Ветка повернулась к Владыке спиной.

— Я не буду колдовать, хотя мог бы усыпить или успокоить тебя. Но я побуду здесь. Недолго. Ты сама это придумала, и ты не можешь считать, что была допущена нечестность. Лошадей, подобных Герцегу, тут нет. А вот всадников получше, чем в твоем мире — похоже, предостаточно. Расскажи мне о том, что тебя мучает. Что заставляет тебя плакать ночами.

— Я не плачу. Я никогда не плачу.

— Во сне — плачешь.

Ветка не поворачивалась.

— Я могу приказать, но законы Сумеречного Леса тебе не писаны, — усмехнулся король. — А потому я скажу следующее. Боль в твоей душе созрела, и ее следует выпустить, как дурную кровь, как гной из раны. Тогда ты сумеешь очиститься и жить другой жизнью. Тебя это может даже пугать, так как ты просто не представляешь, что делать без боли, без нарыва в душе. Ты думаешь, такую боль доставила тебе потеря коня? А что он тебе? Любимый? Друг? Это был даже не твой конь. Ты сама говорила. А вот отчего так больно — с этим и надо разобраться. Ты научилась выживать так, чтобы этот черный нарыв доставлял минимальные неудобства. Но он есть. И он — корень Тьмы. О, я сведущ в делах такого рода. Расскажи мне. Иначе тьма прорастет. Или туда, или сюда. Балансировать посередине больше нельзя.

Ветка резко повернулась. Села.

— Ты не была в Средиземье позавчера, вчера и сегодня утром. Ты была в своем мире, который тебе больше недоступен. Но нельзя быть здесь и там. Ты все верно поняла про драконов… и не поняла того, что касалось тебя самой, Льюэнь, и чужой лошади, которую ты сочла чуть ли не частью своей души. Пора решать. Пора разорвать темные тенета.

Ветка поджала ноги. Вытянула. Снова поджала их под себя. Потерла шею. Пересела снова. Обхватила руками плечи. Трандуил следил за ней молча, глядя спокойно, но властно.

Девушка кашлянула и заговорила сорванным голосом:

— Отвертеться никак нельзя?… Я никогда не говорила вслух, не знаю, чем дело кончится, и… это стыдно, и больно, и… и я, главное, вообще не знаю, как это рассказать.

— Нельзя. Только этот день есть у тебя и у меня, чтобы было больно. И стыдно. На той боли, которую ты ощущаешь, на том отчаянии, отпусти тьму. Я тебе помогу. Ты же знаешь, что бой находит воина не тогда, когда этого хочется воину. А тогда, когда свое слово скажет судьба, скажут валар. Сегодня я их голос.

— Ну зачем?..

— Я хочу вернуть тебе долг за помощь с варгами. Я верну тебе в ответ власть над собственной жизнью.

Ветка снова тяжело замолчала, завязывая сложные узлы из длинных ног. Затем залепила ладонями лицо. Но Трандуил, и так, видимо, потративший много слов, просто ждал.

— Ну… — Ветка заговорила хрипло. — Ну… отца у меня не было. Он оставил меня и мать, когда я была маленькая. Мама родила меня рано и растила одна. Бабушка и дедушка держались в стороне.

Ветка посмотрела на короля — убедиться, что Трандуил слушает.

— Но мы неплохо жили, бедно, но дружно. Я отлично училась. Была такая пухленькая. С длинными волосами. Любила книги. Много болела. Много читала… — Ветка снова закрыла лицо ладонями.

Владыка ожидал.

— Если не углубляться… в пятнадцать лет меня поймали ребята с нашего двора. Двое держали, и по одному они… по очереди… ну… — Ветка вздохнула, облизала губы, и решительно закончила, практически увидев мысленно, как в черную, сгнившую язву входит светлый клинок, открывая дренаж, — взяли меня. Было больно. Это было в таком месте, где многие люди, идущие мимо, могли видеть и слышать. И мне до сих пор кажется, что какие-то люди слышали, понимали, и шли дальше.

Прекрасный эльф с гладким, безмятежным лицом слушал, не показывая ровным счетом никаких эмоций.

