Памятные пушкинские строки как нельзя лучше подходят к этому рассказу. Он стоял на берегу пустынной реки, которая тихо несла свои воды. Его будущее было темно и никак не отражалось в светлых водах потока. Он еще не знал, что ему суждено стать одним из самых великих правителей в мировой истории, фактически основателем громадной империи. Он стоял на берегу Рубикона и понимал, что начинает гражданскую войну, и призрак власти, который так манит его, может ускользнуть из его руки так же легко, как тень.

Гай Юлий Цезарь (100—44 гг. до н. э.) затевал бунт. Грозный Рим был готов объявить его вне закона.

Эта небольшая речушка – Рубикон – служила границей между Италией и римской провинцией Цизальпинская («Предальпийская») Галлия (сегодня – Верхняя Италия). Цезарь подъехал сюда в повозке. На берегу он приказал остановиться. Лошади принялись пить воду. Свежий морозный воздух бодрил мятежника, разгонял его мрачные мысли. Он лучше всех своих солдат понимал, к каким страшным последствиям приведут те несколько шагов, которые он готовился сделать. Он бросал вызов непобедимой Римской республике, с которой не могли справиться ни великий Ганнибал, ни цари и полководцы многих сильных государств, раздавленных, перемолотых могучей государственной машиной Рима. Он, слабый, немолодой человек, пытался теперь совладать с этой машиной, взять ее под свой контроль, что до сих пор удалось сделать лишь одному Сулле, который в 82 г. до н. э. прибыл в Рим, уничтожил своих политических противников и провозгласил себя неограниченным и пожизненным диктатором. Теперь такой же Coup d'etat (государственный переворот) готовился совершить Цезарь. Он вел за собой армию, которая поддержала его бунт.

Наконец Цезарь решился. Как сообщает римский историк Светоний, он сказал: «Alea jacta est!» – «Жребий брошен!» («Жизнь двенадцати цезарей»: «Божественный Юлий», 32). По нескольким деревянным мостам, перекинутым через Рубикон, потянулись его солдаты. На Рим!

Мы не последуем пока за ними, а прислушаемся к не умолкающему и поныне отзвуку Цезаревых слов. Грек Плутарх заставил их прозвучать по-гречески. Цезарь ввязывается в войну с собственным правительством, «громко сказав по-гречески окружающим: “Пусть будет брошен жребий”» («Цезарь», 32). Он ведет на Рим солдат так, как это сделал бы командир греческого отряда наемников (а на протяжении нескольких веков Эллада славилась своими воинами, сбывая их отряды во все страны Средиземноморья).

Войска Цезаря пересекают Рубикон.

Гравюра XIX в.

Комментаторы давно уточнили, что эта фраза – ἀνερρίφθω κύβος — цитата из знаменитого греческого драматурга IV в. до н. э. Менандра. Дословно она переводится как «подбросим игральные кости». В латинском переводе еще не совершённое действие превратилось в нечто непоправимое, то, что уже совершено: «Жребий брошен!»

Такой перевод, разумеется, неточен. Начиная поход на Рим, Цезарь лишь «бросал жребий», и можно было только гадать (как гаруспик по внутренностям птиц), что принесут упавшие наземь игральные кости: жизнь или смерть. Судьба Цезаря еще не была предрешена. Она творилась у него на глазах и при его деятельном участии. Он вправе был делать все возможное, чтобы склонить на свою сторону удачу.

«Любой честолюбивый политик должен быть в глубине души заговорщиком», – признается британский историк Том Холланд, автор книги «Rubicon. The triumph and tragedy of the Roman Republic» – «Рубикон. Триумф и трагедия Великой республики» (2003).

Так что за игру затевал Цезарь в ту ночь на берегу Рубикона, бросая жребий и ставя на кон свою жизнь и честь?

Происходивший из родовитой римской семьи, он после 30 лет погрузился в гражданские заботы Рима, в корыстное соперничество честолюбий.

