Да ты рехнулась, Зимина.

Она встретилась взглядом с Пашей и единственная здравая мысль камнем потонула в бушующем море эмоций.

Этому не было ни объяснений, ни оправданий, впрочем, Ирина и не собиралась их искать. Если в первый раз все случилось лишь по дурацкой, нелепой ошибке, если второй можно было списать на оглушительное, лишившее сил отчаяние, то сейчас объяснений не находилось. Не хотелось находить.

— Ирина Сергеевна…

Слабая попытка остановить — ее? себя? — раздробилась о раскаленную непроницаемость расширенных зрачков. Яростное пламя билось в потемневших глазах. Нетерпеливое, полыхающее, уничтожающее хлипкие обрывки разумных мыслей. Он сгорал заживо в этом пылающем, диком, раздирающем изнутри взгляде. И уже не мог ничего остановить.

Потому что хрена с два он хотел ее останавливать.

И жалкие остатки выдержки лопнули с оглушительным треском. В тот самый миг, когда, по-прежнему не отводя от него своего неуправлемо-хищного ты-принадлежишь-мне взгляда, Ирина Сергеевна медленно облизнула пересохшие губы.

Эти-блин-губы.

И целый калейдоскоп воспоминаний — мучительно-сладостных, раскаленных настолько, что стало больно, — грохочущей вспышкой разорвался в сознании.

Податливо-нежные. Жаркие. Возмущенно-дрожащие, почти-протестующие, с чуть солоноватым привкусом горячих слез. С прикипающими к ним такими охрененно-соблазнительными негромкими стонами, от которых у него не то что срывало крышу — громко и беспощадно отключались мозги.

Вот как сейчас, когда прохладная ладонь опустилась на его плечо, безнадежно комкая ткань футболки.

Судорожный выдох застыл в горле, едва тонкие пальцы неторопливо скользнули к затылку. Опускаясь ниже, поглаживая настороженно окаменевшие мышцы, впитывая исходящий от напряженного тела жар. И разгоряченно-застывший взгляд все так же не отрывался от его глаз, словно стремясь вобрать в себя, выпить до дна всю его душу.

Он в полной ее власти.

Отчего-то эта победная мысль, столь явно отпечатавшаяся в пылающе-темных радужках, взбесила его до невероятности. Еще слишком живы были воспоминания о тихой, нежной покорности; о слабости и измученности, граничащей с равнодушием. И вот опять — спокойствие, сталь, почти болезненное желание властвовать, неоспоримо и неразделимо быть главной.

Паша перехватил ее запястья в тот самый момент, когда руки замерли у самого края одежды, собираясь потянуть вверх мешающую ткань. Стиснул, с трудом подавив желание сжать до боли, до синяков, заставить почувствовать всю скрытую силу его рук. Сдержался, с удовольствием отмечая, как пламя в ее глазах разбавляется досадой и возмущением. Мягко толкнул назад, заставляя прижаться поясницей к твердой поверхности высокого подоконника, жадно вглядываясь в мелово-бледное лицо с яркими пятнами лихорадочного румянца на щеках. И только потом не спеша наклонился к губам, поймав горячий, нетерпеливый вздох. Медленно, изучающе-ласково, словно пробуя на вкус ее жадные, поспешные поцелуи. Горьковато-призрачный сигаретный дым и ароматная сладость малины терпкой смесью осели на языке, и последние отзвуки мыслей растаяли в закоулках сознания.

Он упустил момент, когда вцепившиеся в его плечи пальцы взметнулись вверх, стаскивая раздражающий предмет одежды. Только вздрогнул, ощутив коснувшийся кожи легкий сквозняк, и немного отстранился, наблюдая, как дрожащие пальцы торопливо пытаются развязать шелковый пояс халата. Усмехнувшись такому неприкрытому нетерпению, Паша отвел ее руки и не торопясь распутал крепко затянутый узел, тут же впиваясь взглядом в изящную хрупкость тонкой фигуры.

И тлеющие угли зудящего раздражения погасли, едва успев вспыхнуть. Что-то необъяснимо-саднящее, болезненно распиравшее грудь, подозрительно похожее на чистую, ничем не замутненную нежность, заполнило изнутри — всецело и абсолютно.