— Я… забеременела. Бросила школу. Точнее, выгнали. Мама… мама, — Ветка прерывисто вздохнула. — Мама стала, как не в себе. Начала пить. Постоянно плакала, кричала, что жизнь ее закончилась, что она хотела для меня счастья и лучшего будущего, образования, а теперь всему конец. Я тоже плакала. Отчего-то вышло так, что весь двор знал. Я написала заявление… стражникам… которые должны были блюсти покой, наш покой, граждан. Те… орки… которые это со мной сделали, сказали, что все было по взаимности. Я снова и снова должна была рассказывать, как именно, где, в каком порядке… что я при этом говорила, какими словами отказывалась… так было надо, чтобы их наказали. Но я не смогла выдержать до конца, и забрала свои слова обратно. Только решила начать тренироваться, чтобы никогда и никто не мог меня больше обидеть. Я решила убить того, кто это придумал, и кто был первым.

— Начала тренироваться так, что ребенка… я потеряла. Это тоже… было больно, — Ветка удивилась, что главное удалось рассказать. — Эти… существа… изнасиловали тогда в нашем районе еще двух девушек. И те девушки — ничего. Они закончили школы, со временем вышли замуж, родили детей. То есть они сумели перешагнуть через это, и жить обычной жизнью. А я не смогла. Я знала, что слабее их, и поэтому стала делать все, чтобы стать сильной. Я не могла выносить прикосновения мужчин. Никакие. В метро. Врачей. Ни за что. Сразу готова была кричать и бить. Это продолжалось долго. Ты даже видел, когда это прошло. Само собой.

— Когда мне было двадцать три, у мамы случился сердечный приступ, и она умерла в больнице. Я до сих пор считаю, что виновата в ее смерти. Я решила жить так, как будто я воин, как будто идет война, и умереть только тогда, когда убью орка. Я попрощалась с мамой, разорвала отношения со всеми, кто нас когда-либо бросил, и стала жить своим умом. Так, чтобы некогда было думать. Задумываться. Вспоминать. Лелеять слабость.

— Но постепенно, — мягко сказал Трандуил, — ты начала думать, что, убив орка, ты захочешь и сама жить дальше, только не знаешь, как именно?

— Да. Орк… женился. Пьет. У него машина, двое детей. Дети меня отчего-то не останавливают. Я хотела убить его так, чтобы видеть его глаза.

— Чтобы он умолял пощадить?

— Нет, просто напомнить. Я же знаю, что он, скорее всего, скажет. Что невелика важность. Что рано или поздно это случается со всеми женщинами, что он просто чуть ускорил события, что никто от этого не умирает. Так вот, умирают. Моя мама, например. Мама поняла, что у меня не будет такого будущего, как она хотела. После смерти мамы у меня остались только учителя боевых искусств и лошади. И я сделала это своей жизнью. Но я была готова в любой момент… в любом месте… исчезнуть. Нигде не брала на себя серьезных обязательств. Вот.

Ветка была предельно напряжена. Горло сводило. Зачем она это рассказала? Осталось только залакировать историю живописаниями досуга у орков, и все. Исчерпывающий портрет героини.

Больше ей нечего о себе сказать. Она вывернулась перед чужим, невероятно далеким властным эльфом наизнанку.

— И как тебе собственная история? — мягко спросил Трандуил. — Она ужасна? Она отвратительна?

— Я… не… знаю… после Эребора… когда на пустоши тлели горы трупов… когда гномы несли своих павших нескончаемой чередой… после Азога… она… моя история…

— Ну?

— Владыка… история не сахар. Но…

— Я знаю про твою историю главное, Ольва. Дай мне руки.

Ветка выдернула ладони из подмышек, и протянула их Трандуилу. Пальцы дрожали.

Синда взял руки в свои, мягко сжал. Поймал взгляд Ветки. Выровнял биение своего сердца с ее, и негромко проговорил:

— Это все в прошлом. Этот свиток твоей жизни дописан, свернут, опечатан, и отправлен на полку. Мы не можем его сжечь — в нем корни твоей стойкости. Но мы можем понимать, что прошлое больше не властно над тобой, и делать следующий шаг.

— Вы говорите, как… как… — Ветка нервно рассмеялась.

— Не нужно сопротивляться мне.

— Как же мне плохо, — прошептала девушка.

— Встречный ветер позволяет на него опереться, — сказал Трандуил. — Когда ветер стихает, остается лишь упасть… или найти новое равновесие. Твой ветер стих, Ольва.

Ветка вдруг с надеждой уставилась на Трандуила. Потом потянулась, вынула руки из его ладоней, и обняла Владыку. Неуверенно, потом крепче, потом прижалась носом к шее. Замерла. Голова у нее кружилась, Ветку вело.