Позже мы с отцом переехали в город; а еще позже вместе с землей под кладбище отец приобрел там хороший дом, поближе к центру. В этом же, старом, он планировал сделать что-то вроде краеведческого музея в миниатюре или же музея рода Грабдэнов. Но не успел.

– А кладбище? – спросил следователь, пожимая плечами, дав таким образом понять Грабдэну, что он пока что ничего не понимает.

– Кладбище – это кладбище женщин… не считая моего отца… И, кстати, я вас прошу: когда я умру, если вы, конечно, еще будете живы, похороните меня тут же, рядом с отцом. Даже не рядом с отцом, а между отцом и мамой. Я оставил себе специальное место. Вон оно… – и Грабдэн показал рукой на то место, между двумя могилами, где был уже установлен у изголовья памятник с фотографией самого Эдгара, с датой рождения, но без даты смерти.

– Хорошо, – с удивлением согласился Крафт. – В смысле, простите, герр Грабдэн, если я сам к тому времени не умру… Все мы под богом ходим… А что все-таки скажете насчет кладбища? И почему именно я должен вас похоронить? Никого больше нет?

– Ровным счетом ничего. Это длинная история. И она описана в семейном дневнике, который наверняка уже у вас. Там же, где был дневник отца, есть тайник. Как его найти и как открыть – я расскажу. Именно в нем хранятся деньги и драгоценности, которые я попрошу принять строго по описи и вернуть потом мне, если я, конечно же, останусь в живых и спокойно отправлюсь домой после окончания вашего следствия. И там, в этом же ящике, семейные фотографии. Да, и фотографии не семейные… Вот всех этих женщин, что захоронены тут. И даже фотографии женщин иных… тех, кто до сих пор живут и здравствуют, ни о чем не догадываясь. Живут… а отца моего, их любимого, больше нет. Почему так? Понимаете ли, я хотел бы это как-то… исправить.

– Вы имеете в виду убить?! Что они плохого сделали вам или вашему отцу?!

– Не троньте моего отца! – глаза Грабдэна засверкали. – Память о нем не запятнана ничем. Разве что… разве что неизвестным проклятием…

– Какое еще проклятие? – спросил следователь тоскливо, понимая сам, что чем больше он узнает о своем подследственном, тем меньше понимает причинно-следственную связь происходящего сейчас и происходившего давно в этом городе.

– Непростое дело станет простым тогда, когда вы прочтете отцовский дневник…

– А вот вопрос, который вам, герр Грабдэн, по-видимому, знаком… Почему так разнятся растения над могилами? В чем загадка?

– Ха-ха-ха, следственная ищейка не может разгадать придуманную моим отцом загадку!

– Простите, не могу…

– А думать? Думать можете?

– Нет… Предположить, что те, что лежат под березами, родом из России, а те, что…

Грабдэн смеялся так, как не смеялся с того дня, когда он с отцом увидел на участке муравейник, в котором все муравьи спешили, что-то носили, а один крутился, обозначая деятельность и мешая всем остальным, пока несколько муравьев не стали его подгонять к мертвому червяку, чтобы тот принял участие в переноске тяжелой ноши. А лентяй-муравей всячески пытался убежать от них, сопротивлялся. Никак не хотел работать. Но остальные не сдавались, ловили его, кусали и опять туда подгоняли.

– Вы тут, господин следователь, хотите разоблачить, по всей видимости, международную группировку убийц и исчезнувших из мира людей, ими убитых! Ну у вас и фантазия! – смеясь, говорил Грабдэн. – А я-то тут причем? Я ничего дурного не делал, с экзистенциальной точки зрения… Просто пытался упорядочить вопросы жизни и смерти… некоторых женщин. Под березами никого точно не закапывал! А уж мой отец и тем более моя мама – вообще святые люди!

– Но что все же тогда значат эти березы, липы, ели… – гнул Жан Крафт свое, пытаясь не обращать внимания на насмешки Грабдэна. И другие полицейские, что сопровождали конвоем арестованного, и те, кто были понятыми, слушали молча их диа лог, ничего не понимая.

