— Паш, ты меня понял? — настойчиво повторила Ира, и Ткачев сухо кивнув, отчеканил:
— Так точно.
— Вот и хорошо, — мягко, словно неразумному ребенку, улыбнулась полковник и наконец позволила: — Ладно, свободен. Хотя нет, подожди, — от Ирины не укрылся посмурневший вид Паши, и она решила сменить кнут на пряник: — Пойдем-ка поужинаем, я с этими нашими делами скоро забуду, как еда выглядит, да и у тебя, так понимаю, было кое-что поважнее, — не удержалась от “шпильки” полковник и подтолкнула Ткачева в спину, к собственному удивлению избежав сакраментального: “Это приказ!”
***
Паша, разливая вино по бокалам, насмешливо думал, что это уже почти традиция: совместный вечер, спиртное, разговоры за жизнь… Да уж, более неподходящего человека на роль собутыльника и утешителя вряд ли можно найти.
— Ирина Сергеевна, — серьезно начал он, повертев бокал и тут же отставляя его на стол. Зимина сделала глоток, по достоинству оценив напиток, и лишь тогда переключила внимание на гостя.
— Паш, — к его удивлению, в голосе начальницы не промелькнуло ни тени раздражения, хотя она прекрасно поняла, какую тему он вновь собрался поднять. — Ты, кажется, сам просил больше не упоминать ни о чем, что…
— Упоминать? Да я скорее не об этом. Скорее о себе. О нас. Не собираюсь упрекать, обвинять… — задумчиво произнес Паша, глядя куда-то чуть в сторону, словно боялся встретиться с Зиминой глазами. — Я просто хочу понять. Как так может быть: у меня есть полное право вас ненавидеть, желать вам зла…
— Есть, — тихо согласилась Ира, тоже не глядя на него.
— А я… Мне страшно даже подумать, что с вами что-то случится; тем более — что могу что-то сделать вам. Бред какой-то. Наверное, я просто слабак. Терещенко вот смог переступить через все, что было. А я не могу.
— Нет, Паш, — голос Ирины стал совсем тихим и чуть сдавленным — мешали слезы, вдруг застрявшие комом где-то в горле. — Ты очень сильный. Простить такое… Я бы тоже не смогла, наверное. — Зимина замолчала, стискивая хрупкое стекло бокала. Паша тоже не говорил ни слова. Кажется, они и так уже сказали друг другу чуть больше, чем могли.
— Вот такие… сложные отношения, — с неловким смешком подытожил Ткачев, неуверенно накрыв ладонью руку Ирины. Тонкие пальцы слегка сжались в ответ, и Паша неожиданно улыбнулся, наконец решившись взглянуть в темные, излучавшие совсем непривычное тепло глаза. И в этот момент, чувствуя осторожное касание прохладных пальцев, капитан Ткачев дал себе обещание беречь эту женщину, что бы ни случилось.
Он просто начал ее понимать.
========== За чертой ==========
— Что, прямо так и сказал? — недоверчиво переспросил Щукин, откинувшись на спинку стула. — Даже с железной доказухой посадить этих уродов невозможно по определению? Как такое вообще возможно?
— В нашей стране возможно почти все, — невесело хмыкнула Зимина, с материнской снисходительностью подумав, как Костя умудрился сохранить свой почти юношеский максимализм и веру в силу правосудия. — А если у тебя есть деньги и связи, то возможно даже невозможное. Забелин мне намекнул, что не горит желанием копаться в этом деле, да и смысла не видит: все равно в итоге спустят на тормозах.
— Ир, а может все-таки стоит обнародовать копию записи? — предложила Измайлова. — Отправить в прокуратуру; поднять волну в прессе, в интернете…
— И что это даст? — Ирина покачала головой. — К делу, подозреваю, ее все равно не приобщат, а что до шума в прессе… Да им плевать на общественное мнение. Дальше народного возмущения все равно не зайдет. Если уж суд ничего не смог сделать…
— И что ты предлагаешь?
