– Можно. Я вам разрешаю молчать даже и при следующих наших встречах, однако помните правила, которые я вам озвучил. Выбирать вам – помогать ли мне провести следственные действия, мешать или играть со мной в детскую игру типа «кошки-мышки». Думаю, вам понятно, кто из нас кошка, кто мышка и чем ей грозит это игра?

– Понятно. Я, кстати, играть в кошки-мышки не собираюсь. Я собираюсь понять: что происходит? Почему меня задержали, обвиняя в том, что машина в угоне, а затем в том, что я возможный убийца, так как, допустим, по показаниям некоего незнакомого мне свидетеля, я был где-то там во время убийства.

– Не переживайте, со всеми свидетелями я вас познакомлю. Нам с вами предстоит пройти нелегкий путь. Хотим мы того или нет, придется вспомнить все самые неприятные события из вашей жизни. Вы будете как юная девушка, которую пытаются силой раздеть, а я буду в роли насильника. Того самого, кто раздевает. И мне ваши крики о помощи так же безразличны, как насильнику, который пытается насиловать или уже насилует. Крики потерпевшей вызывают во мне лишь презрение и вдохновляют на новые действия. Они не вызывают жалость, а возбуждают ненависть и желание делать больно. Жду от вас полного согласия. Быть в роли насильника и убийцы я не хочу, хотя… я раскрыл столько преступлений, более сложных, чем те, что сейчас предложили мне расследовать. Я не хвастаюсь. Я даю вам понять, что вы в роли цыпленка. И сейчас вы попали в крепкие лапы горного орла. Мы уже летим над пропастью. Если я вас отпущу, вы разобьетесь, если же удержу, мы долетим до моего гнезда, в котором нас ждут мои голодные птенцы.

– А вернуться к месту начала нашего полета никак нельзя, господин Орел? – спросил, пытаясь казаться спокойным и шутливым, Грабдэн, хотя в его душе творилось неладное. Вернее, душа его спускалась медленно, но уверенно к пяткам, и тело от этого обдавалось холодом.

– Нет. Я гордый горный Орел, с длинными, острыми, сильными когтями! И если я поймал птенца в свои лапы, уже, поверьте, не упущу. У вас нет и не может быть надежды на возвращение к той секунде, когда вы свободно чирикали и шли по этой грешной земле. С того момента, как вас передали мне, вы мой клиент! Вы получите обвинения по всем совершенным преступлениям.

– Вы меня уже обвиняете? Без доказательств? Разве так работают ныне следователи с подозреваемыми? Это давление! – сделал попытку агрессивного наступления Грабдэн, пытаясь тем самым сорваться с когтей горного орла, а там будь что будет. «Упаду, разобьюсь… Страшнее острых когтей этого опытного орла ничего сейчас нет», – подумал он.

– Доказательства? Будут! Господин полицейский, там, в коридоре, ждут несколько особ легкого поведения. Пригласите их ко мне. Не для галочки они едят свой соленый хлеб под моей опекой, то есть работая на меня осведомителями, – а потом, обращаясь к Грабдэну, он улыбнулся и сказал: – Понимаете, герр Грабдэн, мне очень везет. Когда ехал к вам, я увидел своих подопечных у дороги. Остановился разузнать, не увидели ли они подозрительную машину с таким же подозрительным водителем. И они, представляете, перебивая друг друга, стали рассказывать мне именно о вас. Вы им хорошо заплатили ни за что! Однако искры похотливости и злости в ваших глазах напугали их так, что все ваши деньги они подарили мне. Суеверие у них такое. Вот деньги, которые были ваши, а стали наши! – и следователь достал из кармана слегка помятые купюры, которые Эдгар совсем еще недавно щедро отдал девушкам легкого поведения, с глубоким умыслом.

Наутро, в девять часов, Жан Крафт уже сидел в своем кабинете – свежевыбритый и вовсе не такой помятый, как вчера, а вполне себе свежий. Казалось, задержание подозреваемого – возможного преступника придало ему сил. Возможный преступник присутствовал тут же, восседая на старом скрипучем стуле все с тем же бесстрастно-безмятежным видом, что и вчера вечером. Казалось, он все знает наперед, все просчитал и предугадал и ему вовсе не страшно и не тревожно, как было бы другому на его месте. «Мало ли что расскажут проститутки следователю? И если даже я проявил к ним жест доброй воли и отдал им свои последние сбережения просто так, это ни о чем не говорит. Наоборот, это выглядит очень благородно, – над этим Грабдэн думал всю ночь и был уверен, что своими доводами он заведет следствие в тупик, – а то, что они испугались моего внешнего вида, так это из-за дождя. Да и настроение у меня могло было неважным. Мало ли какие события огорчили. Разве человек, который едет к кладбищу проведать своего отца, улыбается другим людям?»

