− Знаете, молодой человек, − продолжил, несколько задумавшись, Коростылёв, − для меня история эпохи кардинального разлома в жизни нашего отечества важна от того, что случилась дикая, совершенно звериная стычка, полная злобы, внутри одного народа.

Конечно, случилась эта гражданская война не без «помощи» из вне и полагаю, что она была существенной. Но нужно признать, что все условия для этого, к величайшему сожалению, мы создали сами, то есть та власть, что столетиями правила Россией.

Но всё же, как жаль ту патриархальную, но с огромным потенциалом развития Россию. Как бы было мудро не ввязываться в войну четырнадцатого года, а заниматься индустриальным развитием страны, продолжить реформы Столыпина, отказаться от невежества в управлении губерниями, дать дышать всем сословиям, угомонив чиновников, упорядочив их произвол.

Для меня нет белых офицеров или солдат, нет красных командиров и красноармейцев. Для меня есть русские люди, россияне, граждане одной огромной богатейшей страны, которые вдруг встали и как под гипнозом пошли и стали убивать друг друга.

Многие миллионы были убиты или умерли от голода, миллионы были вынуждены бежать и стали частью другого мира. Страна лишилась наиболее образованных, несущих культурный код, граждан.

Насколько сложно понять цепь тех грозных событий, причину их, историческую закономерность, отбросивших страну в череду тяжелейших испытаний, настолько и хочется в этом разобраться, дать оценку, чтобы хотя бы не дать случиться этому вновь.

Вот и ты, Евгений, теперь вовлечён в это историческое расследование.

− Удачи тебе! – напутствовал молодого человека старый профессор.

Поражения Сибирских дивизий на фронте с красной армией вынудили Колчака с остатками правительства Директории покинуть Омск, оставив на растерзание красных худые заслоны и прорываться через охваченные волнениями восточные области Сибири, пролетарский Красноярск.

Две армии Сибирских войск Колчака отступали теперь на восток, двигаясь параллельными железной дороги курсами и сохраняли боеспособность в отличие от армии генерала Анатолия Пепеляева, которая массово переходила на сторону большевиков. Сам Пепеляев едва спасся бегством из Томска, вовремя покинув расположение войск со своим штабом.

Вторая армия под командованием генерала Каппеля двигалась вдоль Транссибирской магистрали, не имея возможности в полной мере воспользоваться железной дорогой: магистраль ревностно контролировали чехословацкие легионеры. Войскам Каппеля с ходу приходилось атаковать местные гарнизоны, попавшие под контроль большевиков, теряя людей и время на стычки у станционных узлов и полустанках.

Третья армия отступала южнее через Западно-Сибирскую тайгу по узким заснеженным дорогам. Тайга превратилась в ловушку, а отступление в условиях стратегического окружения: c запада преследовали войска двух красных армий, с востока был мятежный Красноярск, к которому стягивались отряды красных партизан, а с юга простирались обширные территории, контролируемые партизанской армией Щетинкина, у которого было более тридцати тысяч бойцов с артиллерией и пулемётами.

Выходило, что ощетинилась Сибирь против Колчака всем своим жёстким естеством, неуступчивым характером.

Особенно активно противилась власти и огрызалась Енисейская губерния, где свирепствовал алкоголик и садист генерал Розанов.

С генералом Розановым у адмирала Колчака отношения были напряженными. Колчак был категорически против методов террора, применявшихся на местах. Но в Енисейской губернии, несмотря на запреты, продолжала практиковаться система заложников и каждый день по приказу Розанова расстреливали несколько человек в отместку за неповиновение в различных местах сибирского края, а также чинили истязания и публичные казни в деревнях, не желающих подчиняться власти.

Красные войска давили, объявив тотальную мобилизацию и комплектуя свои армии путем активной агитации. Им это удавалось: манили посылами и призывами к расправе над теми, кто мешал получить обещанные блага и свободы. Не согласных и колеблющихся, слабо поддающихся на посылы, отправляли в сборные пункты и в регулярные части под конвоем.