Горящий взгляд, ощутимый почти физически, скользнул по всему ее телу, разжигая под кожей искрящие волны напряжения. Ира торопливо прикрыла глаза, боясь, что в них читается откровенная, бесстыдная в своей слабости мольба. А в следующую секунду крепкие руки осторожно подхватили ее под бедра, опуская на жесткую деревянную поверхность.

И звездная чернота неба за окном обрушилась, закружилась, опрокидывая, переворачивая и погребая под собой. Мелькали, двоились, вспыхивали и гасли звезды, то мерно, то рвано качались и плыли темные ветви деревьев, набегающие и рассеивающиеся облака. Все стремительней, яростней, выше…

И вдруг.

— Ириш…

Мягким выдохом в растрепанные, лавандой отдающие локоны.

Прерывистая частота нервных вздохов арктически-ледяным комом смерзлась в груди.

Почему так больно?

Туго натянутая струна в груди треснула с тоскливо-пронзительным звоном. И стало вдруг так невыносимо-больно и обжигающе-горячо. Как будто сердце разорвалось, заполняя все внутри кипящим, ядовито-острым потоком крови.

Она задохнулась.

И снова:

— Ириш.

Медленно, словно преодолевая невыносимую тяжесть, она подняла голову, встречаясь с ним взглядом.

Растерянная. Распахнутая. Если бы она только осознавала, насколько сейчас открыта перед ним. Наверняка бы поспешно отвернулась, не позволяя прочитать ни малейшей эмоции в затуманенно-карих.

Маски. Их не было сейчас на ее лице — ни одной. Все они, привычные, казалось, намертво приклеенные к лицу, сейчас покрывались пылью в дальнем углу прохладной, сумрачной комнаты.

И, ошеломленный открытием искренности, Паша вновь потянулся к ее губам. Продлить до вечности эту секунду истины — все, чего ему хотелось в тот момент.

А в следующее мгновение Ирина Сергеевна, недоуменно моргнув, вопросительно посмотрела на него. Словно не совсем узнавая, не помня того сумасшествия, которое только что кружило их в вихре самозабвенности.

Рыжие локоны вспыхнули темным золотом. Мелькнул изящный изгиб спины с хрупкими, совсем девичьими позвонками — он помнил, как в прошлый раз целовал каждый, заставляя ее исходить негодующе-жаркой, трепетной дрожью.

Какого хрена все это так сильно вбилось в мозг?

— Ирина Сергеевна…

Вкрадчивый шелест шелка. Пояс халата как можно туже. И лед. Непроницаемая броня льда в насмешливо-спокойных, безучастных глазах.

— Да, Паш?

Так охренительно сдержанно. Как будто ничего, совсем ничего не случилось.

— Ничего.

Откуда у него взялось столько выдержки? Где-то в голове бурлящее возмущение зашлось трехэтажным матом.

Легкие шаги замерли за неплотно прикрытой дверью, и только тогда Паша прижался горящим лбом к прохладному стеклу. За окном размеренно качались ветви деревьев, лениво плыли редкие облака, вспыхивали и гасли звезды. В комнате стихал запах лаванды, горьковато-терпких духов и оглушительный грохот сердца. Сигаретно-малиновый привкус последнего поцелуя постепенно догорал на губах.

========== Замкнутый круг. I ==========

— Значит, проблему вы решили, — рассеянно позвякивая ложкой о край чашки с чаем, подытожила Ирина Сергеевна, и по тону Костя безошибочно определил, что мыслями начальница витает далеко от темы разговора. — А Ткачев почему-то мне ничего не сказал…

— Наверное, волновать не хотел, — деликатно ответил Щукин, отводя глаза. Развелось тут, блин, тактичных да понимающих, беззлобно проворчала про себя Ира, внешне на замечание никак не отреагировав.

— А ты уверен, что…

— Ну уж об этом не волнуйтесь, — невесело усмехнулся Костя, догадавшись, что беспокоит начальницу.

— Вот и хорошо, — все также невнимательно бросила Ирина Сергеевна. — А с киллером что? Вы его тоже…

— Закрыли. Нашлось за что. Хотя я думал, Ткачев его прямо в допросной… — и осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Однако последняя реплика вновь осталась без внимания.

— Хорошо, — повторила Зимина и внезапно выпалила неожиданным вопросом: — А почему именно ты…

Щукин криво улыбнулся, бездумно разворачивая конфетную обертку.

— Помните, вы меня спрашивали про выбор? Ну вот я его и сделал. Я должен был защитить всех нас, и я это сделал.