Уложены рюкзаки. В корзинку сложены ватрушки, две жареные курицы, бутылка молока, огурцы и десяток вареных яиц. Сенька тоже приносит огурцов и вареных яиц.

— Куда нам столько? — протестует Витька.

— Ничего, съедите, — говорит бабка Аграфена. — Не успеете съесть — домой привезете, родных нашим, деревенским угостите…

— Да, — вдруг что-то вспоминает Сенька, улыбается и лезет в карман, — я тебе подарок принес.

И то, что я вижу, превосходит все мои самые фантастические надежды. На ладони приятеля лежит мой замечательный нож с двумя лезвиями, отверткой, шилом и штопором.

— Откуда? — хватаю я нож. — Откуда он взялся?

— Тимоха встретился в сельмаге и отдал. Снеси, говорит, своему дружку московскому…

— Как же он его отыскал?

— Должно, сено убирали из сарая, а может, еще как…

— Ну, присядем перед дорогой, — говорит дед Никанор.

Все садятся по лавкам, дядя Вася опускается на рундук у печки. Сидим молча. Я слышу, как шумит вода у плотины и поют птицы в прибрежных кустах.

— Теперь вставайте, — произносит дед Никанор.

Надеваем рюкзаки. Сенька поднимает корзинку, и все мы выходим на крыльцо.

— До свиданья, бабушка Аграфена, спасибо вам за все! — говорю я и чувствую, как голос у меня начинает дрожать. — Спасибо и вам, дедушка Никанор, до свиданья!

— Может, и не свидимся больше, люди мы старые, — отвечает дед, — а желаем мы вам счастливого пути, внучки, на всю вашу долгую жизнь.

Никанор Николаевич наклоняется и, щекоча бородой, поочередно целует нас обоих.

— Отпишите хоть, как приедете-то, — просит бабка Аграфена и начинает плакать, утирая слезы передником.

— Обязательно напишем! — кричу я и машу рукой старикам, оставшимся около крыльца.

И мы уходим по дороге в лес. В горле у меня застрял комок, и я его никак не могу проглотить. Чтобы не разреветься, начинаю разговаривать с дядей Васей, которому с нами по пути до большака.

— Хорошие они какие…

— Да, — вздыхает дядя Вася, — у стариков, брат, за плечами немалая жизнь, и не всегда она у них была легкой.

Это я тоже знаю. Мне опять вспоминается наша экспедиция, благодаря которой мы попали сюда.

— Василий Никанорович, — выдавливаю я, мучительно подыскивая наиболее подходящие слова, — если мы делали что не так, вы не думайте, мы понимаем…

Ладно, Сергей, чего старое поминать, — спокойно отвечает дядя Вася, — для того и живут люди на свете, чтобы ума-разума набираться.

Мы расстаемся на дороге. Василий Никанорович, словно взрослым, пожимает каждому из нас руку, желает благополучно добраться, просит написать по приезде в Москву и уходит по дороге к Еремову. Мы некоторое время смотрим ему вслед. Может быть, обернется и помашет рукой? Но дядя Вася идет все дальше и дальше размеренной походкой, идет уверенный, крепкий.

Он всегда так ходит, и я знаю: никогда не оглядывается назад. У него столько дел впереди. Мыслями он уже, наверное, там, на своей МТС или на колхозном току, в мастерской, где ремонтируются тракторы, полуторки, движки, где всегда что-то требуется: запасные части или горючее, смазка или приводные ремни.

До станции мы добираемся сравнительно быстро, и я почти не чувствую усталости. Мне показалось, что за эти недели расстояние в пятнадцать километров до станции значительно сократилось. Может быть, наши рюкзаки стали легче или ноги попривыкли к переходам?

До поезда остается еще три с лишним часа.

— Сбегать бы искупаться на реку, — предлагает Витька.

— Не обернуться, а поезд ждать не будет, — предостерегает Сенька.

Заходим в крохотный станционный буфет. Здесь ни души. Даже буфетчицы не видно за стойкой, выкрашенной в скучный грязно-желтый цвет.

— Есть кто тут? — кричит Витька.

Через некоторое время из маленькой двери выходит полная женщина в халате. Она сонно глядит на нас.

