До Белорусского вокзала дядин автомобиль доставил всех четверых очень быстро. Быстрой была и посадка в теплый и очень удобный вагон, где в отдельном купе они и расположились. Брат и дядя внесли слегка располневший от подарков и покупок багаж. Обнялись и расцеловались. Им казалось, что прощаются они совсем ненадолго, ведь обратная дорога проходила опять через Москву. И никто не предполагал, что с сыном, братом и дядей, такими родными молодыми и красивыми, они прощаются навсегда.
Поезд тронулся с перрона очень плавно. Брат и дядя, высокие и статные офицеры, шли рядом с окном, к которому прижались мать и сын, но потом стали отставать, прощально махая руками, и исчезли из вида.
Поезд набирал скорость, двигаясь параллельно улицам Москвы, очень хорошо освещенным. Затем освещение становилось слабее, по мере того как поезд удалялся от центра столицы. И быстро огни за окном сменила густая ночная февральская тьма, разрываемая иногда тусклыми огнями малых станций, сквозь которые экспресс проносился, даже не сбавляя скорость.
После такого насыщенного бурными событиями и глубокими переживаниями дня и проводов вечером, наши путешественники, выпив принесенный проводником чай с лимоном, немедленно отправились спать на свои полки мягкого купе генеральского вагона, билеты в который приготовил дядя Лазарь. Мальчик и не подозревал, сколько смертельной опасности, тяжких трудов и лишений лихих лет революции и гражданской войны, (а дядя и отец еще и китайской, и финской войн), испытали его старшие родные, чтобы он мог так интересно и комфортно путешествовать.
В Минск поезд прибыл строго по расписанию в 11–00 утра. Здесь их вагон от состава отцепили и подсоединили к другому составу, Минск-Варшава-Берлин. Публика в вагоне изменилась, теперь здесь почти не осталось гражданских лиц, которых и в Москве было не много. Перед отправкой из Минска в вагон вошел молодой офицер пограничник, отдал честь и попросил предъявить документы. Внимательно изучив их, сверив лица, поблагодарил и уже хотел выйти из купе, но был остановлен неожиданным вопросом мальчика: «Товарищ командир, вы здесь тоже нарушителей границы ищите?». Удивившись такому уставному обращению шестилетнего ребенка, и, вероятно, догадавшись по документам, с кем имеет дело, строго ответил: «Так точно, пограничный досмотр, товарищ!». Мальчик вспыхнул от радости и вытянулся по струнке, как не раз делал на заставе при «официальных» обстоятельствах. Офицер взглянул на радостно и широко улыбающуюся мать и тепло сказал: «Хорошую вы нам смену готовите, Елена Моисеевна, спасибо вам». Имя и отчество мамы он запомнил мгновенно, профессионально. Но если бы он знал, какой глубокой болью в мамином сердце отразились эти хорошие слова. «Хватит вам моих троих старших!», – подумала мама, а для этого младшенького она мечтала о другой судьбе – физика, ученого энергетика, но не военного, несмотря на то что военных любила и уважала, да и сама от них была неотделима.
Поезд тронулся, впереди новые старые – польские земли, как в Российской империи, королевство Польское. Как и раньше в России, теперь в СССР, для въезда в новые теперь западно-белорусские земли требовался специальный пропуск, как за границу. Ехать предстояло сутки. Мама в Москве набегалась и наволновалась так, что у нее разболелся троичный нерв. Боли ужасные. Мама закуталась в азиатский шерстяной платок, легла на диван и отключилась, предоставив сыну полную свободу.
В вагоне шторами был приглушен свет. Мальчик пытался себя занять. Долго смотрел в окно, любуясь высокими, стройными, покрытыми снегом соснами и елями, которые пролетали за окном вагона. Но однообразный суровый зимний лесной пейзаж не мог долго удерживать бурную энергию здорового мальчишки, привыкшего к простору и движению. Книга о Синдбаде-мореходе так же ненадолго задержала его внимание. Он посмотрел с сочувствием на лежащую и пытающуюся уснуть маму, затем очень тихо открыл дверь купе и вышел в коридор вагона, пол которого устилала ковровая дорожка со знакомым азиатским орнаментом.
