— Держи бредень, дьявол, чего за меня хватаешься!

Палка как раз подплывала ко мне, я ухватил ее и выбрался на мелкое место, где стоял безучастный Витька. Скоро сюда же выплыл и Сенька.

— Такую ямуринку испортили! — с горечью выговаривал он.

— Что ямуринка! — заорал, в свою очередь, я. — Ты всю рыбу распустил!

Испорченная ямуринка, нехватка трех плотичек и щуренка из нашего улова, успевших воспользоваться суматохой и улизнуть, гасят мой охотничий азарт. Я сразу замечаю хмурое небо над головой, мелкий нудный дождик, покрывающий воду однообразной рябью.

— Пошли домой, — говорю я.

— Было тогда из-за чего бредень мочить! — с обидой возражает Сенька, показывая тощую торбу.

Мне холодно и неуютно в моем разноцветном намокшем костюме.

— Костер бы разложить, — вздыхаю я.

— А спички там, — показывает Витька на дно.

И Сенька отводит глаза, понимая, что это он не уберег драгоценное огниво.

— Тогда полезли в воду, там вроде теплее, — предлагаю я.

Мы возвращаемся в реку. Скоро дождику наскучило беспрерывно падать на землю, и он прекратился. Косой свет солнца пробился из-под кромки туч. Солнечные лучи весело заиграли в дождинках на траве, на листьях кустов и деревьев, заискрились в капельках, повисших на паутинах. Настроение немного поднялось, но лов все равно не клеился. Мы уже поменялись ролями, и я носился по реке с ботом, но и от этого ничего не изменилось.

— Откуда-то дымом потянуло, — повел носом Сенька. — Должно быть, юхинские пастухи костер жгут.

Я подумал о костре, о возможности обогреться, обсохнуть и со сладкой надеждой тоже понюхал воздух, но ничего не ощутил. Наверное, Сенька ошибся. Как бы хорошо сейчас попасть на мельницу! Но река, выгнувшись огромной дугой, не приблизила, а удалила нас от нее.

— Вылезем — и напрямик к огню, — решительно заявляет Сенька, видя полное расстройство нашей рыболовецкой бригады.

— Да где он, огонь-то? — недоверчиво посматривает на него Витька.

— Должно, у староречья в осиннике, — уверенно отвечает наш приятель: — слышь, дым осиной отдает.

Теперь мы оба с Витькой тянем носом и глядим друг на друга. Мне ясно, что и мой друг ничего не чует. Тем не менее подчиняемся, сматываем и закидываем на плечи сильно потяжелевший мокрый бредень. Сенька опять идет впереди с ботом, а мы сзади, хлюпая мокрыми ступнями.

Не прошли мы и пятидесяти метров, как я увидел сначала синий дымок, ползущий по сырому лугу в нашем направлении, а после и огонь, сверкающий среди мелкого осинника на крутом откосе у староречья. На скошенном лугу среди редких кустиков паслись коровы разных мастей. Красный теленок с белой звездочкой на лбу перестал щипать траву и, выкатив глаза, с удивлением проводил взглядом трех до нитки мокрых оборванцев.

— Даже скотина и та на нас, дураков, глаза пялит! — не выдержал я.

— Тебя силой, что ли, загоняли бродить? — обиженно спросил Сенька.

Высокая густая елка поднималась, словно старая хозяйка, среди молодого шумливого осинника. Под ее широко раскинутыми ветками поблескивал костер. Над огнем висел черный, закопченный котелок. Около костра сидели двое пареньков лет тринадцати-четырнадцати, оба одетые в старенькие телогрейки!

— Здорово, Ефим! Здорово, Петро!

Сенька подал руку каждому из парней, положив на землю бот. Мы тоже бросили свою ношу и подошли к костру.

— Бредень ставить надо, а не бросать, — наставительно сказал Сенька, поднял бредень и прислонил его к дереву.

Мы поздоровались с хозяевами, те ответили нам довольно равнодушно.

— Как добыча? — спросил Ефим, мальчишка повыше ростом, с лицом, будто забрызганным мелкими веснушками.

— Плохо, — ответил Сенька, сняв торбу и подавая ее мальчику. — Выбери какая покрупней да сунь в котелок. Замерзли.

Ефим раскрыл мешок и стал выкладывать на землю рыбу, как будто так и полагалось ему распоряжаться нашим уловом. Я искоса поглядывал на него, а сам продолжал торопливо развязывать неуклюжую обувь.

