– А ты на мою залупу смотришь чтоли?

Ну, крепкий мужчина ростом под два метра наверное должен обладать именно такими размерами, подумал я.

Да, он был крепким. Мускулистым от постоянной работы и хотьбы, и здоровым как титан. Живи он в деревне, то все бабы на его шее вешались бы. Я ему так завидовал. Сам я был щуплым и бледным как поганка, и размерами хера не обладал столь внушающими как у охотника.

Шло время, я ходил с ним на рыбалку и охоту. Учился тому и этому, слушал его рассказы про животных, и постепенно привыкал к лесу. Уже сам ходил за берестой, сам ставил жерлицы и приносил в хату неплохой улов. Стал постепенно привыкать к одинокой жизни, и наверное отвык от города. Мне хотелось остаться здесь до осени, но как подумаю, что столько времени без баб проведу, так аж плохо становится. Не знаю, как с этим борется охотник.

Ночью мне запрещалось выходить из дома. Когда я спросил почему, охотник предложил мне выглянуть в окно. А там тьма, ничего не видно кроме десятков движущихся огоньков. По привычке прислушавшись, я услыхал рычание и тявканье. Волки! Они ждали своего часа. Караулили.

– Охотник, а почему они днем никогда не нападают? – спросил я плотнеее задернув шторку.

– Днем они слабы. Это не их время.

– Это странно. Хотел бы я отомстить – напал бы днем.

– Не вникай.

И в избушке стало так странно! Будто потонул в море корабль, а ты рядом на плоту сидишь. То есть и плот и избушка – если они могут спасти тебя от беды – становятся более уютными, теплыми. Сидя на своей любимой медвежьей шкуре я все-таки пытался вникнуть в волчью природу, пытался понять их "кодекс чести", но лишь заклевал носом и уснул под треск сосновых поленьев.

– Э, вставай лентяй, воды надо принести, – разбудил под утро охотник, тормоша меня за плечо.

– А волки? – спросил я, закутавшись в свою душегрейку. В доме было немного прохладно.

– Нет их днем. Можешь не бояться, – пряча глаза сказал охотник. Надев сапоги, я взял ведра и пошел на родник. Благо он был недалеко, распологался на склоне скалы, бил прямо из камней.

Обернулся – из за сосен показывается крыша дома – успокоился, но с полными ведрами чистой воды побежал обратно. Мало ли днем атакуют…

Разошелся лед на Мар-озере. Мы вытащили лодку, просмолили ее и куда-то поплыли. Охотник на веслах, а я головой мотаю – маленькие льдинки трутся о нос лодочки, ее саму от ветра шатает, на волнах подбрасывает. Думал – перевернемся, но доплыли мы до скалы, еще немного вдоль нее и заплыли в грот. Я от удивления рот раскрыл, а охотник рассмеялся, на палку намотал тряпку смоченую в салярке и поджег. Влажные стены пищеры осветились оранжевым светом, и я потерял дар речи – все камни и стены были изрисованны картинками. Маленькие человечки кидали копья не то в рысь не то в волка, эти же человечки сидели у костровища или у ямы – мне было не понять.

– Господи иисусе, – воскликнул я, и мое эхо прогулялось по пищере, оживило ее.

– Глянь туда, – охотник показал пальцем на дальнюю стену пищеры. Там из под воды показывался огромный плоский камень, а перед ним была нарисована полная женщина. Большие бедра, груди свисающие до полного живота. Как я понял – это было какое-то божество.

Охотник подтвердил мои слова рассказом:

– Пищерные люди, или как там их… Думаю, этим наскальным рисункам больше десяти тысяч лет. Сюда приходили умирать. Здесь и рождались.

– То есть?

– Видишь этот огромный валун перед рисунком "Большой женщины"? На него кладывали раненых в охоте, и тех забирала она, – он кивнул на трехметровый рисунок полной женщины. – Это была их богиня. На этом камне рожали женщины. Эти люди звали ее Великой слепой матерью. Богиней луны, ночи, животных.

– Откуда ты знаешь это?

– Книг надо читать больше. А на самом деле мне это рассказали археологи. Они у меня год жили, пищеру эту изучали.

Почему-то мне хотелось плакать, но я стыдился охотника. Он тоже смотрел на рисунки, как-то странно улыбался. Мне пришло в голову, что ему десять тысяч лет, а про археологов он соврал. Это могло быть правдой, или я был слишком впечатлительным.

