Сумрак повернулся перед камерой и обратился к до сих пор сокрушенно молчавшему напарнику:

— Кошмар, будь добр, погляди, что у меня сзади?

— Ничего хорошего, — подтвердил младший самец, — кажется, я даже вижу контур системы жизнеобеспечения, на которую ты упал…

— Ну, тогда действуй, проводник… — и сын Грозы завел руку со скальпелем за спину. Кошмар сразу понял, что от него требуется, хотя, от этого и малость передергивало.

— Уф… Ну, давай попробуем… Выше… Выше… Стоп. Левее…

Сумрак прикоснулся острием к своей коже и чуть надавил. Тут же по спине разлилась тяжелая, тянущая боль. Где-то в этом же месте находилась одна из дважды зашитых Полосатым мышц…

— Здесь?

— Здесь.

Самец зажмурился и резко нажал на скальпель. Лезвие глубоко рассекло шкуру, скользнув в заполненную кровью полость. Острая боль пронзила короткой огненной вспышкой, но тут же отпустила. Глухо булькнув, из раны вырвался густой горячий поток и хлынул вниз, вслед за чем неприятное давление вдоль хребта спало, вызывая непередаваемое чувство облегчения. Кошмар с нескрываемым отвращением прищелкнул.

— Хорошо, что ты сам этого сейчас не видел…

— Сдулась?

— Не до конца, выдавливать надо, сгусток там.

— Руководи, — вздохнув, проговорил Сумрак и, отложив скальпель, разместил обе ладони по сторонам от разреза. Дальше, следуя указаниям товарища, самец окончательно выдавил тромб и вслепую закрыл рану, после чего, как смог, стер со шкуры лишнюю кровь и широким полотнищем туго перевязал всю грудную клетку, зафиксировав и область гематомы, и свои многострадальные ребра. К утру должно было поджить немного… Вот, кажется, было и все. Почти.

Оставалось принять кроветворное и стабилизатор. Кошмарик был прав: сегодняшнее многократное введение стимуляторов, противошоковых препаратов и анестетиков сослужило двоякую службу: с одной стороны, воин смог выдержать тяжелую битву, с другой, заполучил интоксикацию организма. Не смотря на то, что боевая химия подбирались с максимальной совместимостью, предел рано или поздно наступал всему.

Передохнув — не слишком долго, чтобы не раскиснуть — самец убрал инструменты, запустив в кейсе функцию стерилизации, после чего подобрал валяющийся поддоспешник, вывернул его и щедро залил очистителем. За ночь пятна крови и вспомогательных веществ должны были сойти. Сам скафандр Сумрак тоже раскрыл и оставил проветриваться, осознав, что завтра предстоит основательная починка всего костюма.

Вообще, первоначально в момент снятия брони воин пришел в весьма серьезное негодование, обнаружив на своем теле внушительное количество серьезных травм и посчитав, что доспехи со своей задачей не справляются, а лишь наоборот затрудняют передвижение. Однако теперь, оглядев «дом» внимательнее, он тут же изменил свое мнение: судя по внешним повреждениям скафандра, отвел он от самца раза в четыре больше ударов и укусов, чем пропустил, что до кислотных брызг, то о них вообще следовало помолчать.

Наконец, вымотанный морально и физически, Сумрак, собрав остатки сил, выкинул мусор, заменил на своей лежанке окровавленную подстилку и осторожно устроился на ночлег. Лечь так, чтобы не задевать ни одно из ранений, не получалось, а потому, хоть и заснул воин быстро, спалось ему плохо. Он все время ворочался, тщетно пытаясь устроиться удобнее и тихо подвывая, чем заставлял дежурящего проводника то и дело встревоженно обращаться к данным о его жизненных показателях.

Знакомый ночной лес шелестел вокруг, и воин с золотой шкурой был снова впереди… Но на этот раз он не шел, а стоял неподвижно посреди тропы и словно бы ждал, когда Сумрак приблизится. Да неужели… Свершилось-таки…

— Зачем ты преследуешь меня, малек?

Сумрак остолбенел, став перед ним как вкопанный. Голос этого старого знакомого незнакомца… Пробрав до костей и вывернув нутро, он разом послышался отовсюду, и одновременно ни единым звуком не нарушил лесную тишь. Он прозвучал где-то в центре головы, срезонировав в горле молодого самца, будто его собственный рык. Грохнул и затих, оставив протяжно гудеть после себя какую-то незримую струну.

