Эйрик взлетает над травой, чтобы бежать без цели, но мощные руки удерживают его, делая бег невозможным. Они тащат его к ручью – волокут, как бессмысленно трепыхающуюся в сетях рыбу – к середине, где глубже. Погружают в воду, вталкивают в нее с макушкой, и полощут там, треплют, промывают. Игнорируют брыкания, пузыри и фырканья, и всякие прочие сопротивления. Хальданар – он как утес. Если ты не сущность, то не берись бороться с ним. Если ты не тот, кого он любит – то не берись тем более.

Наконец, он решает, что хватит - вытаскивает на воздух выстиранные лохмотья. Эйрик висит в его зажиме, как полевое пугало, пережившее бурю, и ему кажется, что нет венавийцев, плардовцев, сущностей, леса, войны, перьев, зато есть Ставленник – настоящий, вышедший из чрева бога, или из какого-то похожего места. Это неважно, впрочем, откуда он вышел. Главное – куда пришел. И – зачем пришел. Затем, чтобы стало легче, и чтобы мир получил какую-то награду за то, что он существует. Ведь бытие без воздаяния – это слишком жестоко. Каждый заслуживает оплаты своего труда.

- Отпусти, - шепчет Эйрик, вернувшись в жизнь, и Хальданар отпускает.

Они стоят посреди ручья, по пояс в торопливой искрящейся воде, облюбованной мальками и стрекозами, и голосистыми лягушками по ночам. Ил под их подошвами поднимается, холодно ползет к голым щиколоткам. Ветви деревьев колышутся тенями на их мокрой коже.

- На вашей ферме полно лопат, - молвит Хальданар серьезно. – Ты воруешь, я копаю.

На самом деле он намерен отправить на воровство меня. Эйрику он это говорит, чтобы тот собрался. Переключился с бесплотного болезненного хаоса на конкретную насущную задачу, которая решаема. Но мне думается, что они вполне способны справиться без меня. Я перекидываюсь в рябую горлицу, и улетаю прочь.

========== 21. ==========

Полярную белизну дворца забрызгало красками. Желтой, красной, синей, пурпурной, и всеми прочими. Как будто в метель добавили конфетти. Эти пестрые вкрапления, кружащие среди снежинок-жрецов – гости, жители верхнего города разной степени достопочтимости. Нарядные, словно клумбы; блестящие, словно леденцы. Светские мероприятия, проводимые в резиденции Владыки духовенства – исключительно плардовская добрая традиция. Ни в одном другом городе не смешивают цыплят с жеребятами. Я сегодня наряжена леденцовой клумбой, а вокруг меня происходит бал. Присутствие сущности вина вопиюще уместно здесь, и я сама вопиюще довольна своим присутствием. Здесь, где музыка, шлейфы и пудра. Дурман-напитки, смех и маски. Игры, заигрывания и подыгрывания. Где в промежутках между бокалами, танцами, и забавами с бегом в мешках, решаются судьбы. Все сливки Пларда, а, значит, и обширных земель от пустыни на западе до пустот кочевников за горами на востоке, сейчас собраны здесь. Если запереть двери и поджечь дворец, громадный зверь лишится головы. Меня просто сотрясает восторгом от этой мысли! Хальданар, любимый, мы с тобой так прекрасны! Мы добрались почти до неба! Эти люди пожирают нас глазами, перешептываются о нас в уголках, отталкивают друг друга в стремлении представиться нам, целуют наши руки. Ладно, все перечисленное происходит с тобой, а я лишь сливаюсь с изысканной публикой, но это неважно, ведь твой успех – это мой успех. Ведь ты – мой Ставленник.

Он не участвует в веселье. Не пьет, не танцует, не бегает в мешке. Но наблюдает с интересом, и иногда притопывает в такт музыке. Сначала он держался подле Владыки Торнора, перебрасывался с ним шутками и любезностями, потом тот удалился передохнуть, и Хальданар остался предоставленным самому себе. Вереница ищущих знакомства сразу потянулась к нему. Шевеления в сознаниях людей разнообразны. Кто-то считает себя счастливым в невероятной возможности прикоснуться к божественному. Кто-то прикидывает шансы извлечения из громкой фигуры выгод. Кто-то полагает, что вся эта шумиха со «Ставленником» - пыль и дурь, но на всякий случай прокладывает к нему мостик, потому что «а вдруг?». Кто-то убежден, что горный выскочка – мошенник, и жаждет вывести его на чистую воду, снискав себе почета на его низвержении. Есть и такие, кто еще не определился, и пока осторожно присматривается. Среди них городничий, который достаточно мудр, чтобы не ограничивать себя зрением с одной точки. Есть здесь и те, кому вообще неинтересен зодвингский гость, а интересны закуски и упругие колыхания в декольте. Есть и такие, кто перебрал с напитками, и желает теперь лишь прилечь.

