– Я крайне сочувствую вашей невосполнимой утрате, миссис Коннорс.

– Никому вы не сочувствуете! Если бы сочувствовали, не стали бы делать этого… В самый ужасный день в нашей жизни. – Ее голос дрогнул. – Мы просто хотим остаться одни. А вам всем следует стыдиться себя.

Сэм напрасно искала необходимые в таких случаях слова, а потому лишь опустила голову. Женщина была права. Ей следовало стыдиться себя, и она действительно стыдилась.

– Миссис Коннорс, я ненавижу эту часть своей работы. Если бы я могла, то отказалась бы выполнять ее. Но я знаю по опыту, что иногда люди сами хотят отдать последнюю дань памяти своим умершим близким, стремятся поговорить с кем-то, кому под силу правдиво поведать миру их историю, описать их горе. Вот и вы могли бы, например, рассказать о том, какой героизм проявил ваш муж, пытаясь спасти сына.

Слезы брызнули из глаз женщины, когда она сделала движение, чтобы закрыть дверь.

– Не говорите о них так, будто знали их. Вы о них не знаете ничего.

– Верно, не знаю, но, к несчастью, мне крайне необходимо получить информацию. У всех репортеров, собравшихся здесь, включая меня, есть суровое и бессердечное начальство, которое не позволит нам вернуться домой к своим семьям, пока вы не побеседуете хотя бы с одним из нас.

– А если я откажусь? – Миссис Коннорс смотрела на нее сквозь щель уже почти закрывшейся двери.

– Они поговорят с другими членами вашей семьи или с местными лавочниками или же вообще напишут репортажи на основе непроверенных данных, полученных у ваших соседей. Безусловно, доброжелательных, но незнающих, как все случилось на самом деле. – Сэм сделала паузу. – И тогда все это останется в памяти читателей на долгие годы, что наверняка только еще сильнее опечалит вас.

Теперь женщина сама опустила взгляд, плечи ее поникли. Она была сломлена. Сэм ненавидела себя.

– Это для вас. – Она положила букет цветов на порог. – Хотя на самом деле я купила их для своей бабушки, у которой сегодня день рождения, но, уверена, она сама пожелала бы, чтобы цветы я отдала именно вам. Пожалуйста, еще раз примите мои искренние извинения за попытку вторжения. Та белая «нова» – это моя машина, а вот моя визитная карточка. Я подожду еще полчаса, а потом уеду. Больше я вас не побеспокою. – И она начала спускаться вниз по дорожке, осторожно, стараясь не упасть на своих высоченных каблуках, чтобы не позабавить тем самым заскучавшую толпу репортеров.

– Я смогу сначала проверить, что именно вы напишите? – чуть слышно спросила миссис Коннорс.

Сэм резко развернулась.

– Разумеется. Вы сможете прочитать каждое слово, прежде чем я отправлю материал в печать. – И она мягко улыбнулась женщине, разглядывавшей зажатый в кулаке мокрый от слез носовой платок.

В то же время Сэм заметила, что старуха из соседнего дома стояла теперь в проеме своей входной двери, по-прежнему пристально глядя на нее. Ей, вероятно, уже перевалило за девяносто. Каково это, дожить до столь преклонных лет, стать настолько дряхлой? Она действительно опиралась на медицинские ходунки всем телом, сильно перегнувшись вперед. Старческие пятна, покрывавшие руки, издали казались синяками. Ее лицо, по форме напоминавшее сердце, целиком покрывала мертвенная бледность, если не считать пятна темно-красной помады на губах.

– В таком случае вам лучше будет зайти, – сказала миссис Коннорс, приоткрывая свою дверь шире.

Сэм обернулась в сторону остальных газетчиков, потом посмотрела на престарелую леди, наблюдавшую за ней своими бледно-голубыми глазами. Соседи часто вмешивались, когда пресса досаждала им слишком назойливо, и, как правило, это сопровождалось самой отборной руганью. Она улыбнулась старушке, но безответно. Однако, когда Сэм уже закрывала за собой дверь, она снова посмотрела на соседку, и их взгляды встретились.

Китти Кэннон смотрела на Кенсингтон Хай-стрит со здания «Руф гарденз»[2], высотой семьдесят футов. Разглядывая пешеходов, которые торопились по домам в этот пронизывающе холодный февральский вечер, она перегнулась через ограждение балкона, глубоко вздохнула и представила, как прыгает вниз. Она будет лететь, слыша свист ветра в ушах, раскинув руки в стороны и прижав подбородок к груди, поначалу невесомая, легкая и неприкасаемая, но становясь все тяжелее, оказавшись во власти необратимо засасывающего земного притяжения. А когда упадет, каждая косточка ее тела будет сломана. Несколько секунд она пролежит, корчась от боли, а вокруг начнет собираться толпа зевак, охающих и ахающих, шокированных происходящим.

