Однако было в этих трипах что-то чуждое, неземное, почему я и вспомнил о них сейчас. В конце концов, вы уже начинаете соображать, что с вами происходит, и не пытаетесь, скажем, пойти по воде. Тем не менее все было странным, иным, с ощущением скрытой угрозы — и это меня особенно возбуждало. Там был ты и твои друзья перед лицом неведомого.

Может, именно из-за этого я и стал относиться к Гертруде теплее, когда мы вместе исследовали Цузам. Столкновение с неведомым здесь, на Цузаме, внезапно послужило нашему сближению — для взаимной защиты. Мы не знали, с чем нам придется столкнуться, и вообще есть ли тут с чем вступать в борьбу, но ряд обстоятельств указывал на то, что эта планета — вовсе не такая, какой кажется...

Первая искра понимания промелькнула в тот момент, когда мы добрались до корабля. Гертруда прошла сквозь шлюз первой. Люк щелкнул, и я остался на платформе один. Я смотрел на разделяющую нас холодную сталь с тонким, как волос, контуром люка, и внезапно меня накрыло всепоглощающее чувство одиночества, заброшенности. Больше всего мне хотелось снова увидеть Гертруду, чтобы удостовериться в том, что с ней все в порядке и что я не один на этой планете. Наконец и мне удалось попасть внутрь. Она ждала меня прямо за дверью. Ни слова не говоря, мы уселись на свои кресла среди приборов и посмотрели друг на друга. И оба сразу же откинули спинки, укладываясь спать. Я уже говорил вам, доктор, она была старше и отнюдь не из тех, кого можно назвать привлекательной женщиной.

Помучившись сомнениями и страхом, мы все же пришли к заключению, что деревья для нас не опасны. Решили, правда, некоторое время понаблюдать за ними. Они покачивались, шелестели, когда какое-либо животное оказывалось поблизости. После того как существо ложилось на землю и затихало, деревья становились еще оживленнее, затем одно из них склонялось, подхватывало жертву и забрасывало ее в глубь леса. Однако деревья никогда не захватывали движущихся животных, точно так же, как и не реагировали на наше приближение. Возможно, мы были для них слишком крупной добычей.

Через пару дней мы попробовали забраться в глубь леса. В какой-то момент оказалось, что мы идем, взявшись за руки. И никто из нас не удивился: ощущение опасности и неизвестности сближало. Не думаю, что кто-нибудь из нас думал о будущем. Мы думали только о таинственной планете Цузам. Как-то раз поймали нескольких зверьков и приготовили из них нечто вроде жаркого, сдобрив свежими листьями с деревьев. Результат оказался вполне съедобным. Это был хороший признак: будущие колонисты смогут использовать естественные источники пищи, пока не удастся вырастить собственный урожай. Животные легко попадались в ловушки. Они жили в порах, и Гертруда предположила, что они роют землю, поедая сочные корни и слизней, подобно земным кротам. Мы поставили несколько проволочных ловушек рядом с норами — и зверьки с готовностью дали себя поймать, чуть ли не добровольно предлагая нам себя, словно в продолжение их отношений с деревьями.

В тот день мы неспешно продвигались через лес. В свободной руке я держал оружие. Деревья стояли вокруг нас недвижно. Время от времени нам попадались зверьки все той же породы. Больше никого... И, что показалось особенно странным, в этом лесу не было птиц. Гертруда словно прочитала мою мысль.

— Мир здесь не слишком разнообразен, — заметила она. — За три дня мы видели всего четыре формы жизни: трава, деревья, слизни и эти животные. Все остальные виды, так или иначе, отсеялись в процессе эволюции. Эти четыре — единственные выжившие, если, конечно, принять за факт, что такая же ситуация на всей планете.

Она продолжала озвучивать свои теории, когда кое-что отвлекло мое внимание. Я прервал ее:

— Слушай!

Едва слышно, буквально на границе восприятия, откуда-то раздавался низкий пульсирующий звук. Пульсация была такой глубокой, что трудно было сказать — слышится ли звук ухом или же это ощущается вибрация поверхности. Я опустился на колени, увлекая с собой Гертруду, и прислонил ухо к земле. Здесь, под поверхностным слоем почвы, медленно и ритмично работало нечто, подобное сердечной мышце.