— Ну, што вам? — спрашивает она, сдерживая зевоту.

— Попить у вас есть?

— Квас.

— А воды никакой нет?

— Целый бачок…

— Да нет, лимонной или клюквенной.

— Нету, — резко отвечает буфетчица, собираясь уходить.

Мы покупаем три пол-литровых банки квасу, выпиваем их тут же, возле стойки, и выходим на улицу. Рядом с вокзалом растут какие-то низкие кустики не то ивы, не то желтой акации. Листья такие пыльные, что определить невозможно. Тут мы и садимся в тени.

Мне хочется сказать Сеньке на прощание что-то важное, но что именно, я не знаю и потому молчу. Молчат и оба мои приятеля. Время тянется медленно. Я ложусь на спину и гляжу в небо, по которому плывут редкие облака.

— Вот, значит, и едете, — нарушает наконец молчание Сенька.

— Едем, — вздыхает Витька.

Ребята опять замолкают. А я наблюдаю за облаками. Они плывут в ту же сторону, в которую поедем и мы с Витькой. Но все же мы, наверное, будем в Москве быстрее.

Остаются считанные минуты до прихода поезда. Мы купили билеты и стоим на перроне. И сейчас не находится нужных слов. А молчать неприятно. Скорее бы приходил поезд!

Паровоз издалека оповещает о своем приближении протяжным красивым гудком. Все ближе и ближе поезд. Вот он подкатывает к станции. Лязгают буфера вагонов. Оживает платформа. Мы прощаемся с нашим новым другом и забираемся в вагон.

— На-ка, подержи, — неожиданно вспоминаю я и, сунув рюкзак в руки Витьке, выскакиваю на платформу к Сеньке.

Дежурный в красной фуражке уже дважды ударил в звонок, уже заливисто поет кондукторский свисток, ревет паровоз могучим бархатным басом.

— Сеня, держи на память! — кладу я в руку товарищу свой ножик и вскакиваю на площадку вагона, начинающего тихо двигаться. — Пиши! — кричу я Сеньке, который идет за нашим вагоном. — А будешь в Москве — адрес знаешь!..

— Знаю! Напишу!..

Все быстрее и быстрее движутся вагоны. Поезд набирает ход, и колеса отбивают частые удары на стыках рельсов. Я радостно думаю о возвращении домой, и все же мне грустно расставаться с новыми людьми, которых я узнал за эти каникулы, с новыми местами, которые я не только узнал, но и успел полюбить вместе с этими людьми, а может быть, только благодаря им.

С тех пор прошло немало лет. Жизнь раскидала нас в разные стороны. Виктор служит в Северном флоте, на боевом корабле. Его мечта осуществилась — он плавает в суровых северных морях. Я изредка получаю его торопливые, короткие письма, получаю их там, где они успевают меня догнать, — то в сибирской тайге, то в Алтайских горах, куда я попадаю с геологической партией, в которой работаю. Я тоже не жалуюсь на свою судьбу и считаю, что мое самое заветное желание сбылось. Во всяком случае, более интересной и более увлекательной работы, чем моя, я не знаю.

Когда удается выбраться домой навестить мою постаревшую, любимую маму, я непременно захожу вечерком и к Петру Николаевичу побеседовать за чашкой чая. Иногда подсаживается к нашему столу и «вредная соседка» Варвара Алексеевна. Мы теперь с ней большие друзья. Это ведь она тогда вместе с Василием Никаноровичем уговорила родителей отправить нас в деревню, чтобы предоставить нам самостоятельность, предоставить возможность «набивать синяки», «набирать жизненный опыт», как говорит Варвара Алексеевна.

В этом году в конце лета произошла замечательная встреча с моим Виктором. Он приехал в краткосрочный отпуск, когда я гостил у мамы. А через несколько дней у нас в квартире появился Василий Никанорович. Он опять приехал в командировку. Как это было чудесно — собраться всем вместе!

Мы засиживались допоздна. Вспоминали нашу северную экспедицию, поездку в деревню и очень много смеялись. А потом наступала минутка тишины, каждый задумывался о чем-то своем. И вот однажды в этой тишине заговорил Виктор:

— А все-таки, знаете, тогдашняя тренировка мне лично очень пригодилась, особенно в первое время службы на море…