У меня нет цели вас оскорбить. Все вышеизложенное относится и к моему телу. Я каждый день стираю одежду, каждый день раздираю кожу в кровь мочалкой. Мне проблематично прикоснуться к своим стопам, если они тщательно не вымыты. Я курю четыре пачки в день, чтобы уничтожить себя. Я не стану дышать в вашу сторону. Я не возьму вас за руку, потому что потом буду чувствовать тяжесть вашего прикосновения еще очень долго.

Как вы считаете, с таким дерьмом я бы смог стать проститукой? Чувствуя на коже ваши взгляды…

Он снял с себя штаны и возбудил свое мужество. У меня на глазах. Он смотрел так, будто я жаренный кусок мяса. Смотрел как заключенный, изголодавшийся по женщине.

Он прижимается членом к стеклянной стене. Я – по ту сторону. Я опускаюсь на колени, и под аплодисменты вылизываю стекло в том месте, где находится член. Он дергается, окропляя стекло серой жидкостью. Мужчина прижимается к стеклу сильнее. Я смотрю на вас улыбаясь.

– Никогда не трогайте человека, который постоянно ходит в перчатках, – говорит он перед присяжными. – Никогда не обнимайте его, если он нехотя снимает перчатку чтобы пожать вашу руку.

– Как вы считаете, – спрашивает судья, – Почему он не переносит прикосновений?

– Потому-что у него отсутствует эмпатия. Знаете, уважаемый судья, эмпатия вырабатывается еще в раннем детстве при телесном контакте с другим человеком. Его никто не обнимал, никому и в голову не приходило погладить его по голове, когда ему было грустно, или когда ему было больно.

– Я возражаю. У меня хорошо развита эмпатия, и я умею сочувствовать и понимать невербальный язык жестов.

Раздается стук молотка, и судья говорит, что возражение отклоняется.

Когда ты проститутка, ты не имеешь права позволять своему телу потеть, неопрятно выглядеть, и напоминать клиенту о том, что ты человек. Будь куклой, будь машиной с механизмами внутри, и с нежной кожей снаружи.

Если ты шлюха, то ты не имеешь права жаловаться на свою проститутскую долю. Ты выбрала звание ночной жрицы сама, и ты обязана следовать этому пути безоговорочно. Если тебе мало платят, то ты плохая шлюха. Если клиент под тобой от скуки закуривает сигарету – то лучше займись цветами, или подай документы в училище. Не каждому дано быть Богиней Любви.

Используй чары. Закуривай сигарету так, чтобы огонек от зажигалки выгодно подсвечивал твои скулы, и оттенял глаза. Пользуйся косметикой, которая легко смывается водой, ведь мужчинам нравится, когда щеки прочерчивают черные слезы от потекшей туши. Половину помады оставляй на губах мужчины, а вторую половину – на его члене. Будь маленькой девочкой, изучая его причиндалы в трусах. Восхитись от его форм, запаха, обязательно скажи, что в жизни еще не видела члена лучше.

Скажи ему, что у него большие красивые руки. Любому мужчине это будет приятно.

Получай от своего призвания удовольствие, а не будь безчувственной секс-рабыней.

В середине апреля щука пошла на нерест, хотя лед с Мар-озера еще не сошел. Мы ставили сети в незамершей реке. Я перебирался на тот берег, а охотник – на другой. Натягивали капронку, и по ней спускали сеть. К следующему утру попадалось по три щучки с несколькими окунями.

Перед тем как на каракате ехать проверять сетки, мы заглядывали на тетеривинный ток. Выезжали в три часа ночи, и заползали в шалаш, построенный посреди болота. Час бездвижной лежки, и мы слышали крик тетерева. Выглядывали через прутья, а там пару петухов то бегают то вспархивают – созывают самок. Охотник шептал, чтобы я не дергался при выстреле. Дуло ружья он высунул через сосновые прутья, прицелился, шмальнул. На обед мы ели зажаранного на костре тетерева. В этом блюде не было ничего замысловатого кроме соли, но и от того оно было в тысячу раз вкусней всяких "ножек Буша" в городских забегаловках.

