять, а крестить. А я и без них справлюсь.

– Вряд ли твоё желание крестить Литву остановит крестоносцев.

Миндовг со всего размаха хватил могучим кулаком по столу:

– Им придётся со мной считаться! На то будет воля Иннокентия.

– А как же греческая вера? – нисколько не смутился Войшелк. – Ты же принял её.

– Царьград захвачен крестоносцами, – напомнил великий князь. – Теперь папа самый главный, и я получу его благословение. Что тут худого? Это усилит мою власть и хоть на время остановит крестоносцев.

Войшелк с сомнением покачал головой:

– Как объяснить это народу? Он двести лет в греческой вере и Рим не приемлет.

– Двести лет, говоришь, – хмыкнул Миндовг. – Да люд до сих пор поклоняется Сварогу и Макоши. Им глубоко наплевать, из чьих рук мне крест целовать.

– Не скажи, отец.

Войшелк подошел к окну с византийскими стеклами:

– Посмотри, как народ валит в церкви на Иоанна Крестителя. Яблоку негде упасть.

Миндовг хитро прищурился:

– Плохо тебе ведом наш народ, сынок.

Он дернул за шнур, кого-то вызывая, и продолжил:

– Я знал, что ты так скажешь, и позвал волхва. Он тебе покажет, кто в кого верит.

Вошёл седовласый старик с посохом в правой руке. Навершие посоха представляло собой голову Дажьбога с бусинками гороха в глазницах.

– Его зовут Зысь, – сказал великий князь. – Ступай с ним, а завтра мы продолжим разговор.

Жрец молча поклонился и быстро направился к выходу. Войшелк едва поспевал за ним. Зысь, несмотря на почтенный возраст, передвигался легко и скоро. Они вышли по насыпной дороге из строящегося на горе замка, с забрал которого открывались безбрежные лесные просторы, и окунулись в суету узких улиц. Теснота была невообразимая, но жители при виде волхва останавливались, кланялись и уступали дорогу. Зысь отвечал приветливой улыбкой, а когда они выбрались на окраину, обратился к Войшелку:

– Ты заметил, какие наряды на людях?

– Как-то недосуг было, – замялся княжич.

– Так посмотри.

Волхв подозвал первую встречную женщину. Та с благоговением подошла и, низко поклонившись, почтительно внимала наставлениям жреца. Войшелк тем временем исподволь изучал её костюм. В честь праздника ноги украшали сафьяновые сапожки, расшитые растительным узором. Впрочем, их почти полностью скрывала яркая понева, покрытая необычайно красивой вышивкой в виде переплетающихся корней и ростков распускающегося хмеля, ромбиков с точками, означавшими засеянное поле, и огибающая подол плетёнка, символизирующая текущую воду. По очелью катилось красное солнышко, сверкая золотом обода и спиц. Утреннее, дневное и вечернее светило окружали семарглы. К солнцу из главного зубца очелья опустила руки богиня Лада. Её несли по небу два семаргла, крылатые посланники богов. Связь неба и земли подчёркивали спускающиеся на плечи серебряные рясны в виде цепочек из овальных и шестиугольных бляшек с изображениями птиц и растений. В ушах нежно пели грифоны, искусно выгравированные на серебряных колтах. Шею украшала покрытая чешуйчатой вязью тонкая гривна со змеиными головками на концах, а на груди покоилось ожерелье-крин из бусинок и украшений, с которых призывно смотрели крылатые русалки. Даже на пуговицах, угрожающе раскрыли клювы и пасти «птицы клевучие» и «люты звери рыкучие».

Волх придирчиво осмотрел наряд и вопросил:

– На Купалу нарядилась?

– Не в церковь же, – улыбнулась женщина, поведя плечами и бедрами, отчего украшения на её дородном теле сладко запели и заиграли на солнце ослепительными лучиками. Не костюм, а целая вселенная с небом, землёй и подземным миром.

– Добре, – кивнул Зысь, но тут же для солидности кашлянул и назидательно наставил обворожительную славянку:

– Ступай, да не забудь принести дары богам.

– Не тревожься, кудесник, не поскуплюсь.

Красавица уплыла, а волхв пристально посмотрел на Войшелка:

– Ну и что в ней от Христа?

– Ничего.

– Пошли далее, – махнул рукой жрец в сторону высокого кострища, сложенного на горе.