Она выдвинула и ящик стола и подала ему коробку ромашкового чая. Голд сощурился, читая надписи на фабричной упаковке. Трава, разумеется была не местной.
— А молоко есть?
— Кончилось, — Изобель сухо закашлялась. Видимо, голосовые связки больше не выдерживали нагрузки.
— Больно говорить?
Девушка кивнула, не переставая кашлять, в глазах её блестнули слёзы, и она просипела всё тем же мужским, так не шедшим ей голосом:
— Мне просто надо выспаться и всё пройдёт.
— Конечно, милая, — покачал головой Голд, — за неделю пройдёт, если до скоротечной чахотки не дойдёт. — Он нежно, едва касаясь, тронул желёзки у неё на шее, что-то проверяя, скользнул пальцами по лбу и остановился чуть выше переносицы. — И голова болит тут сильно, не проходит?..
— Да, — прошептала басом Изобель, глядя прямо ему в глаза.
— Ничего, милая, мы тебя за два дня на ноги поставим.
Голд продолжил изучать содержимое буфета и холодильника, с сожалением обнаружив, что и приправы все привозные, в фабричной упаковке, яйца кончились, так что гоголь-моголя не сделать, молоко с мёдом отменяется. Как ни не хотелось Голду оставлять сейчас Изобель одну, он уже готов был сдаться и отправиться за всем необходимым, как вдруг наткнулся на ящик с картошкой.
— Где брала?
— У МакКрэ, — коротко ответила девушка.
— Отлично, — кивнул Голд. — Значит ты пока приготовь ещё одни свежие носки, одеяло потолще, пару тканных полотенец или хоть навлочку. Я скоро буду.
Голд ловко очистил картофель, поставил очистки киптятиться на газовой плитке, а очищенные клубни залил водой и отправил на полку холодильника: пригодятся, когда девушке станет лучше и она сможет вливать в себя что-нибудь не жидкое. А пока он заварил в самой большой из найденных кружек ромашковый чай — пусть и без волшебных свойств, но горячее питьё должно было немного облегчить состояние — и отнёс его Изобель.
Через десять минут, когда очистки как следует настоялись, Голд добавил в отвар немного топлёного масла, которое, судя по всему тоже было местным, фермерским, и обвязав кастрюлю толстым полотенцем принёс её в комнату.
— Всё готово?
Изобель кивком указала на стоявшую рядом с кроватью тумбочку, на которой стопкой лежали, почти все указанные вещи.
— Надеюсь, ты ими не слишком дорожишь, потому что что со стиркой потом придётся повозиться, — усмехнулся Голд, устанавливая кастрюлю с отваром на кровати. — Ладно, милая, теперь тебе нужно просто склониться над кастрюлей и подышать.
— А можно без этого? — просипела Изобель.
Голд вздохнул.
— До тебя доходили слухи, что я целитель? Так вот, эти слухи чистая правда. Так что лучше слушайся.
Изобель грустно кивнула, склонилась над паром, а Голд накрыл её голову одеялом и вышел в ванную, за бумажными полотенцами. В последующие полчаса мучений, когда Изобель то судорожно дышала над отваром, то выныривала из-под одеяла прокашляться и отсморкаться. Полотенца очень пригодились, для льющегося с лица девушки потока пота и не менее бесконечного потока пробившейся наружу слизи.
Когда отвар немного остыл, Голд выудил из него картофельные очистки и соорудил из них три компресса. два на пятки, и один на грудь «чтобы мокрота отходила».
— Ну, — сказал он, устраивая Изобель повыше на подушках и со всех сторон подтыкая одеяло. — А теперь тебе действительно надо поспать. И когда проснёшься, тебе станет гораздо лучше…
— Я не хочу спать, — выдавила девушка сипло, — я и так целый день спала.
Голд вздохнул и уселся на край постели:
— Хочешь, я побуду с тобой пока ты засыпаешь, сказку тебе расскажу?
— Лучше быль… Про себя расскажи, — попросила девушка и прикрыла глаза.
