— А знаете, я ни о чем не жалею. — Теперь в глазах Ткачева вновь светилась убежденность, уверенность, не хранившая сожалений. — Все, что произошло… Наверное, так было нужно. Ну, судьба что ли. Да, пусть тогда казалось, что невыносимо больно… Но если это было нужно, чтобы все стало так, как сейчас… Я бы, наверное, если мог, ничего не стал бы менять. И еще… Я не мастер признаний, конечно, но… Из того, что с нами было, я понял одну очень важную вещь.

Ира замерла. Она догадывалась, что он собирается сказать, но вдруг поняла, что не хочет услышать от него этих слов — истертые в своей банальности, они лишь все испортят. Однако Паша сказал совсем другое.

— Знаете, часто как-то так получалось… И когда мы были против палачей, и когда казнили Лаптева, и когда одни против всех голосовали, чтобы отпустить Гарика, и много всего еще… Как-то так получалось, что мы были вместе, вы и я. Наверное, для этого и нужно было это все, чтобы что-то понять, разглядеть… Ирина Сергеевна, я хочу, чтобы вы знали. Я хочу быть с вами. Всегда.

С вами. Всегда.

И целый космос взорвался в двух простых, но так много значащих фразах.

Где-то за пределами бережно обнимавших ее рук продолжал существовать мир — жестокий, пугающий, беспощадный. И она сама была частью этого мира — циничная, безжалостная, беспринципная. Но это не имело значения.

Потому что он с ней теперь. И уже навсегда.