Но наряду с регулярными войсками красной армии, терзающих деревни и полустанки, вдосталь было всяческих криминальных банд и людей, просто использующих мутное время для разбоя.

В окрестных деревнях, в стороне от тракта свирепствовала особенная по своим зверствам банда. Захваченных людей партизаны-бандиты раздевали донага и при морозе обливали водой, замораживая людей, глумясь и злорадствуя. Убивали как мужчин, так и женщин и детей. При подходе воинских частей эти зверские банды исчезали.

Сибирская армия двигалась, растянувшись длинной лентой бесконечных конных санок с двумя-тремя седоками в тулупах, с винтовками и баулами с провиантом и вещами. По узкой лесной дороге двигаться могли только двое саней в ряд, а если дорога сужалась, возникали пробки, обойти которые по глубокому снегу среди леса было невозможно. Приходилось останавливаться и ждать.

По мере продвижения людские потоки редели и крайне сложно было сохранять воинский боевой дух в такой-то неразберихе, отсутствии должного управления и снабжения: люди были голодны, плохо одеты и нуждались в самом необходимом.

При вынужденных остановках, которые происходили постоянно, арьергарду приходилось спешно занимать оборону, чтобы прикрывать армию и многочисленные обозы с мирными жителями от наседающих войск красных.

Пути следования отступающих войск армий Колчака были завалены брошенными санями, артиллерийскими орудиями и обозными повозками, которые передовые части не смогли вывезти из-за катастрофической нехватки лошадей: животные массово гибли от переутомления, холода и голода.

У деревни Дмитриевка Уральская дивизия, державшая более суток натиск красных войск, вынуждена была остановиться и расчищать завалы на заснеженной дороге.

Пока растаскивали завалы, освобождая дорогу и утопая в снегу по пояс, застрявшая дивизия почти полностью полегла под огнём пулемётов и была добита неуклюжим, через снежные топи, наскоком конницы красных эскадронов. Уставшие смертельно уральцы, голодные, без поддержки пулемётов и конницы были просто порублены и перемешаны со снегом.

После дикой, с звериным оскалом на лицах, рубки, поле боя выглядело как снежное, с мелкой зыбью и волной море, на поверхности которого как бы плавали тела порубленных солдат и пенилась волна с красным оттенком.

В котловине у посёлка Успенского арьергард Ижевской дивизии белых обнаружил множество трупов, которые были брошены отступающими: хоронить не было ни времени, ни какой-либо возможности. Большинство умерли от холода, ослабленные голодом и болезнями.

Раненные солдаты и казаки лежали вперемешку с женщинами и детьми: лица и тех и других были полны страданий. Тут же в беспорядке валялись трупы павших лошадей, обломки саней, оглобли, сундуки и ящики со скарбом, брошенные артиллерийские орудия.

Войска были утомлены долгим пешим переходом. Кто-то, вконец обессилев, садился в стороне от дороги и оставался умирать, безучастный и совершенно опустошённый. Войска красных, наступая следом за отходящей армией, двигались порой по телам сотен полузанесённых снегом людей, некоторые из которых были ещё живыми. Живым не помогали, а в лучшем случае обходили стороной, оставляя умирать не под полозьями саней, а своей мучительной смертью.

Тем не менее войска сибирских колчаковских армий оставались ещё боеспособными: огрызались арьергардными боями, цеплялись за каждый изгиб дороги, за каждую деревню, пригорок или овраг, сдерживая напор красных. И было непонятно, что ковало этот боевой дух. Но продолжал стоять солдат и офицер Сибирской армии. Знать, держало его что-то, знать ощущал, − следует ещё бороться и есть в этом здравомыслие.

У Красноярска завязались ожесточённые бои.

Поезда с Верховным правителем Колчаком едва успели проскочить город, как случился мятеж: начальник красноярского гарнизона генерал Бронислав Зиневич вдруг выступил с обращением к местным большевикам о том, что готов подчиниться их власти и встретил своих недавних соратников в штыки.