Хоть у охотника и было ружье а у меня нож – в избушку мы спешили затемно, чтобы не повстречать волков. Охотник сказал, что рядом кормится стая. Стая необычная, потому-что ее предводителем была волчица.

– Несколько лет назад по своей глупости я подстрелил вожака для шкуры. Его самка меня запомнила, а теперь ходит рядом. Ждет отомщения.

В нашей избушке не было электричества. Только свечи и дрожащий свет от теплого камина. Пока охотник за столом вытачивал из ложки мармышки, я сидел перед камином на медвежьей шкуре и заполнял дневник. С тех пор как я живу здесь, я помечаю записи не днями а лунными сутками, которые безошибочно научился отгадывать даже тогда, когда не видно луны. Живу я здесь восемь лунных месяцев. Это немного, но я многому научился. Но лучше всего я выделываю шкуры, которые мы обмениваем раз в две лунных фазы на салярку, хлеб, картошку, соль. С голоду не дохнем. Есть курицы, индюшки, и целый подпол с медом и всякого рода вареньями. И изба большая – двухэтажная. Охотник поселил меня наверх, так как там тепло, а я ночами мерзну. Сам он отдыхал в своей комнате на первом этаже, стены которой завешаны Иван-чаем, шкурами. В его комнате всегда пахло дикостью и природой.

На втором этаже была полка с книгами и картами. Первым делом я несколько раз подряд читал "Записки охотника" Тургенева, чтобы проникнуться духом дикой природы, в которой очутился. Меня буквально ломало без шума города, без людей. Помню, первое время я даже не выходил из дома. Только топил печку, варил обед, лез от скуки на стенку, а иногда думал убежать.

– Далеко не убежишь, – сказал тогда охотник, – До деревни пешком тридцать километров по тропе, а зимой ее снегом заносит. Только я знаю как до деревни добраться. Сунешься мимо деревни и умрешь. Насколько я знаю, кругом леса да болота. Волки да кабаны.

– А медведи? – поинтересовался я.

– А медведи зимой в спячке.

– Сколько тебе лет, охотник?

– Все мое, – отвечал он и шел во двор что-то рубить, строгать, колоть, чинить. Этот мужик успокаивался только вечером, а днем не найти человека занятей его.

Каждые шестые лунные сутки мы ходили в баню. Охотник ее протапливал, а я носил в чаны воду с родника. Это было частью моей реабилитации – физически работать и помогать охотнику. Под вечер напивались браги с медом и шли париться. Вместо шампуней и мочалок использовали порошок горчицы и траву хвоща, и скажу, что с такими незамысловатыми косметическими средствами, мои волосы стали гуще, а кожа наконец-таки исцелилась от гнойных нарывов.

Охотник бил вениками несчадно. Выбивал из меня дурь, а потом обливал холодной водой и заставлял пить медовуху. За месяц такой инквизиции я поправился, стал выглядеть здоровей. Но охотник не выводил меня к людям, говорил, что я еще болен. Тогда я подозревал, что он просто привык ко мне и не хотел отпускать.

К слову об охотнике. Я не стану упоминать его имени и откуда он взялся. История эта мутная как бобровый ручей, а сам охотник не кололся. Знаю, что он приходится дальним родственником моего отца, который-то и сослал меня сюда.

Охотник мужик неплохой но не разговорчивый. Это я трещетка, то это мне знать надо, то туда сходить. Помню, как вошел в его комнату и увидел два кожистых сморщенных мешочка, подвешанных на ниточках. Я смеялся при мысли, что охотник свои яйца подвесил, но потом я узнал, что эти высушенные тестикулы – бобровья струя. Это такие железы у бобров. Их вырезают, сушат, а потом добавляют в водку. А настой пьют как лекарство от всех болезней, но охотник сделал акцент именно на том, что это мерзкое поило со вкусом смолы и плавленой пластмассы повышает потенцию.

– А ты этой дрянью часом свой член не натираешь? А то вон он у тебя какой большущий, – издевался я над охотником. А он в ответ: