За это время в Чарлсворте изменилось и еще кое-что. Вначале он был горд тем, что он воображал своей победой, — тогда он еще откровенничал насчет своих похотливых видений. Но спустя недели две даже до него дошло, что настоящий победитель — Аннет, и он стал выглядеть ребенком, загнанным, пристыженным, пойманным на чем-то недозволенном.

Пока Чарлсворт скатывался в пропасть, Аннет Ларуж расцветала, словно вампир. Во время каникул ей позволяли одеваться посвободней, и она пользовалась этим вовсю: тонкие высокие шпильки, подложенный лифчик, намек на юбку. Плюс украшенный камнями ошейник для псевдокота. Даже я должен был признать, что выглядит она очаровательно, но в этом молчаливом признании не было зависти к Чарлсворту. Я был напуган ее властью, напуган тем, что она сделала с Чарлсвортом, и счастлив, что меня это не коснулось.

Кроличье личико Риты Коггинс иногда мелькало в кофейном баре. Она неизменно сидела одна, безутешно глядя в стакан колы. Ее бросили, потому что она была просто прихлебательницей — в отличие от Чарлсворта, подлинной сексуальной добычи, возможно первой у Аннет.

В то лето Пасифик-Нортвест просто бурлил подростковыми эмоциями.

Туннель еще сохранился, хотя он был меньше, чем мне казалось. Я двинулся вниз по ступеням, но сейчас же пришлось вернуться — все затопила темная вода, от третьей ступеньки, под сводчатый потолок. Я надеялся осмотреть стены туннеля — сохранились ли еще наши надписи, но, может быть, оно и к лучшему, что это не удалось. Наверху я окинул взглядом травянистые насыпи, заросшие теперь кустарником. Высокий проволочный забор проржавел, поломался, а местами вообще исчез. Башня Стагга была еще цела, но я бы не рискнул взбираться по ржавым, истончившимся перекладинам лестницы.

Место вызывало какую-то смутную неудовлетворенность. Воспоминания остались, но почему-то не оживали. Они потерялись в запустении и бурьяне, потерялись на тот же странный, непередаваемый манер, что и ландшафты, которые рушатся, если их не навещать регулярно. Любая перемена кажется переменой к худшему. Мне следовало бывать здесь чаще: я мог бы разыскать Чарлсворта и взять его с собой. Вдвоем мы вернули бы это место к жизни.

Я обернулся и снова взглянул на поле, испытывая свои воспоминания на ближайшем корабле. Он был грязен, побит непогодой, но все еще сохранял экономичный, стремительный вид, характерный для катеров времен жидкого топлива — до того как антигравитация вышибла из челноков дух. Надписи выцвели и покрылись пятнами, но были различимы, и эмблема над названием узнавалась мгновенно: по диагонали — стилизованный корабль и рядом знак молнии. Под эмблемой слова — «Организация Хедерингтона».

Еще ниже стоял номер, я едва разобрал его. «Номер четыре».

Вот тут-то мои воспоминания действительно ожили.

Однажды в конце июля я встретил Чарлсворта — одного — на центральной улице. Я взглянул на него и собрался было пройти мимо: он едва замечал меня последнее время, а в космопорт не приходил уже недели. Что-то в его манере заставило меня взглянуть еще раз и пробормотать слова приветствия.

— Сагар! — схватив меня за рукав, закричал он с таким оживлением на лице, какого я не замечал за ним уже давно. — Ты слышал новость?

— Ты наградил ее ребенком, — съязвил я, понимая, что этого-то уж точно не может быть.

Он этим пренебрег.

— Придешь сегодня после обеда на смотровой пятачок?

— Я думал, ты завязал.

— Чепуха, старик. Чепуха. Я был занят, и все.

— Надо понимать, зря терял время?

— Эго ее отец намекнул, — ответил он невпопад. — Он сказал, что Багире пора завести пару. Он сказал, негуманно держать ублюдка совсем одного, но могу тебе сказать, Сагар, старик хочет на этом заработать. Псевдокошки стоят бешеных денег, и он собирается их разводить.

— И сегодня после обеда ему привозят самку? — До меня наконец дошло, в чем дело.

— Схватил, Сагар, схватил. Но готов спорить, ты не знаешь еще кое-чего.