«Виновен он или нет? – недоумевал про себя Крафт. – С одной стороны, улики… интуиция, черт бы ее побрал… а она ведь может так подвести! И улика до того… мелкая и жалкая! А этот сынок старика Грабдэна до невозможности уверен в себе. Неужели я зацепил не того?! Ошибусь, он обратится в прокуратуру с заявлением о том, что я на него наговорил лишнего и обвинил его, невиновного, в преступлениях, и тогда цыпленком стану я сам».

Он откашлялся и начал более спокойным и уверенным голосом:

– Итак, господин Грабдэн, прошу вас вспомнить, где вы были вчера вечером, двенадцатого ноября. Это очень важно и для вас, и для меня.

– Ну-у-у… – протянул Эдгар. – Я… я был в ресторане… да-да.

– В каком? – Крафт потянулся за ручкой и бумагой.

– В… «Экскалибуре». Точно. Хотите – спросите официантов. Меня хорошо знают в городе, – отозвался молодой Грабдэн, со скучающим видом разглядывая серые металлические шкафы с папками.

Крафт тщательно записал все сказанное в своем дневнике.

– А сколько вы пробыли там? В котором часу пришли, ушли? – продолжил он.

Эдгар весело прищурился:

– Ах, как интересно! Я еще ни разу не был на допросе! Тут, как я понял, важно иметь хорошую память… Так, дайте-ка подумать… Я пришел в ресторан часов в семь, а ушел… ну, пожалуй, в девять. Где-то так. Да-да, часы на башне как раз пробили девять!

– Спасибо, – кисло ответил Крафт, записывая. Ему показалось, что Эдгар смеется над ним. – Значит, вы утверждаете, что официанты могут подтвердить все вышесказанное? – продолжил он.

– Конечно! – развел руками Эдгар.

– Чудесно! – выдавил из себя улыбку Жан Крафт. – А не подскажете, куда вы поехали затем?

– Домой, – спокойно ответил Эдгар. – Куда ж еще.

– Вы уверены? А не к… друзьям в гости? Или… к подруге?

– О, господин следователь! – притворно застеснялся Эдгар. – Неужели я должен отвечать и на такие интимные вопросы – с кем я проводил ночь! Хотя да, это же полицейский допрос… Так вот, – он внезапно метнулся к следователю, приблизив свое лицо, Крафт испуганно отпрянул, – я ни с кем не проводил ночь тогда. Я одинок, знаете ли… совсем одинок. У меня нет постоянной подруги, возлюбленной. Я поехал домой, начал перечитывать моего любимого Германа Мелвилла. «Белый кит» читали? Нет? Рекомендую.

Крафт почувствовал, что начинает злиться. Самоуверенность Грабдэна зашкаливала. Да он просто издевался над ним!

– Спасибо за совет касательно литературы, – холодно произнес полицейский, не отводя глаз, выдержав пронзительный взгляд Эдгара. – Но кое в чем вы, похоже, ошибаетесь. Или врете мне.

Темные брови Эдгара удивленно изогнулись.

– Ваша машина, как я уже упоминал, была замечена на Розенштрассе после десяти вечера. Возле дома номер сорок два, где проживает фрау Шарлотта Майерс. Подруга которой, Дагмара Кинстер, в ту же ночь была убита в спальне Шарлотты Майерс – заколота стилетом. Таким тонким, знаете ли, итальянским стилетом. Старинным. Сейчас подобных не делают. Патологоанатом сказал, она умерла мгновенно. Вопрос на засыпку: кто же убил эту женщину? Ни в чем не повинную красивую женщину в расцвете лет? Ей едва исполнилось сорок, бедняжке. Кому это надо было? Зачем? Кто-то, возможно, взял вашу машину, приехал туда и убил фрау Кинстер. Может, убить хотели хозяйку квартиры? Почему несчастную женщину лишили жизни ночью, в доме ее подруги? Я очень хочу это выяснить. Ваши соображения?