— Против, — твердо сказала она, заботливо перемещая тряпицу с поджившей скулы на разбитую губу. — Король — очень вредная профессия. А тебя, в отличие от твоего брата, мне жалко.

Тихий смех Миракла раздался одновременно с тем, как губы Герберта дрогнули в улыбке — несколько искаженной от того, что улыбаться ему было больно.

— Вот она, любовь. — Глядя на красно-черное кружево огненного мерцания, которое жар ткал на прогорающих углях, Мирк снова поднес хрусталь к губам. — Я скучал.

Последнее было сказано просто и обыденно. Как ничего не значащее замечание о погоде за окном. И не было приправлено ни пафосом, ни слезами, ни трогательным обращением в духе «дорогой брат».

Но все и так прекрасно поняли и то, к кому оно было обращено, и то, сколько всего на деле за ним стояло.

— Я тоже, — после долгого молчания сказал Герберт.

Так же просто.

Наконец перестав выбирать для себя подходящий круг ада, Ева умиротворенно макнула тряпицу в целебный настой — лишь теперь позволив себе утвердиться в мысли, что все было не зря. Переключилась на прикидки, как придется потрудиться над лицом Мирка, сплошь покрытого нежным румянцем экстренного магического загара.

— И все-таки я бы тебя прикончил, если б хотел.

— Ага. Как только из щупалец моих теней выпутался, так сразу бы и прикончил.

Мальчишки, подумала Ева с нежностью.

***

Кейлус нашел Тима в кабинете. За разбором скопившейся корреспонденции, до которой последние дни его господину было совершенно недосуг.

Сейчас, конечно же, нужды в этой работе не было никакой, но Кейлус прекрасно понимал его желание чем-то занять руки и голову.

— Как интересно, — все еще вытирая руки платком, пытаясь стереть с них ощущение чужой крови, произнес Кейлус. Жалея, что слишком мало похож на сестру, чтобы сейчас торжествовать, в полной мере радуясь достижению цели. — Бедные «коршуны»… ясно теперь, почему разведывательное заклятие ее не заметило.

Поднявшись из-за стола, Тим посмотрел на своего господина неуверенным взглядом побитого щенка — и Кейлус снова пожалел, что не мог устроить мальчишке из книжной лавки хотя бы нормальную могилу. Пришлось заставить плоть истлеть (элементарный фокус даже для такого посредственного некроманта, каким был он), после чего сжечь останки дотла: снова магией, на его взгляд предназначенной в первую очередь для решения самых пакостных задач. Слуги не выдали бы его, найди они свежее захоронение в саду, но Кейлус не хотел, чтобы они знали хоть что-то. Опасность подобных знаний подтверждало множество печальных примеров, помимо сегодняшнего.

Хоть розовым кустам в оранжерее, которые теперь подкормятся пеплом, повезло.

Забавно. Он ведь искренне старался, чтобы паренек остался жив. Даже зная, что в таком случае пришлось бы прикончить его своими руками — отпускать его после всего случившегося было бы безумием. Но…

— Ты видел ее? — спросил Тим.

В пасмурной серости его глаз Кейлус читал всю тяжесть осознания одного простого факта: мальчишка, которого сегодня привели в их дом, расплатился смертью за то, чтобы он, Тим, жил. И за минувшие дни Кейлусу несколько раз приходилось то вытаскивать своего секретаря из-за клаустура, то на время занятий музыкой накладывать на двери гостиной чары безмолвия — Тим пытался снова вызвать в памяти воспоминания, которые помогли бы точно установить, кого он видел в замке Рейолей. Без жертв, исключая разве что его страдания.

Только вот Кейлус лучше него знал, как устроены музыкальные блоки. И перспективы, открывавшиеся Тиму вследствие этого, его решительно не устраивали.

— Да. Видел. — Подойдя к столу, Кейлус оперся ладонями на теплое старое дерево. Уставился на морской пейзаж в золоченой раме, окруженной шелковым узором изумрудных обоев. — Я знаю, где она. И у кого. Теперь уже точно.

Увиденное было туманными обрывками, вспышками эпизодов: словно книга, из которой через одну выдрали страницы. Воспоминания — не картина, совершенно отражающая реальность. Но все же память человеческая хранит куда больше, чем самим людям кажется. Больше даже, чем в привычных обстоятельствах они могут вспомнить.

