– Да нет, не хочу я его тоже. В городе надоел. Всё равно ничего путного не показывают, криминал сплошной да сплетни: кто, где, с кем и сколько раз, – он вдруг осекся на этих словах и как-то снова погрустнел.

Немного помолчав, спросил дядьку:

–Дядь Ген, вот ты днем говорил, сам, дескать, виноват. Не разобрался в человеке, а потом его и винишь. Забудь, прости, да ещё и пожалей. Так по этой логике надо всех мошенников, что у людей деньги обманом выманивают, тоже прощать, да жалеть? Сам виноват, потому что не разобрался, что он жулик? Это что же тогда получится?

Дядя Гена сел на диван рядом с Артемом:

– А что получится?

– Ну, так, значит, выпускай их из тюрем на волю?

– Ну почему же? Не надо никого выпускать. Ты просто не путай общественное прощение и своё личное. Мы же все люди, живем в обществе, следовательно, должны соблюдать установленные законы и правила общежития. А одно из таких правил гласит – не воруй, причем, не важно как – мошенничество это или разбой. Всегда это было, испокон веку, иначе общество не сможет нормально жить и развиваться. Поэтому тех, кто ворует, и наказывают за это. Но ты-то сам его при этом и простить можешь, и даже пожалеть. Душу его бестолковую и заблудшую пожалеть, потому как тяжко ему придется. Ты только подумай, что же это за жизнь такая у человека, что ему постоянно в страхе пребывать приходится: «Как бы ни поймали, как бы в тюрьму ни посадили»? Или думаешь, эти люди спят спокойно? Сомневаюсь… Ходи, да озирайся.

Артем усмехнулся:

– Ну не знаю… И воруют, и живут в своё удовольствие, и спят, я думаю, вполне благополучно. Причем воруют-то миллионами да миллиардами.

– Так это только внешнее, напускное благополучие. А там, в глубине-то – страх сидит. Они бодрят себя, убедить пытаются, что крутые, что всё им нипочем, что плевали они на всех, а покоя-то в душе всё равно нет.

– Ну ладно, бог с ними, с мошенниками этими, но всё равно не могу я никак принять, что и жену свою пожалеть должен. Отпустить на все четыре стороны – ладно, тут по-другому и не получится, но с чего мне её жалеть? Думаешь, её совесть мучает? Да она, поди, рада радешенька, что меня удалось из дома выжить. И спит спокойно, да ещё и не одна, наверное, – Артем зло ухмыльнулся.

Дядя Гена вздохнул:

– Не понял ты меня, племяш… Давай по-другому объяснить попробую. Вот скажи, доводилось тебе такое видеть, что ребятенок маленький шагает, ходить только учится и – раз! в стул врезался, упал, заплакал?

– Конечно, видел, – племянник снова удивленно посмотрел на дядьку: «К чему он опять клонит?». – Полинка сколько раз стулья сшибала.

– Ну вот… Упал, значит, плачет, а тут бабуля сердобольная подскакивает, подняла дитятку и давай стул этот лупить да приговаривать: «Ах, какой стул нехороший, ах, встал он тут у нас на дороженьке, ах, вот мы ему, вот мы ему!». Видел такое?

– Ну да, и такое доводилось.

– Так скажи мне, кто виноват, что ребенок в стул врезался? Неужели этот стул? Он, вообще-то на месте стоит, никого не трогает, а ребенок шпарит напропалую и – тресь в него с разбегу!

Артем засмеялся:

– Естественно, ребенок.

– А как ты думаешь, что для себя уяснит этот ребенок после того, как его бабка всю вину на стул этот несчастный свалит? А он скажет себе: «Я-то молодец, оказывается, я хожу как надо, это стул дурацкий во всем виноват». Вместо того чтобы подумать: «А вдруг это я не правильно что-то сделал? Может, мне надо учиться ходить поаккуратнее? Может, на себя лишний раз посмотреть?» Конечно, ходить нормально он рано или поздно всё же научится и стулья постоянно сшибать не будет, но потом, что бы в его жизни ни случилось, он будет думать по-прежнему: «Я-то молодец, я-то не при чем, а вот Ванька-Петька-Светка, это они во всем виноваты», поскольку не приучен он будет к себе критически относиться, к своим поступкам.

– Погоди! – поднял руку племянник. – Во-первых, я не помню, чтобы при мне кто-то наказывал стулья, в которые я врезался, когда учился ходить. А во-вторых, Эльвира это не стул, и я не просто врезался в неё сдуру. Стул никого не обманывает, он стоит и все его видят – хочешь врезайся, хочешь обходи. А она меня обманула, причем жестоко обманула!