Двери некоторых купе были приоткрыты и или открыты. Мальчик с не скрываемым интересом заглядывал в них. В купе сидели солидные мужчины и очень изредка женщины. Большинство в военной форме. Детей не было. Прогуливаясь по вагонному коридору, он столкнулся с пожилым и очень полным мужчиной в штатском. Заметив любопытного, но скучающего в одиночестве мальчика, «толстый дядя» дружелюбно улыбнулся и спросил: «Скучаешь, дружище?». Так запросто к нашему герою никто из незнакомых людей не обращался. И он насторожился. Ведь на заставе его учили не разговаривать с незнакомыми людьми, а сразу же сообщать о них пограничникам или взрослым. Но к кому обращаться сейчас? Мама больна, знакомых нет. Он быстро пробежался по коридору, заглядывая в открытые купе. В одном из них увидел высокого военного в пограничной хорошо ему знакомой форме. Решение было мгновенным. Мальчик вошел в купе, подошел к пограничнику, вытянулся по стойке смирно и выпалил: «Товарищ командир, там, в коридоре чужой и мне незнакомый человек». В первое мгновение офицер хотел рассмеяться, но вероятно сообразил о серьезных мыслях мальчика и встал. «Спасибо боец, пойдем, посмотрим», сказал он, и вместе они вышли из купе в коридор, где у окна стоял толстый дядя в штатском. Завидев приближающуюся пару, дядя пошел к ней навстречу и спросил: «Что же ваш сын скучает?». К удивлению мальчика, пограничник не стал спрашивать у толстяка документы, но сказал: «Он не скучает, а занят важным делом. Проявляет бдительность».
Взрослые рассмеялись, а наш герой не понял над чем они смеются, но почувствовал уверенность, что толстый дядя не нарушитель. Пограничник пригласил его и дядю в свое купе, где был еще один пассажир, угостил мальчика морсом и разговорил его, «выпытав» все военные тайны, которые хотел услышать. Когда же «боец» рассказал о Москве, кремлевском званом приеме, о заставе на Памире, отце и маме, старших братьях, дяде и Ташкентских родичах, то толстый дядя спросил: «Маму зовут Елена (ЭЛЬКА) Стрелец?» Мальчуган удивленно кивнул головой, что означало: «Да!».
Толстый дядя преобразился. «Веди меня к ней скорее», быстро и взволновано попросил он. «Сейчас мама очень болеет и к ней нельзя», – ответил мальчик. «Мне можно и даже очень можно», – парировал напористый толстяк. Мальчик взглянул за поддержкой на пограничника, но тот с любопытством следил за их беседой и не поддержал мальчугана. Но мальчик не сдавался. Он хорошо уже знал, что во время приступа троичного нерва маму беспокоить нельзя. «Нет, позже», – твердо ответил он.
Словесная дуэль прекратилась, мальчик победил. Но тут вмешался пограничник.
«Вот что, герой» – сказал он, – «Этот неизвестный – знаменитый нейрохирург Соломон Яковлевич Гордон, земляк твоей мамы и очень хорошо ее знает. Наверное, он сможет ей помочь прямо сейчас. Веди его к ней!». Аргументы в устах командира пограничника были вескими, и дальше сопротивляться было глупо. Все втроем пошли к маме. Она дремала на своем диване, крепко укутав голову в шерстяной платок. Ее тело расслабилось, и было видно, что острая боль отступила. Доктор, как его теперь мысленно назвал мальчик, приложил палец к губам и жестом поманил всех вернуться в коридор вагона. Мальчик вышел последним, осторожно закрыв дверь купе. «Приступ проходит, боль спала, сейчас нужен покой и сон. Вы правы, коллега», – обратился он к мальчику.
Вернулись все в купе пограничника, чтобы не беспокоить маму. Доктор рассказал, что они с мамой «с одного гнезда», из Гродно. Обоих первая мировая война заставила эмигрировать вглубь России, на Украину. Затем революция и гражданская война разбросали их в разные края огромной России – СССР, в том числе и в Ташкент, где он познакомился с родителями «коллеги», и конечно сдружился с ними, особенно с мамой, которой, как и ему самому, было нелегко привыкать к Средней Азии. Тогда он был начинающим полевым хирургом, а не знаменитым ученым с мировым именем.
Несколько лет они жили рядом в одном доме в Ташкенте. Много помогли ему в те трудные голодные годы отец и мать мальчика. Знал он и ташкентскую родню отца…
