Оглядевшись по сторонам и убедившись в отсутствии свидетелей столь гадкого поступка, фермер поспешил поскорее покинуть хижину.

На дворе уже вовсю главенствовала тихая восточная ночь. Несмотря на полное отсутствие фонарей, на улицах было достаточно света, исходившего от добродушной толстощекой луны, окруженной со всех сторон плотным кольцом маленьких остроугольных огоньков. От всего сердца поблагодарив природу за содействие в столь неблаговидном деле, фермер быстро зашагал по единственной деревенской дороге, должной привести его к главной городской свалке. С обеих сторон на него уныло взирали черные оконные квадраты бедных сельских хижин. Кое-где ещё слышались чьи-то тихие миролюбивые разговоры, происходящие обычно между двумя влюбленными сердцами, не могущими никак предаться на волю сну. Но в большинстве домов уже царил полнейший ночной покой.

Достигнув самой последней хижины, фермер обернулся назад. Дорога по-прежнему была совершенно пустующей. Облегченно выдохнув весь свой оставшийся страх быть замеченным, отец вместе с двумя малышами, мирно лежащими на его крепких рабочих руках, покинул пределы родной деревни.

Фермер проживал совсем рядом с первой в стране помойкой, являющейся главной границей Востока и Запада. Однако захаживал он в это место крайне редко, только когда имелась слишком срочная необходимость избавиться от уже никому на свете не нужной рухляди, не помещающейся в стоящий возле дома мусорный ящик. Гигантское королевство отходов, запах которых постоянно достигал его хижины, вызывало в нем чувство жуткой неприязни. По некоторым сведениям, возраст этого мерзопакостного места уже давно перевалил за несколько сотен лет. Свидетельством столь долгого существования свалки являлась, главным образом, огромная гора, образованная из накопившихся со временем отбросов, верх которой достигал уже практически края небес.

Фермеру было доподлинно известно, что данная территория является полностью необитаемой. Именно поэтому он и решил оставить на её попечение своих только что появившихся на свет чад, твердо зная, что они никогда и никем здесь не будут найдены.

Ещё раз посмотрев на младшего из младенцев, успевшего, равно как и его брат, по дороге достаточно крепко заснуть, он с глубоким сожалеющим вздохом положил ни о чем не смеющих догадываться малышей к самому подножию зловонной горы. Но только их маленькие сморщенные тела, завернутые в такие же сморщенные серые лохмотья, коснулись земли, как откуда-то сверху послышался ровный, противный слуху, тихий вой, похожий на стон одинокого упустившего добычу волка. Фермер вдруг ясно понял, что где-то совсем недалеко от него, а, может быть даже над ним, расположился один из самых свирепых лесных хищников. Через секунду к этому вою присоединился уже совершенно отчетливый звук царской трубы, играющей какую-то незнакомую торжественную мелодию. Последняя очень сильно напоминала по своему звучанию известный каждому восточному жителю королевский гимн, с которым обычно заходили на трон все правители достославной Товании.

И без того известный излишней трусливостью похититель детей перепугался настолько сильно, что пустился бежать без оглядки обратно домой, где уже вовсю голосила его супруга. Последняя, наперекор намерениям фермера, успела проснуться посреди ночи и подойти к пустующей люльке. Не обнаружив там своих маленьких крошек, которых она уже успела полюбить всем своим огромным материнским сердцем, она громко завыла от подступающего к горлу великого горя.

Но донельзя испуганный отец-злодей явно ошибся в своих предположениях относительно дальнейшей судьбы брошенных крошек, которая представлялась ему в весьма трагическом свете. Буквально через несколько минут около горы показалась роскошная алмазная карета, запряженная тройкой бледно-серых волков. Видимо, грозный вой, услышанный фермером минутою ранее, принадлежал именно им.

Подъехав вплотную к близнецам, ещё не успевшим до конца осознать свое горестное положение, хищники остановились. Дверца кареты плавно отворилась и из неё показался наружу неизвестный субъект, сверху донизу закутанный в черный габардиновый плащ. Голова таинственного посетителя помойного царства также была сокрыта от посторонних глаз под широкими полами капюшона.