Насколько же плохо должно быть человеку, станут думать они про себя, чтобы он сотворил с собой такое? Столь жуткое и трагическое.

Китти представила себя лежащей на тротуаре со струйками крови, стекающими по лицу, и с улыбкой, в последний момент застывшей на ее губах, от мысли, что она стала наконец свободной.

– Китти?

Она сделала шаг назад и повернулась к своей молодой помощнице Рейчел, которая стояла в двух футах от нее. Ее аккуратно уложенные светлые волосы обрамляли лицо и подчеркивали выражение чуть заметной тревоги в зеленых глазах. Она была одета во все черное, если не считать туфель с неоново-розовыми каблуками и тонкого пояска в тон к ним. Узкая юбка и жакет до такой степени стягивали ее тонкую фигуру, что казались статичными, когда она двигалась. В руках она держала подставку с зажимом для бумаг, которую ее длинные пальцы сжимали с такой силой, что стали почти прозрачными.

– Они ждут вас, – сказала Рейчел, поворачиваясь к лестнице, ведущей вниз, в банкетный зал. Китти знала, что там собралась ее собственная телевизионная группа вместе с многочисленными звездами театра и кино, все те, у кого она брала интервью за двадцать лет существования ее популярного шоу. Она представила себе акустику в помещении, где каждому приходилось предельно повышать голос, чтобы быть услышанным сквозь стук ножей и вилок, мелодичный звон бокалов. Но все голоса смолкнут, когда она войдет.

– Нам пора идти, Китти, – нервно сказала Рейчел, стоя наверху лестницы. – Уже скоро подадут ужин, а вы хотели что-то сказать всем перед его началом.

– Я не хочу ничего говорить, но должна, – возразила Китти, перенося вес тела с одной ноги на другую, чтобы немного облегчить нарастающую боль в ступнях.

– Ты выглядишь потрясающе, как всегда, дорогая, – донесся сзади баритон, и обе женщины повернулись к Максу Хестону, неизменному генеральному продюсеру всех шоу с Китти в роли ведущей. Высокий и стройный, он облачился в превосходно сидящий на нем синий костюм и розовую сорочку. Его гладко выбритое лицо не потеряло мужской привлекательности. Мужчины совсем не стареют, подумала Китти, когда он ослепительно улыбнулся ей. Он оставался почти таким же, каким она увидела его при первой встрече более двадцати лет назад. Если честно, его внешность даже изменилась к лучшему. Пока Макс приближался к ним, Китти наблюдала за Рейчел. Молодая женщина чуть покраснела, немного кокетливо склонила голову, а затем подняла руку и провела ею по самому краю своей прически, проверяя, ровно ли лежат волосы. Макс всегда умел мгновенно превратить Рейчел в застенчивую школьницу, и это невыносимо раздражало Китти.

– Все в порядке? – спросил он тем тоном, к которому прибегал, когда Китти необходимо было выходить в студию.

Он прекрасно знал, насколько сильно она нуждается в поддержке, и умело отпускал комплименты, похвалы, помогая ей расслабиться, избавиться от чувства неловкости, великолепно умел подготовить свою звезду к каждой программе.

Вот только нынешним вечером ничего подобного не происходило. Он не только не подбадривал ее, а ужасно злил, не уделяя должного внимания. После окончания последнего шоу предыдущего сезона его привычная лояльность и преданность, несомненно, куда-то пропали. Он в последний момент сообщил, что не сможет пообедать с ней в назначенное время, не ответил на несколько ее телефонных звонков, а потом не прислал ни букета цветов, ни хотя бы открытки, когда распространили новость об окончании ее карьеры. Она заранее почувствовала, что руководство Би-би-си начало терять интерес к ее шоу. А потом никто не стал, несмотря на сложившуюся традицию, обсуждать с ней дату начала нового сезона, хотя ее агент специально обзвонил нескольких начальников. Она не без оснований подозревала, что вскоре, за очередным обедом, ее поставят в известность: следующий сезон станет для нее последним. Именно это и подтолкнуло Китти к решению самой объявить о добровольном уходе. Ей, а не Максу определять наиболее подходящее время для того, чтобы завершить свою карьеру и освободить место для молоденьких красавиц, уже давно наступавших ей на пятки. Она даже предполагала, что он может не явиться и на этот ужин, но Макс, хоть и с опозданием, позвонил и объявил, что принимает приглашение. Скорее всего, после того, как он узнал, сколько знаменитостей и влиятельных людей соберет на свой прощальный вечер Китти.