Со временем все ступени политической карьеры стали знакомы ему не понаслышке. Все должности, которые он мог заполучить в Римской республике, рано или поздно доставались ему. Он исполнял, управлял, командовал. Он стал необыкновенным знатоком государственной машины, и, какую бы часть ее ни вверяли в его ведение, он блестяще справлялся.

Но вот наконец настал тот день, когда он решил, что вся эта машина – все государство! – должна безраздельно принадлежать ему и только ему. Навсегда!

Так, уверенно взбираясь по политической лестнице, а потом, когда испытанные ступени кончились, бросая с затаенной тревогой жребий и совершая головокружительные прыжки (вновь и вновь перелетая через Рубикон), Цезарь в конце концов достиг немыслимой прежде вершины – стал пожизненным диктатором и пробыл им весь отпущенный ему месяц жизни. Но о трагической кончине Цезаря мы еще поговорим, а сейчас лишь быстро пройдем по его следам, совершая вслед за ним восхождение на вершину Мировой империи – к браздам правления Римом.

Его карьера началась с того, что в 68 г. до н. э. он стал квестором провинции Дальняя Испания (Hispania Ulterior), то бишь принялся вести ее финансовые дела. Возвратившись в Рим три года спустя, был избран одним из эдилов, добившись должности, на которую не имел права претендовать по возрастному цензу (ему было 35, а эдилом мог быть лишь человек не моложе 37 лет), при помощи самого неотразимого оружия в позднем республиканском Риме – денег (уровень коррупции в этом образчике античной демократии был очень высок). «Щедро расточая свои деньги и покупая, казалось, ценой величайших трат краткую и непрочную славу, в действительности же стяжая величайшие блага за дешевую цену» (Плутарх, «Цезарь», 5), Цезарь знал, что траты окупятся сторицей.

Ведь должность эдила, своего рода «министра культуры» Рима, позволяла легко завоевать популярность среди народа – следовало лишь «трясти собственной мошной, пытаясь превзойти своих предшественников блеском и пышностью зрелищ» (Э. В. Геворкян. «Цезарь». М.: Вече, 2011). Эдил распоряжался зрелищами – тем, без чего плебс не может жить, как без хлеба. Став эдилом, Цезарь принялся устраивать бои гладиаторов. Вскоре его популярность была уже так велика, что славу ему приносили даже чужие заслуги. Светоний пишет: «Игры и травли он устраивал как совместно с товарищем по должности, так и самостоятельно, поэтому даже общие их траты приносили славу ему одному» («Божественный Юлий», 10).

В 63 г. до н. э. он удостоился должности, которая впоследствии в памяти людей накрепко свяжется с римскими первосвященниками (папами). Он стал Pontifex Maximus, великим понтификом (дословно «великим строителем мостов»). Впрочем, уже тогда эта должность подразумевала не то, что говорила своим именем. Цезарь не занимался наведением мостов – он, как и римский папа, возглавлял коллегию священников (в его случае – языческих жрецов).

В своем восхождении к вершинам политической власти Цезарь рано обзавелся «могучим движителем». Его стал поддерживать один из самых богатых людей Рима – Марк Лициний Красс, сам обуреваемый честолюбивыми надеждами. Сам (уточним мы, помня о том, что произойдет) стремившийся стать «римским цезарем» прежде Гая Юлия Цезаря.

Последнего в то время деньги манили больше, чем власть. Изнемогая под бременем долгов, Цезарь отбыл в 61 г. до н. э. в провинцию Дальняя Испания, став ее пропретором (наместником). В демократическом Риме эта должность давала простор для неприкрытого обогащения.

Быстро поправив свое финансовое состояние и в основном рассчитавшись с кредиторами, Цезарь вернулся в Рим в следующем году и заключил тайный союз с Крассом и знаменитым полководцем Помпеем. Участники этого тройственного союза, этого триумвирата («сердечного согласия» по-римски) обещали друг другу всяческую помощь в достижении своих политических целей, «договорившись не допускать никаких государственных мероприятий, не угодных кому-либо из троих» («Божественный Юлий», 19, 2). Скрепляя устные договоренности кровными узами, Цезарь даже выдал за Помпея свою дочь Юлию.