– Ладно, поплыли отсюда, пока ветер еще больше не поднялся. А то обо скалы разобьемся. – охотник потушил факел и поплыл на свет. Пользуясь темнотой, я вытирал слезы. Может быть я был уже здесь. Рождался на том валуне, и там-же умирал, раненый когтями рыси.

Выплыв на свет божий, охотник спросил меня:

– Скучаешь по дому?

– Знаешь, я бы остался здесь навсегда, – сказал я не соврав, – В городе меня ничего не ждет кроме болезней.

– Ты здоров. Свежий воздух пошел тебе на пользу.

– Или баня. Охотник, можно я останусь? – спросил я. Я очень боялся задать этот вопрос, боясь услышать нет. Охотник усмехнулся и стал быстрее грести. Он ничего не сказал.

– Охотник, я тебе надоел?

– Надоел бы, так уж давно пешком до деревни отправил бы.

– Тогда почему молчишь?

– Есть вещи, которые бы мне хотелось сохранить в тайне.

Этого было достаточно. Сунув руки в карманы, я стал смотреть в небо. Ветер стих, и мы добрались до нашего берега быстрее, чем прибыли к гроту.

У меня не было вещей, чтобы собирать их. Разве что записная книжка и самодельный ножик. Мне бы хотелось оставить себе на память что-то от охотника. Какую-нибудь памятную вещь. Или хотелось забрать его с собой, но врятли бы он выжил в городе. Я не знаю сколько лет он прожил здесь, но я точно знаю, что он стал частью этого леса. Он настолько стал "своим", что его не пугались птицы, а животные имели смелость подходить к его дому очень близко. Я тоже хотел быть частью чего-то, я тоже хотел познать мудрость многовековых сосен и елей. Но… Еще я боялся того, что когда меня не будет, с охотником случится что-то плохое. При мне не раз он подворачивал ступни или ранился рубанком. И я всегда знал где лежат чистые тряпки и спирт. Я помогал носить вещи, когда ему было тяжело. Черт подери, да кто же теперь будет таскать воду в баню? Я так не хотел уходить.

Он завел каракат. Я прыгнул назад и попрощался с избой навсегда. Навсегда, потому-что знаю – мне здесь больше не бывать. Отсюда или вовсе никогда не уезжать, или побыть здесь да исчезнуть. Да я бы и не нашел дороги назад.

Мы петляли среди деревьев. Пару раз останавливались отдохнуть от тряски, перекусили хлебом и вареными яицами. Молчали. Охотник по своей молчаливой природе, а мне было просто нечего сказать. Я прощался с духом леса.

Подъезжая к деревне, охотник заговорил, перекрикивая ревущий мотор:

– Я тогда острогой поранился, а она ржавой была. Ночевал я прямо в лодке – хотел щуку поймать, а она не на спининг ни в сети не давалась. Вот плавал у берега, думал – заколю. А эта сука раз из тины показалась да исчезла. Как-то так получилось, что острогу себе в ногу загнал. Ослабел сильно, жар начался. До дома я бы не доплыл и не дошел, пришлось в грот плыть. Там лег на валун. Я смотрел на богиню, а от бреда казалось, что она двигалась. Я ей тогда пообещал самую лучшую шкуру, если она меня забирать не станет. Уснул. А проснулся совершенно здоровым. Добрался до дома, и в тот же день вожака завалил. Ошкурал и дал ей то, что обещал. Как никак спасла меня.

– И теперь волчица ждет тебя? – спросил я.

– Ждет. Да только не за самца мстить она хочет. Она ждет, когда помру, чтобы душу забрать. Считай я здесь задержался. Выторговал себе сколько-то времени.

– Охотник, может со мной махнешь?

– Не, дружище. И даром твоей помойки мне не надо. У меня ж в лесу все. И дом и хозяйство. Что я в городе то делать буду?

– Ну, можешь токсидермистом стать, – улыбнулся я.

– Дурак ты. Своих корней не пустил а чужие рубишь.

– Охотник, я увижу тебя?

– Может быть и свидимся.

Охотник умер через десять лет. Нашли его избушку совершенно пустую, видимо всю птицу перед смертью на волю выпустил. А тела так и не нашли, может волки съели, может отправился в грот помирать. Никто уж точно не узнает.