-Люди бают, что вы землю хотите от станичников забрать, да меж собою поделить. А нас – кого куда.

-Слушай ты их больше, - рассердился Андрей. –Болтают невесть что, а ты и уши равесила, веришь всему.

-А рази не так? А кто ж тогда в восемнадцатом нас расказачить хотел? Ежели б казаки не поднялись, то все бы себе захапали, а нас по миру пустили бы.

-Так это когда было. Теперь все иначе будет. А если хочешь всю правду знать, то указ тот, о расказачивании, Ленин еще в том же году отменил. И трех месяцев не прошло.

-Врёшь!

-Был бы верующим – перекрестился бы, что не вру.

Наташа с удивлением смотрела в его глаза и не умом ещё, но сердцем своим понимала какую-то неведомую ей правоту слов. И уже по другому смотрела она на Андрея, а тот, не замечая в ней никаких перемен, продолжал что-то ей говорить. Но наконец и он заметил, что она не вслушивается в его слова, и засмеялся. Засмеялся заразительно и звонко. И от этого смеха что-то сжалось в груди у Наталии. Она почувствовала незнакомый жар, идущий по телу, и боясь выдать его каким-нибудь неловким словом или движением, попыталась встать. Но Андрей неожиданно взял ее за руку и притянул к себе. Не в силах сопротивляться, она покорно опустилась рядом с ним.

-Наташа, - прошептал Андрей. –Поехали со мной, а?

-Что это ты так вдруг?

-Не поверишь - второй день всего тебя вижу, а дорога ты стала мне. Как заходишь, так мне сразу хорошо стает.

-И мне хорошо с тобой. Не нашенский ты, не казак, а люб стал. Может, ты колдун какой, а? Ворожей, что ли? Или посередь городских красивее меня нету?

-Да какой там ворожей. Человек и человек. Пошли со мной? Что тебе жизнь в этой станице?

-Легко тебе говорить, пошли. А как же отец с матерью? Хозяйство опять же как? Вот просто взять и бросить? Да и страшно мне, спаси Господи, ехать куда-то. Нет, Андрюша, ты уходи лучше, как поправишься. А потом приезжай, когда война кончится, сватайся. Ежели прав ты насчет своей власти, то отец тады никуда не денется, отдаст меня за тебя.

-Ну что ты говоришь, Наташа! Ты эти предрассудки брось, и старорежимные замашки, вроде сватовства, тоже забудь. Нынче человек свободен стал, сам решает с кем ему быть. Хочешь любить – люби, никто тебе мешать не будет.

Наташа посмотрела в его глаза и страшно ей стало, настолько ярким и сильным был огонь в его глазах, и заколебалась. Но тут же перед ней встали суровые глаза отца, и стало еще страшнее.

-Нет! – крикнула она и вырвалась из рук Андрея. –Нет! Не могу я!

-Понятно, - враз осевшим голосом сказал Андрей и отвернулся к стене.

-Летом приезжай, - сказала дрожащим от невидимых слез Наташа. –Сватайся, и тогда любить будем друг друга по закону, чтобы уж навсегда.

-Иди уж, - сказал Андрей, -Тебе вставать завтра рано, да и мне выспаться надо. И рана чего-то заболела.

Наталия вдруг сердцем почуяла боль утраты. Она не знала такой боли никогда, но почему-то знала, что это навсегда, и ничего с этим нельзя поделать. Этот молодой парень, которого она знала всего два дня, вдруг властно и дерзко овладел ее волей, сознанием и сердцем. И теперь она разрывалась между семьей и Андреем, между внезапно вспыхнувшим чувством и семейным долгом. Она понимала, что многолетняя привычка быть в зависимости от суровой воли отца, побеждает. Не в силах совладать с собой, она громко всхлипнула и побежала домой, где, упав на кровать, дала волю слезам.

Утром, она как обычно сделала все необходимые работы и собрала в узелок небольшой, но сытный завтрак для Андрея. Туда же она положила широкую бабушкину шаль, чтобы ему было чем повязать голову, или же обмотать себя, чтобы не мерзнуть в шинельке. Андрей уже ждал ее, но сегодня он выглядел совсем другим, словно какие-то тяжкие думы терзали его.

-Что с тобой? – участливо спросила Наталия. –Рана болит?

-Душа у меня болит. Уйду я скоро. Меня товарищи мои ждут, они там кровь свою проливают, а я тут отсиживаюсь, словно трус.