– Это значит, что… имейте в виду, запишите это в протокол, я сам обо всем рассказываю, а это значит, иду на сделку со следствием. Кажется, за это полагаются некие послабления…

– Полагаются… И я за этим прослежу. Походатайствую перед судебными инстанциями.

– Так вот, березы – самое сокровенное, что тут есть. Их любила моя мама… Липы – деревья, которые обожал мой отец, а ели люблю я. И кусты люблю…

Жан Крафт подошел к кустам и тут же увидел там свежие могилы.

– А почему под кустами могилы свежие?

– Потому что… ну… господин следователь?! Это ясно даже ребенку!

– Почему? Я не понимаю…

– Потому что тут свежие захоронения… Я же объяснял вам: те женщины должны были умереть до того, как умер мой отец, но не сделали этого, и вот – пришлось вмешаться высшим силам. Это, знаете ли, семейное проклятие. Я бы сказал даже, некие семейные обязательства. Впрочем, вы все равно ничего не поймете и не поверите мне. Что ж, тайна уйдет со мной в могилу. Понимаете… я сам зачастую задавался вопросом: почему именно наша семья?! За что? Я не хотел становиться избранным, но разве меня кто спрашивал?!

Грабдэн, говоря последние слова, изменился в лице. Он стал суровым и страшным. И глаза его приняли еще более яркие оттенки. Они как-то углубились, запали и засверкали гневом.

Следователь быстро подсчитал могилы и записал себе в блокноте новые слова красным шрифтом «убитые», или «недавно убитые». Ранее, пока Грабдэн говорил, он писал иными цветами слова, напротив которых делал черточки, и ставил, оставляя место для недостающей цифры, вопросительные знаки.

– А как я открою секретный ящик в столе вашего отца?

– Нажмете цифры, указывающие на даты, годы жизни и смерти моей мамы, – ответил Грабдэн и, встав на колени перед могилой матери, вдруг застыл.

На лице его появилось выражение человека, впавшего в транс. Казалось, Грабдэн забыл и про следователя, и про все на свете, унесся мыслями куда-то очень далеко. Вдруг он принялся бормотать что-то. Крафт увидел на его щеках слезы. Следователю удалось разобрать, что Эдгар… просил прощения за то, что не смог разорвать круг проклятия, не смог изменить участь их рода. Крафт решил дать ему какое-то время – все же человек плакал над могилой матери, было как-то неловко его одергивать. Каким бы ни был Эдгар Грабдэн… Крафт тоже когда-то потерял мать.

«М-да, – подумал следователь, глядя на Эдгара, – работа по данному делу только начинается».

Затем, когда взгляд Грабдэна стал более осмысленным и он встал, отряхивая брюки, Крафт скомандовал:

– Уезжаем. На сегодня допрос окончен.

Ему хотелось как можно быстрее остаться в одиночестве, найти дневник и разобраться со всеми неизвестными…

Жан Крафт и мистер Прэнк Тролли (так звали психиатра, которого следователь пригласил для изучения записей дневника) удобно устроились в черных казенных креслах из кожзама, расположенных у стола, на котором лежала потрепанная толстая старая тетрадь, похожая на те, в которых студенты пишут свои конспекты.

– Полагаю, нам следует читать вслух, чтобы лучше ощутить, понять написанное. Проникнуться им. Такая уж у меня методика, если не возражаете. Кто будет читать? – спросил психиатра следователь Крафт, показывая на дневник.

Вопрос он задал не зря. По своей работе следователь привык слушать и делать пометки по рассказу преступника или его жертвы. Психиатр же мог работать с написанным текстом, по которому он изучал, например, историю больного, а потом мог говорить с больным часами и отмечать по ходу разговора самое необходимое в его истории.

– Давайте вы, господин Крафт, читайте, а я буду слушать, – предложил, улыбаясь саркастически, Прэнк Тролли – невысокий худой человек под пятьдесят с почти белыми волосами и пронзительными голубыми глазами, в которых плескалась какая-то вечная ирония.

– А может, лучше вы? Мне кажется, у вас лучше создастся образ убийцы. А я в это время, следуя своей привычке, буду делать пометки по ходу, чтобы мы могли обсуждать услышанное, в смысле, прочтенное вами…