— Ты вообще осознаешь, что делаешь и зачем? — боги, он и на первый-то вопрос не смог еще ответить, а золотокожий уже задавал второй… И сверлил, сверлил своими яркими глазами, полными играющего грозного пламени. И Сумрак чувствовал, что не может отвести взгляда, не может пошевелиться, не может ответить…

Желтый воин зарычал. Как неудобно-то выходило… Следовало поклониться Старшему и отвечать, когда спрашивают, а не стоять перед ним болваном… И уж тем более не пялиться! Таких, как он, это приводит в настоящее бешенство, и Сумраку ли было о том не знать…

Больше сын Грозы не успел подумать ни о чем. Старший самец внезапно агрессивно вскинулся, выгнул спину и громко зарокотал, поднимая свое пестрое копье. В этот момент оцепенение, наконец, слетело с юнца. Сумрак отскочил и принял боевую стойку, отвечая на вызов. В его руках тоже оказалось копье, хоть, он и был готов поклясться, что шел безоружным…

Они сошлись и схватились, и долго бились на копьях посреди шепчущего леса под лунным светом. Противник был силен — пожалуй, по мастерству и совершенству владения своим телом лишь Учитель, лишь прославленный Пустошь мог тягаться с ним. Сперва Сумрак безуспешно пытался отражать его удары, чувствуя, что катастрофически проигрывает сопернику, затем стал лишь уклоняться, но копье золотокожего и тут оказалось проворнее.

Вскоре силы стали покидать молодого самца, и он рухнул на колени, сраженный очередным мощным ударом, а следующий получил уже в спину, что заставило немедленно пасть ниц и униженно опустить голову. Массивная ступня встала Сумраку на хребет; сын Грозы отчаянно уперся руками в землю, понимая, что, если противник сейчас уложит его, то все будет кончено, но… Возможности противостоять уже не было. Нога победителя сместилась на загривок, и огромная тяжесть надавила на плечи молодого воина, заставив руки подломиться в локтях, тем не менее, колени еще держали, и поясница напряглась в безуспешной попытке вернуть телу вертикальное положение. Еще одно, последнее усилие…

Однако, прежде, чем Сумрак успел что-либо сообразить, холодное острие копья коснулось задней поверхности его бедра и скользнуло снизу вверх, отодвинув край набедренной повязки. Самец замер в ужасе, а наконечник невозмутимо продолжил свой ход, приближаясь к клоакальной щели. Достигнув и раздвинув ее, острие чуть углубилось внутрь и возобновило свое медленное движение вверх, остановившись у заднего края, как раз напротив… Сын Грозы похолодел, не смея двинуться. Он стоял в унизительной и отнюдь недвусмысленной позе подчиненной самки, крепко прижатый ногой старшего самца, заставившего его уткнуться жвалами во влажный мох, и прямо ему в задницу смотрел кремниевый наконечник чужого копья. И вновь со всех сторон раздался торжествующий громовой хохот.

— Девчонка!

На этих словах Сумрак и проснулся, но голос золотокожего еще несколько минут эхом звучал в голове. И создавалось четкое, неприятное ощущение, что услышан он был не во сне, а наяву, став непосредственной причиной пробуждения…

Самец приподнялся, скривившись и застонав от боли во всем теле, а затем попытался повернуться. Препараты отпустили окончательно: раны под швами теперь горели, пульсировали, отзывались на каждое движение. Дышать было тяжело, в горле сильно пересохло.

— Братан, ты как? — обеспокоенный голос Кошмара окончательно прервал мучительное наваждение. Спасибо, дружище…

— Жить буду, — прокряхтел Сумрак, с трудом вставая и жадно приникая к сосуду с водой.

— Опять плохой сон?

— Нет… — спустя минуту, оторвавшись от питья, мотнул головой воин. — Спина разболелась.

Ну, правда, не рассказывать же было о том, что привиделось… Это ж ни в какие ворота… Хотя, обосновать все логически оказалось, в общем-то, несложно: он страдал от ран и не мог удобно улечься, потому приснился суровый бой; он перед сном вновь размышлял о своих ошибках, потому и попал в ходе сновидения в унизительное положение; ко всему прочему, накануне ему еще и Прорва вдруг с бухты-барахты вспомнилась — вот и результат…