Снаружи к стеклам окон липнут сумерки, плотные, как мармелад, а изнутри в них долбятся свечи и бриллианты. Запах пота все явственнее доминирует над запахами духов. Моя сестрица Фиаль – сущность танца – притворяется золотой рыбкой в восхитительном аквариуме в виде колонны, заменяющем собой одну из настоящих колонн. Артистка с зубодробительным голосом, жена толстого отдышливого банкира, который по собственному саду гуляет на тележке, готовится затянуть романс. Ее связки устроены таким диковинным образом, что разговаривает она до ужаса противно, а поет замечательно.

Но слушаем мы ее недолго. Грубый вскрик, похожий на отрывистый рык, прихлопывает веселье.

- Ставленник, стоять! – рявкает стражник, кожаный и металлический, будто полностью одетый в ботинок.

Хальданар и без того стоял, так что приказ не кажется уместным. В первый миг я нахожусь в той же растерянности, что и прочая публика, а во второй – понимаю.

- В чем, собственно, дело? – вопрошает городничий, взирая на шумного охранника, как на разлаявшегося без причины пса.

Тот выкатывает грудь и обнажает меч, и следом за ним звякает железками остальная стража.

- Владыка Торнор мертв, - с надрывом извещает человек-башмак. – Убит! Зарезан! В собственных покоях!

Предвидя бардак, городничий вскидывает руку в привлекающем внимание жесте, и по-отечески молвит:

- Прошу спокойствия!

Народ топчется на месте и оглядывается друг на друга, как бы не зная правильного поведения, и рассчитывая повторить за соседом. Стражники-зодвингцы следуют примеру местных, хватаясь за оружие, но Хальданар быстро усмиряет их.

- Убрать оружие! - командует он. – Резни не будет!

Зодвингцы нехотя зачехляют железки, волна ропота бежит по озеру нарядных людей. Кто-то пьяный требует вернуть музыку, кто-то чувствительный, не откладывая, плачет. «Наши» жрецы ненавязчиво стекаются к Хальданару, местные – утекают от него подальше.

- Арестовать всех горцев! – приказывает башмак, и от такого хамства мне самой хочется схватиться за топорик, а может за клыки.

- У вас есть основания обвинять гостей? – хмуро спрашивает разумный городничий.

Он разговаривает негромко, но его прекрасно слышно. Его маленькая седая голова запрокидывается при взгляде на рослого первого стражника, но вид его при этом внушительнее и мощнее.

- Суд решит, ваша милость, - немного сбавив грохот, отвечает начальник охраны. – А мы примем меры.

До собравшихся помаленьку начинает доходить, что шум с обвинениями – это верхушка айсберга, а самая суть здесь в том, что Владыка-то мертв. Владыка духовенства Пларда и обширных земель, от пустыни на западе до пустот кочевников за горами на востоке, а не абы кто. Суета поднимается, как закипающее молоко, и мне уже хочется смыться из дворца, который так экстремально резко перестал гармонировать с сущностью вина.

Конвоируемый стражниками, Хальданар шагает гордо, задрав подбородок до потолка. Сейчас в его облике куда больше достоинства и стати, чем в минуты шествия меж колонн в саду, при торжественном знакомстве с Торнором. И здесь не бравада – он на самом деле не воспринимает обвинения всерьез. Убежден, что это просто бестолковость паники первого момента, и очень скоро недоразумение разрешится. В невиновности каждого из своей свиты он уверен, как в собственной, а я размышляю о том, мог ли Поросенок оказаться столь недальновидным и простым. Его нет в этом зале, как и многих других – я не дотягиваюсь до поросенковского сознания. А Хальданар, взглянув на меня, выдает мне мысль: «Жаль Торнора, он вроде ничего». Не о том ты думаешь, друг, не о том. Мы твой образ лучезарный строили-строили, а тут - такая грязь. Такая подстава!