Подойдя вплотную к близнецам, он наклонился над их красно-розовыми младенческими лицами и стал внимательно рассматривать каждое из них. При этом у неизвестного посетителя Помойного царства младший из братьев тоже вызвал гораздо большую симпатию, нежели старший.

– Посмотри-ка, дымчатая шкура, на этого господина! Как тебе представляется этот сморщенный комок кожи в роли главного певца Авелии? – повернулся он к одному из своих спутников, по всей видимости, выступавшему за главного в этой серой тройке.

– Многоименитый владыка, неужели в сердце вашем ещё живет желание взять себе на содержание словесного бездельника? – прорычал в ответ волк, видимо, совсем недовольный решением своего господина, – Конечно, он кажется чуть более живее и деятельнее, чем другой и чем кто-либо из авелийцев, но он,…он все равно…

Вожак остановился и видимо пытаясь подобрать слова тихо засопел.

– Был и остался тованским выродком? – едко усмехнулся хозяин вожака. – Да, Тования тем и славится, что воспитывает нам на горе провозвестников слов, которые пока оказываются на деле сильнее и убедительнее арифметических формул. Все эти смиренномудрые прислужники Мизраха умело прославляют слово самими словами, и поэтому мир наш только и умеет, что говорить. Но вот если тем же самым словом была бы прославлена его величество арифметика, любой бы из представителей земного рода сейчас же обратил к ней свой ум. Ведь именно песня всегда была главным оружием порока, ибо именно музыка способна вызвать в человеке целый прилив самых разных чувств. Одна мелодия может заставить идти на бой, а другая – на эшафот. Поэтому мне нужно сию же минуту, чтобы он запел!

Проговорив, а точнее уже прокричав последние слова, хозяин алмазной упряжки стал быстро оглядываться по сторонам. Наконец, судорожно блуждающий взгляд его остановился на одной одиноко торчащей из-под помойных завалов засохшей ветке, принадлежащей неизвестному растению, заживо захороненному под людскими отбросами. Отломав у неё с силой конец, черный господин снова подошел к младшему из младенцев, продолжавшему все так же мирно почивать во сне, и тихонько потеребил ему нос добытой только что палкой. Фермерский сын лишь тихонько вздохнул во сне и, повернув голову в сторону, продолжил спать.

– Несчастный ленивец! – в гневе прокричал повелитель волков. – Ради тебя я сломал ветку королевской фиги, за которую бы мой праотец тут же распял меня на горе! Так оставайся же ты умирать в этом несчастном злосмрадном царстве!

И хорошенько закутавшись в длинный свой плащ, гость Помойного королевства вновь поспешил удалиться обратно к карете. Но сделав всего один десяток шагов, он вдруг услышал позади себя чей-то жалобный неистовый плач. Обернувшись снова к младенцам, владыка Авелии тут же присвистнул от прорвавшегося наружу восторга. Старший близнец, вероятно, не на шутку расстроенный последними словами черного господина, проснулся-таки от своего сладкого невинного сна и безнадежно-громко заплакал.

– Так вот кто из них настоящий царский певун! – радостно прокричал неизвестный. –  Вот, о чьем голосе говорилось в проклятом пророчестве! Твоим-то домом и должен стать королевский дворец, а не бесприютная гнилая помойка.

С этими словами он отнял старшего брата от младшего и, завернув в свой длинный плащ, удалился к карете. Спрятавшись вместе с найденышем в своем чудесном алмазном доме, черный незнакомец громко вскрикнул: «Трогайте!», и трое его серых спутников стремглав помчались в золотые края.

Однако только карета неизвестного покровителя старшего брата скрылась за западным горизонтом, как около Помойной горы снова показались двое незнакомцев. Но в отличие от предыдущих гостей, явились они к бывшей достопочтеннейшей жительнице Царских земель не в парадных платьях, а вполне даже будничной одежде.