Мы встали и осмотрелись. Деревья по-прежнему стояли без движения, в лесу было очень тихо. У наших ног журчала вода. Мы пошли, почти шлепая по воде, по направлению к тому месту, откуда, как нам казалось, доносился странный звук. Вскоре мы оказались на большой поляне, залитой лучами здешнего светила. Уже привыкшие к виду деревьев, теперь мы в изумлении рассматривали огромное поле низкорослых растений с длинными серозелеными листьями. У них были широкие коричневые стволы, метра три в диаметре. Формой они напоминали переросшие морские анемоны. Стволы ритмично пульсировали, в то время как ветви-щупальца месили воздух. Очнувшись, я подошел к одному из растений и в целях эксперимента пихнул его ногой. Ствол оказался эластичным, растение отшатнулось, и отростки угрожающе замахали в моем направлении.

— Осторожно, — предостерегла Гертруда, — скорее всего, их реснички содержат кислоту.

Я отдернул руку, моментально почувствовав, что она права. Кожу слегка жгло в том месте, где щупальце задело ее — впрочем, не сильнее, чем крапива. Множество мелких зверьков сновало между растениями. Любопытно, но здесь, по-видимому, зверькам ничто не угрожало. Щупальца их не трогали. Я поделился этим наблюдением с Гертрудой.

— Я тоже заметила, — сказала она. — Должно быть, у этих растений другая добыча: они явно устроены так, чтобы захватывать что-то. Может быть, их дичь — это насекомые, которых мы еще не видели.

— А может быть, они захватывают тех животных, которых забрасывают сюда деревья? — предположил я.

Она закусила губу, досадуя на то, что такая простая мысль не пришла ей в голову.

— Возможно, — признала она.

Это было забавно. Я одержал над ней верх, а она была сильной женщиной. Десятилетия назад она была бы в рядах тех, кто боролся за права женщин. Однако, когда мы шли назад через лес, она так вцепилась в мою руку, словно боялась, что я брошу ее одну блуждать среди деревьев. В конце концов, она обвила меня рукой.

Я всегда имел успех у женщин, доктор. Но это вовсе не значит, что всегда мог их понять. Много лет назад, когда я приполз домой после очередного, особенно неприятного трипа, мать, вместо того, чтобы устроить скандал, уложила меня в постель. И ухаживала за мной всю ночь, как за больным маленьким ребенком. Приходя в себя, я слышал ее тихое пение. Именно после того как я десятки раз клялся, что «этот раз — последний». Просто «флэш» вызывал страшную зависимость.

В ту ночь на Цузаме мы с Гертрудой спали снаружи, у подножия своего корабля, окруженные его ногами-опорами, похожими на стилеты. Несмотря на то что мы лежали, крепко обнявшись, вся неловкость, которую я чувствовал в ее присутствии, начала возвращаться. Дюзы смотрели на меня сверху вниз, словно держа под прицелом.

Проснулся я от шепота Гертруды в мое ухо:

— Я люблю тебя, Алек.

— Что? — прохрипел я в удивлении. И сел.

Вдруг обнаружил, что она сжимает мою руку. Или это я вцепился в нее, трудно сказать.

— Я что-то сказала? — Гертруда тоже села, протирая глаза свободной рукой. Ее очки, которые она не сняла, были сдвинуты на лоб. И выглядело это не так уж непривлекательно, как звучит.

— Ты сказала, что любишь меня, — ответил я безжалостно.

— О... — Она вспыхнула. Представьте себе, доктор, сорокалетняя женщина, оказывается, умеет краснеть, как подросток.

— Ну хорошо, — сказала она, защищаясь. — Это правда. Нет никакого смысла отрицать, что я люблю тебя. Мне невыносима мысль, что эта неделя подходит к концу.

Внезапно мы сжали руки друг друга. Доктор, не поймите меня неправильно, в этом почему-то не было ничего... физического. Я имею в виду, ничего в смысле секса. Это было что-то иное, своего рода совершенно невинное. Я просто хотел прижать ее к себе и шептать ей что-то. Такое острое чувство единения! И я знаю, она чувствовала то же самое. Это было все равно, как... Только не смейтесь, ради бога! Это было ощущение единства тела и души.