— Про меня, — Голд нащупал в кармане пиджака игрушку, чудом оставшуюся с тех времён, когда сам он просил у отца рассказать его сказку перед сном, чтобы легче спалось на голодный желудок. — Лучше сказку. Жил-был мальчик, мать его умерла, так и не успев дать ему имени, и отец назвал его Румпельштильцхен. Румпель не понимал, почему его имя вызает у всех смех или негодование. Мальчишки смеялись над ним, взрослые обвиняли во лжи. Не понимал, но спросить у отца боялся. А когда Румпель подрос настолько, что перестал вызвать жалость и выпрашивать деньги с его помощью стало не так сподручно, отец при первом удобном случае избавился от сына. Вот тогда мальчик и понял, почему тот назвал его так. Потому что не любил.
Голд взглянул на Изобель. Девушка уже спала, тяжело дыша открытым ртом.
========== “Это, как бы, важно” ==========
Хэмиш заметил, что отец чувствует себя при Алекс неловко. Или делает всё, чтобы неловко почувствовала себя она. Ти Ви Джон, привыкший хозяйничать в участке, как у себя дома, и вовсе в открытую выражал недовольство её присутствием. Открывал холодильник и вслух ворчал про столичных штучек, которые заставили все полки своими йогуртами. А как-то извлёк из стока ванной ком светлых волос и плюхнул посреди стола, когда они обедали. Пришлось объяснять ему, кто в доме хозяин, а кто гость.
Голд такого себе не позволял, он вообще по большей части корчил из себя джентльмена, хотя Хэмиш уже давно успел понять, что под всеми этими “пожалуй-позвольте-извините” отец и жёстче, и проще, чем кажется. Да и с теми, кто ему дорог, ведёт себя совершенно иначе. Но не с Александрой, ей Голд пока не доверял: присматривался. Алекс тоже не слепая, чувствовала отношение. От того и болтала в присутствии отца вдвое больше обычного. И праздник этот затеяла… Может быть, ещё и от того, что к ней по возвращении многие стали как-то не так относиться. Все спрашивали, когда она обратно в Лондон или начинали сочувствовать, мол, как это, не сложилось в столице, значит. Словно не понимали, что Алекс не из тех, кто сдаётся. Пусть её решение было спонтанным, но вполне серьезным. Хэмиш чувствовал это. Как и то, что возвращение в Лохду не было для неё остановкой в её писательской карьере. Скорее заходом с другой стороны. Она ещё развернется! Но пока ей было немного не по себе, и Голд время от времени влезающий со своим “Нам надо поговорить, сынок” в смысле наедине только усугблял ситуацию.
По правде, все эти отцовские намёки на “нам надо многое обсудить”, раздоажали и самого Хэмиша. Он особенно и не понимал, о чём говорить. Голд его отец, окей, отлично, это выяснили. “Папа”, - это слово само ложилось на язык. Значит, теперь у Хэмиша есть родной человек, и у Голда тоже, они больше друг друга не бросят, это понятно. Чего тут обсуждать? Узнать что-то про собственное детство? К чему это, если оно давно прошло. От рассказов оно назад не вернётся, надо жить будущим. Рассказывать же отцу о том, как его определяли то в приюты, то в приёмные семьи, или как он в школе поражал всех учителей своей тупостью, Хэмиш не хотел. Старик только расстроится. Лучше уж устроить барбекю, нажарить мяса и обсудить футбол.
Поэтому, когда они столкнулись у Рори, (Хэмиш составлял заказ для грядущего праздника и интересовался, можно ли не покупать дополнительный мангал, а взять на попользоваться и вернуть после уикэнда), Хэмиш испытал смешанные чувства. С одной стороны он действительно был рад видеть отца, с другой стороны боялся, что тот опять заведёт шарманку “нам нужно объяснится”. Однако тот был больше озабочен выбором продуктов: покупателем Голд был очень придирчивым.
- Пап, - оторвал Хэмиш отца от выяснения важного вопроса, откуда в магазин попали французские баггеты, - рискую разрушить бизнес мистера Кэмпбела, - Хэмиш заговорщицки подмигнул Рори, - но они точно не из Франции. Ты мне лучше скажи, у тебя в лавке не найдётся лишней жаровни?
- У меня в лавке ничего лишнего нет, - отец сдержанно улыбнулся, - все товары имеют инвентаризационный номер и занесены в каталог. И жаровни там тоже есть, - последовала ещё одна нервная и неровная улыбка, - с тебя я, конечно, плату не возьму. Только не уверен, что стоит проводить пикник именно в эти выходные.
- Багет брать будете, мистер Голд? - поинтересовался Рори несколько нетерпеливо.