— Что за чертовщину ты несешь?

Его манера говорить меня злила. Заговорив с ним впервые за много дней, я вдруг понял, что его манера всегда меня злила. Было в Чарлстоне что-то неуравновешенное. Например, человек в здравом уме не променяет космические корабли на Аннет Ларуж.

— Псевдокошку привозят на «номере четыре»! Я видел накладную: ее доставляют на хедерингтоновской «Попытке». А для посадки используют катер номер четыре! О господи! — Он ожидал, что я разделю его восторг.

— Тот самый корабль, что ты хотел увидеть, правда? Один из последних в твоем списке?

В его глазах был прежний фанатизм.

— Самый последний, Сагар! Если я увижу «номер четыре», значит, я видел их все. Каждый проклятый корабль! Каждый проклятый корабль, который только навещал планету Земля. Я видел их все. Клянусь Богом! Я всю жизнь ждал этого!

Его юное лицо было обращено ко мне; он выглядел похудевшим, напряженным, он весь покрылся прыщами. Что показывало, до чего аннеты доводят мужчин в этом мире.

— Чарлсворт, — произнес я, пытаясь сохранить серьезность, — теперь тебе незачем будет жить.

Он смерил меня странным взглядом:

— Тебе этого никогда не понять, никогда. Я тебе вот что скажу, Сагар. Я ненавижу эти чертовы корабли и проклинаю все то время, что я потратил, наблюдая за ними и отмечая в этой дурацкой книжке. Аннет говорит, что это детские штучки, и она права, клянусь Богом. Последний раз ты встретишь меня на этом месте, точно — последний и единственный раз...

Его голос упал почти до шепота, и по спине у меня прошли скверные мурашки. Я присутствовал при чем-то, чего не мог понять. Теперь, возможно, понимаю, но в пятнадцать лет я не представлял себе, как можно не любить нечто столь большое, красивое и сильное, как челночные корабли. Я не мог понять, почему Чарлсворт мог хотеть преодолеть это все таким извращенным способом и почему он как будто считает свой полный список какой-то победой.

— Ладно, увидимся на смотровом пятачке, — сказал я несчастным голосом.

Я был очень молод, но Чарлсворт успел стать частью моей жизни, и космопорт был бы другим без него, несмотря на все его глупости. Так много других теряли интерес: Стагг постоянно крутился с девчонками, Симпсон уехал, Уокер болтал о туманнозвездной будущей карьере... Похоже, я остался совсем один. Неважно, что тебе подчас неприятны твои друзья, всегда приходит день, когда хочется, чтобы они были рядом.

На пятачок я явился первым. В тот ясный июльский день в космопорте было тихо, и в моем детском воображении эта тишина представлялась зловещей паузой, затишьем перед бурей — годится любое клише взрослых, описывающее пользу предчувствий. «Просто так случилось, — говорил я себе рассудительно, — что по совпадению расписаний в данный день и данный час в Пасифик-Нортвест пусто. Никакой связи с тем, что скоро явится Чарлсворт, и я не уверен в его реакциях, его побуждениях и на деле не уверен в самом себе». Увидев наконец, как он пробирается через колючий кустарник по высокой, желтеющей, летней траве, я вдруг ощутил в груди толчок страха, потому что с ним была Аннет Ларуж — голова вверх, грудь вперед, псевдокот резвится у колен. Это было окончательное предательство — в этот день из дней Чарлсворт взял с собой невыразимую Аннет.

Когда они вышли из туннеля, она меня проигнорировала, а Чарлсворт тихо и застенчиво поздоровался. Избегая моего взгляда, он по приказу Аннет пристегнул поводок к изукрашенному каменьями ошейнику псевдокота.

— Эти ужасные корабли его пугают, — сообщила она Чарлсворту. — Не представляю, зачем тебе понадобилось приходить.

— Ну, я подумал, раз твоему отцу привозят животное... Нам следует прийти...

— Чепуха, Роджер, — твердо произнесла она. (Чарлсворт всегда орал, что ненавидит свое христианское имя.) — Просто тебя опять потянуло смотреть на твои корабли, вот чего ты хотел! — Ее голос сорвался.

Эта перепалка меня решительно приободрила. Невероятно, но было похоже, что Чарлсворту удалось навязать Аннет свою волю. Я спросил: