========== Часть первая: Обратная сторона мести. Признание ==========
Очередное собрание подходило к концу. Обсудили несколько дел, о которых нежелательно было бы распространяться в стенах отдела. Договорились о мерах по отношению к одному зарвавшемуся коммерсу. Решили участь нескольких беспредельщиков: кого припугнуть и отпустить, кого посадить, кого хорошенько наказать. Вроде бы никаких особых сложностей или проблем на горизонте не маячило, однако было заметно, что Зимина чем-то загружена. И когда нетерпеливо ерзавший на протяжении всего разговора Фомин с энтузиазмом вскочил — мол, “водочка стынет и вообще…”, рявкнула, заставив участкового вздрогнуть:
— Сядь! Водка у него стынет… А мозги застудить не умудрился?
Недоумевающий и даже несколько обиженный капитан послушно уселся на место.
— Я специально собрала сегодня вас всех, — полковник обвела внимательным взглядом присутствующих, собираясь с мыслями. — Я должна кое в чем признаться. На самом деле это нужно было сделать еще год назад… — На последних словах наступила тишина. В воздухе начало скапливаться напряжение. — Но после того, как в этом чуть не признался невиновный… Я не имею права молчать. Русакову убила я. Она хотела нас всех сдать, и я не могла поступить иначе, — отчеканила Зимина и резко замолчала, наблюдая за реакцией. Тишина сгустилась, став оглушительной и давящей на нервы. Было слышно, как из неплотно закрытого крана капает вода. Все молчали, переваривая новость, только Климов, стоящий рядом, взглянул ободряюще, однако ничего не сказал.
Первым очнулся Ткачев. Неверным движением отодвинул стул, разорвав безмолвие резким неприятным скрипом. Встал, придерживаясь за стол, будто ноги не держали. Поднял голову, вперив в начальницу пустой непонимающий взгляд.
— Да как вы… — начал тихо, словно говорить было физически больно и трудно. — Мы гребаный год искали непонятно кого. Кошмарили каких-то левых людей, выбивая признание. А все это время… — Павел замолчал, не отводя от Зиминой взгляда, в котором постепенно закипала ярость и ненависть. Бурлящая, дикая, буквально обжигающая своей безнадежностью и отчаянием. Он ко многому был готов, но этот удар капитана застал врасплох. Женщина, которой он восхищался, которая была для него образцом силы, твердости, даже благородства — она оказалась предательницей. Просто сделала то, что считала нужным, не попытавшись как-то договориться, найти из ситуации оптимальный выход. А потом еще целый год парила всем мозги, притворялась, делала вид, что ничего не понимает…
— Сука. Какая же ты сука, — процедил Ткачев, делая несколько шагов к полковнику. В голове гудело, перед глазами стояла мутно-красная пелена, сквозь которую пробивалась только одна деталь. Изящная шея в воротнике форменной рубашки с тщательно завязанным галстуком. Ткачев не мог отвести от нее взгляда, а кончики резко похолодевших пальцев болезненно закололо. Желание сжать руки на горле этой твари перебивало все: слабо плывущие в голове мысли; ощущение реальности; чьи-то руки, пытавшиеся его удержать…
Дверь хлопнула, заглушая отчаянные выкрики Ткачева. Зимина опустилась стул, глядя прямо перед собой. Снова воцарилась тишина.
— Вы… идите, — глухо сказала полковник, не глядя ни на кого.
— Ир… — первой начала Измайлова, но натолкнулась на уверенный, совершенно холодный взгляд подруги.
— Идите, — повторила Зимина, и присутствующие послушно принялись собираться. Спорить никто не решился, да и каждому нужно было принять и понять эту неожиданную откровенность.
На улице, сдерживаемый стальной хваткой Исаева и Савицкого, бесновался Ткачев.
— Дрянь! Сука! Я ее убью! — орал капитан, в десятый раз повторяя различные варианты ругательств. Горло уже начало саднить от криков, а глаза почему-то жгло.
— Да уймись ты! — прикрикнул Савицкий и толкнул друга к скамейке. Павел послушно сел и устало обхватил руками гудящую голову. На смену ярости пришла абсолютная пустота. Не хотелось никуда идти, никого видеть и слышать. Поэтому, когда Ромыч положил руку на плечо, что-то говоря, Ткачев резко скинул его ладонь и сдавленно произнес:
— Вы идите. Мне подумать надо.