– Не кипятись. Про стул это я так, для примера. В жизни полно других ситуаций, когда человек может уяснить, что в его проблемах виноваты все, кроме него самого. А что касается Эльвиры… Да, она не стул, так ведь и ты уже не просто ходить учишься. Ты, мил человек, уже другие уроки в этой жизни проходишь, посерьезнее. Я же тебе про принцип толкую на примере этого стула. Если ты изо всей этой ситуации с изменой жены, с предательством друга выйдешь с глубокой обидой и злостью на них – это они такие сякие, а я не при чем, то, считай, не прошел ты свой урок. Поэтому это прощение в первую очередь тебе самому нужно. Ты ещё молодой, у тебя жизнь впереди, и если не научишься это делать сейчас, то потом намного тяжелее будет. И рискуешь ты потом этот урок заново проходить, только уже, возможно, на более серьезном уровне.

– Куда уж серьезнее, – нахмурился Артем.

– Ну, брат, жизнь она разные сюрпризы может преподносить, куда серьезнее измены жены, – дядя Гена встал, подошел к печке и потрогал ладонью дымоходы. – Как думаешь, подтопить на ночь или так до утра дотянем, не замерзнем?

– Да ладно, не топи. Не зима же на улице, – Артем тоже встал с дивана.

Дядька продолжал:

– Вот представь, идет человек, а за спиной рюкзак. Как затаил на кого обиду, злость, или иной какой гнев, зависть, ревность, так, считай, положил камушек в рюкзак этот. И со временем там столько камней набирается, что дальше идти уже сил нет. Тянет рюкзак к земле, давит на плечи ношей непосильной, а человек, вместо того, чтоб сбросить всё это, упирается, кажилится, пока совсем не свалится без сил.

– И что? Как сбросить этот рюкзак?

– Простить, – дядя Гена улыбнулся. – Простить тех, на кого гнев, злость, обида. Только по-настоящему, а не формально. Чтоб зла в душе не осталось ни капли. А уж каким образом ты это сделаешь, тут по-разному может быть. Я вот тебе предложил посмотреть на ситуацию с женой с другой стороны – что ты сам человека переоценил, а потом претензии ему предъявляешь, почему он не соответствует твоим требованиям. Да потому и не соответствует, что он совсем другой. Чего же сейчас на неё бочку катить? Расцени эту ситуацию, как жизненный урок, словно ты в стул врезался, сделай выводы и живи дальше, но уже без Эльвиры своей, а ей скажи «спасибо» за всё и «до свидания». То же самое и Олегу своему. Впрочем, что делать, это тебе решать, жизнь-то твоя. Я просто тебе совет даю, не более.

– Вот, если честно, дядь Ген, то я тебя не очень понимаю с этими уроками, – Артем, задумавшись, неспешно ходил по комнате из угла в угол. – Это же не школа, в конце концов.

– А что же это? Жизнь как раз и есть одна большая и долгая школа.

– Гм, но в школе-то потом экзамены сдал и дальше, в институт, потом ещё куда-нибудь. А тут что? Рано или поздно помрешь и всё – кончились твои уроки.

– Кто знает, кончились они или нет.

– В смысле? Ты о загробной жизни, что ли?

Дядя Гена пожал плечами:

– Может, и о загробной, а может, вдруг, да и опять тут же, на земле этой.

– Ну, ты даешь! Вот договорились мы с тобой. Я там у тебя Библию видел на полке, а ты сейчас словно буддист какой-нибудь рассуждаешь или индус. Да брось ты!

– Так я ж тебе и говорю – тебе решать, как дальше жить. Это твой выбор, я ведь не настаиваю. Раз уж у нас с тобой разговор такой зашел о жизни, вот я тебе и высказал свое мнение. Поделился, так сказать, не более того. А там уж тебе решать, – повторил дядя Гена и улыбнулся. – Ну что, может, спать уже ложиться будем?

– Давай, правда, спать будем, – согласился Артем. – А то что-то у меня уже голова кругом пошла от разговоров этих.

На душе у него стало как-то не спокойно, словно взъерошил там кто-то против шерсти. В бане, да и потом, когда сидели втроем за столом и разговаривали, он немного успокоился, даже смирился с мыслью, что никого жалеть не собирается, что всё само как-нибудь устаканится, а тут дядька опять со своими стульями, уроками да рюкзаками… Разбередил чего-то, только не понятно чего…