А Кейлус все же был достаточно умен, чтобы сделать из увиденного определенные выводы.

Так вот почему милая сестрица была так спокойна всякий раз, когда речь заходила о пророчестве! И насколько же гениален малыш Уэрти, сумевший провернуть такое! Айри впору пожалеть… даже не подозревает, какого змееныша пригрела на груди. Какой изящный план: позволить любящей тетушке учить тебя, позволить помочь тебе с подготовкой к ритуалу — и, взяв от нее все, что она может тебе дать, занять ее место. Выйти рука об руку с девой, обещанной Лоурэн, повторить подвиг Берндетта на глазах у тысяч восхищенных зрителей… После такого ни у кого не останется сомнений, что Гербеуэрт тир Рейоль послан в Керфи самими богами, дабы престол занял их законный избранник.

И что до того, что дева, подтверждающая его права на этот престол — поднятая марионетка, покорная воле хозяина?

Кейлус поймал себя на то, что кончики пальцев сами собой выстукивают на столешнице его последнюю траурную песню.

Нет, больше он не мог надеяться, что племяннику не под силу призыв Жнеца. Не теперь, когда видел величайшее его творение, непринужденно щебетавшее с продавцом книжной лавки. Перед глазами вновь встало милое личико девчонки, с нежной улыбкой выпытывавшей сведения о возможности воскрешения; потом — разочарование от выпытанного, которое ей почти удалось скрыть. А она явно не глупа… Особенно если учесть, что ей явно удалось на время сбежать от своего господина. Навсегда у нее бы и не вышло.

Что ж, коли она так хотела сбежать, прекрасный спаситель уже близко.

— Кажется, у меня будет новая работенка для господина Дэйлиона и его «коршунов», — молвил Кейлус. — Пусть и не совсем та, к которой они привыкли. — Впервые с момента, как он покинул проклятый серый зал с фарфоровой урной в руках, на губы его вернулась улыбка: за годы ношения маски успевшая к ним прирасти. — Придется тебе навестить нашего портного, Тим. Пора готовиться к визиту моей прелестной невесты.

(*прим.: Lacrimoso — жалостно, плачевно, печально, скорбно (муз.)

Их неприятности начались не с яблока. И даже не с того, что кто-то в памятную дату забыл подарить цветы.

А с того, что не забыл.

— Смотри! — воскликнула Ева, когда они с Гербертом шли через внутренний двор, возвращаясь с очередной фонтанной тренировки. Воодушевленно подтащив некроманта к замковой стене и отпустив его рукав, присела рядом с тем, что вызвало у нее всплеск эмоций. — Нет, только посмотри, какая прелесть!

Объектом ее восхищения оказался цветок. Одинокий, пушистый и желтенький, как цыпленок, на тоненьком стебельке, обрамленном пучком перистых листьев. Он пробился сквозь брусчатку в том месте, где на ней с чего-то виднелась темная полоска начисто растопленного снега: благодаря усердию скелетов и, возможно, капельке магии весь двор был чист, но щели между камнями все же забивала зимняя белизна. А тут с чего-то — небольшой пятачок весны среди царства беспощадного холода.

— У вас что, есть цветы, которые распускаются зимой? — разглядывая маленькое чудо, похожее на помесь астры с одуванчиком, полюбопытствовала Ева.

— Нет. Это летоцвет, они отходят в самом начале лета. — Стоя рядом, Герберт сверху вниз следил то ли за цветком, точно тот мог куда-то убежать, то ли за ней. — Под замком горячие источники, вода оттуда течет в краны по трубам. Здесь как раз пролегает одна, вот семечко и пригрелось. Еще зима поздняя, немудрено…

Кончиками пальцев Ева погладила мягкое соцветие: ласково и бережно, как котенка. Ожидала увидеть желтую пыльцу на коже, но в отличие от одуванчика летоцвет не пачкался.

Когда она подняла глаза, то под нечитаемым пристальным взглядом Герберта почувствовала себя неловко.

— Что? — быстро выпрямившись, нелюбезно буркнула Ева, задним числом оценивая свое поведение на предмет вульгарности или смехотворности.