© Яковлев О.И., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Шум и оживление царили на черниговском дворе князя Владимира Мономаха. По обе стороны широких провозных ворот рядами стояли гружённые снедью и оружием телеги, красовались просторные возки с расписными боками, громко ржали кони. Как потревоженные муравьи в муравейнике, сновали взад-вперёд челядинцы, гридни[1], подгоняемые хриплым голосом дворского.

Давно уже по Чернигову ползли неясные слухи, знающие люди говорили: ушёл от новгородцев их князь Святополк, сел в Турове[2], поближе к стольному Киеву, ждёт не дождётся смерти своего престарелого дяди Всеволода, отца князя Владимира, мыслит взобраться на киевский великий «злат стол». Остался Новгород без князя. Хотят новгородцы, чтоб ехал к ним кто-нибудь из Владимировых сыновей. Иначе для чего которую неделю толкутся в Чернигове послы из Новгорода – седобородые степенные бояре в долгих кафтанах, перетянутых золочёными поясами? Для чего в просторных палатах ведут они с князем и его ближними людьми длинные беседы?

Наконец князь Владимир, рассеяв все разноречивые слухи, объявил на городском вече свою волю:

– Даю новогородцам во князья старшего сына.

…Ещё вчера двенадцатилетний отрок Мстислав беззаботно играл с меньшими братьями в лапту, гонял голубей, сбегал с высокой кручи к берегу Десны, окунался со смехом в её холодную прозрачную, как зеркало, воду, а сегодня, сосредоточенный, вытянувшийся в струнку, стоит он посреди двора в шёлковой рубахе и алом плаще с серебряной дорогой фибулой[3]. Ноги отрока облегают поскрипывающие при ходьбе сапожки из сафьяна, голову покрывает парчовая шапочка. На глазах мальчика блестят слёзы, он смотрит на огромный отцовский терем, изузоренный и раскрашенный, весь расписанный золотом и киноварью[4]; на розовый собор Спаса с облитыми свинцом куполами и стройными башенками; на подъёмные крепостные мосты, переброшенные через наполненный мутной водой ров.

Провожать мальца в дальний неизведанный путь высыпала на крыльцо вся семья.

Мать, княгиня Гида, стоит бледная – ни кровинки на лице. Сухонькая, маленькая, она долго наставляет твёрдым ровным голосом своего любимца-первенца:

– Дядьку Павла во всём слушай. Смотри вокруг, в каждое дело вникай. Помни: доля княжья нелёгкая. Праздности и веселью всуе не предавайся. Учись с людьми ладить, жить в мире. Не руби сплеча…

Мстислав молча кивает, прикусив до боли губу. Мать всегда с ним такая – строгая, никогда не улыбнётся, но знает княжич, чувствует, сколь сильно она его любит, сколь тяжело ей отпускать его в чужой город, к чужим людям; ведает, как долго убеждала она отца отказать новгородским посланникам. Но державные заботы превыше всего, и что в сравнении с ними их чувства, что он сам, двенадцатилетний несмышлёный парнишка, в волнении не знающий, куда сейчас девать руки?

Ласковые белые материнские длани обнимают Мстислава, он, не выдержав, рыдает, уронив голову, Гида успокаивает его, похлопывая по плечу.

– Негоже, сын. Ведь князь ты.

Княгиня говорит твёрдо, с едва заметным акцентом.

Много лет назад приплыла она, беглая англосаксонская королевна, совсем почти девочка, на длинной ладье к своему жениху, принеся с собой горькие рассказы о покорении Англии нормандским герцогом Вильгельмом[5]. Отец Гиды погиб в жестоком бою при Гастингсе, мать умерла от горя, а юная сирота-королевна долгое время скиталась по Европе.