— О чем тебе подумать надо? — Савицкий не двинулся с места. — Ты сейчас такого надумаешь, что потом вовек не расхлебаешь.
— Ромыч, пожалуйста, — что-то в голосе Ткачева заставило Савицкого послушаться. Он еще раз с сомнением взглянул на друга, но все-таки встал со скамейки, знаком прося Исаева последовать за ним.
***
Время давно перевалило за полночь, однако Ткачев и не думал о том, чтобы идти домой. Он вообще сейчас плохо соображал: невесть которая по счету стопка водки делала свое дело. Вот только забыть о том, что узнал, у него не получалось. “Она хотела нас всех сдать… Я не могла поступить иначе”, — гулким эхом отдавалось в голове. По вискам било острой болью, но Ткачев и не думал останавливать алкогольный марафон. Неужели Катя действительно хотела так поступить? Предать всех, в том числе и его? Легко, не задумываясь, собиралась отправить за решетку любимого человека? Или Зимина опять врет? Спасала себя, а теперь пытается оправдаться? Тварь. Хитрая двуличная тварь.
Ткачев сжал в руках стакан с такой силой, что стекло, не выдержав, треснуло. На ладони выступила кровь, но Павел не обратил на это никакого внимания, продолжая пустым взглядом изучать пространство. Как бы там ни было, Катя мертва, и убила ее Зимина. А он обещал покарать убийцу. Такие обещания выполняют любой ценой.
Словно в насмешку в сознании начали всплывать обрывочные, несвязанные между собой эпизоды. Какие-то незначительные кадры, которые вроде бы не должны были врезаться в память.
Территория перед зданием отдела. Яркая рыжеволосая женщина, плавно покачивая бедрами, проплыла мимо пары курящих сотрудников, которые при виде нее вытянулись в струнку. Что-то сказала, и те моментально скрылись в здании, в дверях едва не зашибив какого-то гражданина.
Коридор c романтичным видом на обезьянник. Сын Савицкого, по невероятной дурости попавший в цепкие руки инспектора ПДН. Первый разговор с Русаковой, совершенно неожиданно получивший продолжение.
Разговор с Зиминой, втянувшей их с Ромычем в авантюру с префектом. Он, к слову, и не прочь был втянуться, засмотревшись на стройные ноги начальницы…
Воспоминания мелькали словно в калейдоскопе, накладываясь друг на друга, смешиваясь в нелепую на грани сюрреализма картину. Неужели это все когда-то было: его легкое, беззаботное отношение к жизни; восхищение Зиминой и непонятная преданность, толкавшие порой на безрассудства; любящая, правильная Катя, чуть не ставшая его женой…
Где он оступился? Где совершил ошибку, чего не разглядел, что пропустил? Почему вся жизнь свелась к тому, что он сидит в какой-то грязной забегаловке и глушит водку, мучаясь от воспоминаний и строя планы мести? Может, это ему наказание за все совершенное? Достойное наказание, ничего не скажешь.
Ткачев отодвинул опустевшую емкость и опустил голову, уткнувшись лицом в ладони. Рассуждать можно бесконечно, это ничего не изменит. Не вернет Катю, не приведет Зимину к ответу, не заставит его смириться и оставить все как есть, сделать вид, будто все идет так, как надо.
Зимина ответит за все. Пока еще непонятно, каким образом, но непременно ответит. Он обещал.
========== Слабость ==========
Жизнь не остановилась, мир не рухнул, погребая под обломками. Ткачев продолжал жить по инерции: прилежно просыпался по звонку будильника каждое утро, отправлялся на работу, разгребал какие-то дела, куда-то ездил, что-то решал. Старался за день вымотаться до предела, чтобы, вернувшись домой ближе к ночи и хорошенько выпив, сразу вырубиться, не позволяя кошмарам достать его еще и во сне.
Однако усталость и алкоголь помогали слабо. Несколько раз снилась Катя, веселая, красивая, живая, мило улыбаясь, требовала отомстить. Являлась и Зимина, в забрызганной кровью парадной форме, тоже чему-то улыбающаяся и безнадежно мертвая. Смотрела ему в глаза пустым взглядом, пыталась дотронуться, что-то сказать, и в эти жуткие мгновения Ткачев просыпался. Потом еще долго сидел с включенным светом, пил и нетерпеливо ждал утра.