— Ишь ты, как ноги попортил, — покачал головой Петро, второй паренек, пониже, белобрысенький, с маленьким пуговкой-носиком и хорошими, добрыми голубыми глазами.

— С непривычки, — ответил за меня Сенька.

— Ну да, с непривычки! — с обидой возразил я. — Они новые, словно из жести сделаны.

— Петро, — позвал Сенька, не обращая внимания на мои слова, — пойдем, помоги бредешок поставить.

— Давай, — охотно отозвался тот, вскакивая на ноги. — На ветру, на солнышке он мигом провянет.

Они взяли бредень и пошли на луг. Ефим еще раньше ушел к староречью чистить рыбу, и мы с Витькой остались одни.

— Смотри, и я ногу натер, — показал Витька кровоточащую ссадину на щиколотке.

— А у меня!.. — вытянул я поочередно обе ноги.

— У тебя еще хуже, — согласился друг.

Сенька и Петро метрах в тридцати от нас приспосабливали для просушки бредень. Одну палку положили на куст, другую на подпорке поставили прямо на лугу. Скоро они вернулись к костру. Ефим тоже пришел с вычищенной рыбой и побросал ее в котелок, где кипело несколько картошин.

— Петро, дай-ка луковицу, — попросил он.

И тот, достав из кармана, протянул головку лука приятелю.

Сенька, усевшись у костра, стал разуваться. Он не торопясь развязывал и скручивал на руке веревки, каждую тряпку развешивал отдельно тут же у костра.

— Раздевайся совсем, — посоветовал Петро и, сняв с плеч телогрейку, протянул мне: — Пока посидишь, все и высохнет.

Меня тронула такая внимательность, я с благодарностью принял телогрейку и набросил на плечи. Ефим отдал свою телогрейку Витьке. Тогда я подумал о Сеньке, но тот спокойно раздевался, не обращая внимания на нас.

— Скидай нательную рубаху, я мигом высушу, — сказал Ефим и принял рубаху от Сеньки.

Он держал ее над костром, поворачивая то одним, то другим боком. Сенька накинул снятую со своих же плеч мокрую бабкину кофту и продолжал развязываться и раздеваться.

— Рано вы с сенокосом нынче управились, — сказал он, обращаясь к пастушатам.

— Где же рано? — по-деловому возразил Ефим. — Это только здесь схватить успели, на Выгороде только вчера начали, а Юхмановка и косы не видала.

— Значит, только с заливными управились? — продолжал Сенька.

— Знамо дело. Они сочные, их хорошо вовремя…

Мне очень нравилось, что ребята разговаривали будто взрослые и так же непонятно. Мне, честно говоря, казалось, что они нарочно напускали туману, важничали перед нами, москвичами.

«Ничего, погодите, — подумал я, — сейчас мы тоже развернемся, дай только срок». Я еще не знал, о чем буду говорить, но уже чувствовал, что когда начну, то положу противника на обе лопатки. Я пожалел, что оставил на мельнице свой перочинный нож. Одного его было бы достаточно. Помог мне Ефим, обратившийся с вопросом к Сеньке:

— Это с мельницы ребята, что ли?

— Ага, — кивнул Сенька.

А я вставил:

— Мы из Москвы.

— Из самой Москвы? — переспросил Петро, глядя на меня с таким удивлением, словно то, о чем я сказал, было невозможно.

— Из самой, — с удовольствием подтвердил я.

— А Сельскохозяйственная выставка от вас далеко? — осведомился Ефим.

— Недалеко, полчаса на троллейбусе, — ответил я наугад, чтобы не вызвать сомнения в нашей осведомленности.

— Она еще не открыта? — спросил Петро.

— Должна очень скоро начать работать, — отозвался Витька, — я в «Пионерской правде» читал.

— На-ка, надевай, — протянул Ефим высохшую рубашку Сеньке и принялся мешать в котелке. — Совсем разварилась картошка-то…

Я уже приготовился было пуститься в подробный рассказ о Москве, о выставке, но ребята больше вопросов не задавали и занимались своими делами: помешивали в котелке, приносили и ломали сучья, подбрасывали их в огонь. Я понимал, что не сумею завладеть вниманием ребят. Каждому хотелось сейчас перекусить. Это я очень хорошо чувствовал по себе.