-Да как же так? Какой же ты трус, ежели грудь твоя навылет пробитая? С энтакими ранами ходить ой как тяжко! Я как подумаю об этом, так меня всю словно ледышками протягивает. Никак тебе уходить нельзя, покедова рана не затянется.

-Надо, Наташа, если ноги ходить стали, то идти надо.

-Останься, Андрюшка, я тебя знаешь как любить буду! Отца уговорю, в ноги брошусь, что хочешь сделаю, чтоб только с тобою быть!

-Послушай меня, Наташа, и попробуй понять. Ежели я сейчас с тобою останусь, то не прощу сам себя. Всю жизнь меня грызть совесть будет. Покудова не закончим войну эту проклятую, мне возле женской юбки не отсидеться. А вот закончится война, я обязательно найду тебя. Ради тебя жив останусь, и приеду. Веришь ли мне?

-Верю, милый мой, верю. Я тебя ждать буду. Только не уходи так скоро, а? Только узнала тебя, а ты уже уходишь. Мне без тебя тоскливо будеть.

Андрей посмотрел на нее и вздохнул.

-Не плачь, не долго война будет. Мы хребет врагу уже сломали. Осталось чуток и амба! А я тебя найду, обязательно найду. Обещаю! Очень ты мне по сердцу и по душе стала.

После этого он скрипнул зубами, и откинулся на спину, словно бы всю силу истратил на слова. Наталии захотелось кинуться к нему, схватить его в объятия и не отпускать. Но почему-то ей стало стыдно за эти мысли, и как вчера, она молча ушла домой.

На следующее утро, когда она зашла в сарай, она увидела отодвинутые доски в дальнем углу и поняла, что потеряла Андрея на веки. Обида на него смешалась с желанием увидеть его, прижать к себе, ощутить его сильные и ласковые руки. Она думала, что если бы он был сейчас здесь, то она сумела бы сказать ему какие-то неведомые слова, чтобы удержать его. Но его не было, равно как не было и этих слов. Узелок выпал из ее рук, но она это даже не заметила. Ее взгляд вдруг зацепился на каком-то черном предмете, лежавшем недалеко от отогнутых досок. Подойдя ближе, она поняла, что это была его фуражка. Потерял ли он ее, оставил ли ее на память, она это так и не узнает.

В полном смятении чувств, она вышла из сарая и шаркающей походкой вернулась в дом. ***

-Товарищ генерал!

-А, Лопатин, проходи. Вовремя-то как. Я вот только-только адьютанту сказал чайку сообразить. Вот и почаевничаем вместе. Ну, давай заходи, чего жмешься?

-Да не жмусь я, товарищ генерал.

-Тогда садись. Помнишь, как у Чапаева? Если я чай пью, и ты садись, со мной попей.

Оба засмеялись. Они давно знали друг друга. Еще в Гражданскую Гладков командовал ротой, в которой Лопатин служил сначала вторым номером пулеметного расчета, а потом стал комвзвода. После войны они так и остались в армии, пути их то сходились, то расходились, росли в званиях, а в Отечественную войну снова сошлись, и так и служили вместе. Но, не смотря на дружбу, к службе оба относились ревностно, без оглядки на былое.

-Ну, что пришел? Я ведь тебя как облупленного знаю. Давай выкладывай. Пока чай не принесли.

-Константин Игнатьевич, ты меня не первый год знаешь…

-Ну, пошла писать губерния. Говори экстрактно, как говорили ранее. А то начал как пономарь, от Адама.

-Дай мне два дня отпуска, а?

-Ого, первый раз от тебя такое слышу. И на что они тебе, если не секрет? Если что-то путнее, то отпущу на целых три дня, ну а ежели прихоть какая…

-Не прихоть, Константин Игнатьевич, знакомая у меня тут недалеко живет, километров так 40 будет, ежели по прямой. Надо увидеться. Очень надо.

-Знакомая, - с лукавинкой протянул генерал. –Ишь ты, пострел. Когда успел-то, а?

-С Гражданской еще. Долгая эта история. Я тебе ее не рассказывал никогда. Да и сейчас, наверное, не надо. Только поверь, очень надо, четверть века её не видел, а увидеться надо. Война ведь, не ровен час и…Да ты и сам знаешь. Отпустишь?

-Ну, ты брат даешь. Плохо, что рассказать не хочешь. Ну ладно, верю, что надо. Скажи начштаба, пусть оформит тебе на три дня. Другого бы не отпустил, а вот тебя, памятуя нашу дружбу, отпущу. Но потом никуда. Но не более, чем на три дня! Через пять дней дивизию на фронт перебрасывают, так что ты мне тут, ох как будешь нужен.