Холодными зимними вечерами она рассказывала своему маленькому первенцу о пережитых невзгодах, и перед глазами ребёнка Мстислава вставали мрачные картины каменных замков, необъятных морских просторов под серыми небесами, нескончаемых беспощадных схваток. Таков был мир вокруг, и вот теперь, в двенадцать свои лет Мстислав входил в него, становился сам частью этого огромного мира с его страстями и суетой.

В честь отца княгини Гиды Мстислав получил второе имя – Га́рольд, но таким непривычным чужеземным именем, которое, по правде сказать, и самому Мстиславу нисколько не нравилось, называла его только мать, да и то редко. При крещении его нарекли Феодором, в честь греческого святого Феодора Стратилата – это имя было как-то ближе, родней, привычней, так звали его иной раз и отец, и братья, и дядька-пестун Павел.

Павел открыл перед отроком другой мир – книги в драгоценных окладах, увлекательные и поучительные. От Павла и из книг Мстислав узнавал про великие дела предков, про своего прадеда, князя Ярослава, во всём ставшего для него примером, про его брата Мстислава Храброго, с упоением читал и слушал рассказы об осаде русами Константинополя[6], о походе на Корсунь[7], об Игоре и Ольге, о покорении враждебной Хазарии. Отныне – это было странным и не совсем понятным – он, Мстислав, тоже будет занесён в летописные свитки; люди, вся Русь, да и не только она, узнает о его существовании, и он должен будет стать достойным продолжателем славы предков.

С годами придёт к нему честолюбие, княжеская гордость, сейчас же этих качеств ещё не было у ребёнка, с трудом сдерживающего слёзы.

Вымученно улыбаясь, Мстислав оглядел стоявших рядом с матерью братьев. Изяслав, паробок одиннадцати лет с весёлыми озорными глазами, вдруг вмиг погрустневший, сосредоточенный, хмурил бледное чело. Возле него стоял шестилетний темноволосый Ярополк в нарядном кафтанчике, перебирал пальцами раздвоенные концы кожаного пояса. Он ещё не понимал, видно, до конца, зачем это его так празднично нарядили сегодня и почему так смотрят все на старшего брата.

К материному длинному саяну испуганно жалась маленькая сестричка Марица, простоволосая, с туго заплетённой светлой косичкой.

Мстислав обнял и расцеловал всех по очереди. К нему подошёл отец, молвил негромко:

– Ну, с Богом, Мстиславе.

Ко княжичу подвели низкорослую кобылку с позолоченным стременем. Мстислав, невысокий и щупленький для своих лет (весь пошёл в мать), вскарабкался в седло и, махнув на прощание рукой, тронул поводья.

Кони выехали за ворота и рысью понеслись по пыльному шляху. Тревожно стучало в груди Мстислава сердце, он с опаской поглядывал на седобородых бояр в дорогих опашнях[8] и высоких горлатных[9] шапках. Что теперь будет? Какая жизнь ждёт его в далёком чужом Новгороде?

Мстислав стиснул зубы и поторопил кобылку.

Взбирался он с холма на холм, мчался через буераки и балки, пересекал мелкие речушки, подмечая ненароком, как копыта кобылки будоражат песчаное дно. Скрипели за его спиной телеги, кричали, подхлёстывая саврасых лошадей-тяжеловозов, возничие, тяжело громыхали на ухабах обозы. Волнение охватывало Мстислава, он устремлял взор вдаль, подставляя лицо под струи холодного северного ветра.

Первый путь начинался для юного князя-отрока. Сколько ещё таких путей будет у него впереди? Неисповедимы пути Господни.

С вершины одного из немногих пологих холмов, что тянутся цепочкой вдоль берега Волхова, взору Мстислава открывалась бескрайняя, подобная глади моря равнина. За рекой простирались широкие луга с жёлтой уже травой, их окаймляла синеющая стена густого хвойного леса, а за ней не было видно уже ничего, лишь проступала в туманной дали линия горизонта – едва заметная глазу граница между вечно серым, затянутым тучами небом и удивительно плоской, ровной землёй.