Полковник помолчала, задумчиво разглядывая свою команду. Савицкий с Ткачевым переглянулись и дружно выдали вопрос:
— Что нужно сделать?
Ирина хищно усмехнулась, недобро прищурившись.
— Может, пора объяснить золотым деткам, что такое хорошо и что такое плохо?
***
— Где Леху носит? — Ник недовольно нахмурился, взглянув на дорогие наручные часы. — Опять что ли в кумаре? Достал со своей травой уже…
— А мы че, куда-то торопимся? — лениво ответил Макс вопросом на вопросом. — Явится, че ему сделается. Ну на крайняк завтра отправимся, какая разница, никуда ваша база отдыха не денется.
— Тоже верно, — кивнул Ник и потянулся к телефону, отвлекаясь на звук смс-оповещения. Открыл сообщение, и Макс заметил, как изменилось лицо приятеля, но спросить ничего не успел: Ник сам протянул ему смартфон. На экране крупным планом появилась фотография Лехи, точнее, его залитого кровью лица, и надпись: “Может, пора прекратить ваши подвиги?”
***
— То, что случилось, просто возмутительный пример беспредела, — мужчина в дорогом костюме откашлялся, собираясь продолжить обличительную речь. — Мы платим налоги не для того, чтобы в темном переулке на наших детей нападали всякие отморозки! Полиция, которая должна…
— Новостями наслаждаетесь, Ирин Сергевна? — прерывая монолог из телевизора, спросил Паша, появляясь на пороге. Зимина щелкнула пультом, затыкая фонтан красноречия типа в костюме, и жестом предложила Ткачеву присесть.
— Даже пресса слетелась, какая трагедия — зарвавшегося мажора отметелили, — с сарказмом бросила Ирина, раздраженно отшвырнув пульт. — Что же любящий папочка не упомянул, что его сынок — наркоман и урод, не один раз избегавший правосудия? Вот только доказывать это никому нахрен было не нужно, а теперь, когда задели такую, блин, важную птицу, всех на уши поставят — найти негодяев и наказать!
Полковник нервно прошлась по кабинету, отступила к окну, разглядывая тонувший в сумерках двор перед зданием отдела. Паша молчал, изучая взглядом напряженную спину, почти физически ощущая раздражение, усталость и даже какую-то обреченность, исходившие от начальницы. И снова кольнуло каким-то непрошеным горьким чувством, нет, не жалостью и даже не сочувствием. Может быть, это было… сожаление? Сожаление, что эта сильная, умная и бесконечно одинокая женщина вместо спокойного тихого счастья вынуждена видеть всю эту грязь, вынуждена сама совершать поступки, которым нет оправдания. Вынуждена? Разве это не было ее выбором, ее решением? Разве ее заставляли убивать, заставляли брать на себя роль правосудия? Что мешало ей остановиться, прекратить эти жестокие игры?
— Нет, Паш, — Ирина медленно повернулась, взглянув на него с уже знакомой затаенной тоской и печально усмехнувшись уголком губ, будто прочитала его мысли. — По-другому не будет. Мы все давно уже переступили черту. И возвращения нет. Катя хотела остановиться, но ничего хорошего из этого не вышло. А мы… Мы никогда не сможем по-другому. Потому что мы уже не сможем смотреть спокойно на все, что происходит вокруг. И когда бессилен закон… Тогда мы сами становимся законом. Разве не так? Кто-то должен останавливать всю эту мерзость. Нет, не кто-то. Мы. Потому что мы — менты.
Ирина говорила, и ей становилось страшно. Все эти слова, вроде бы правильные, но чудовищные по сути, что-то ей напоминали. Ведь точно так же считал Захаров, когда создавал свою команду — команду людей, поначалу отстаивавших справедливость и не заметивших, как переступили тонкую грань, грань, за которой заканчивается справедливость и начинается беспредел. И она, что так отчаянно боролась против этой системы, в итоге пришла к тому же самому. Все оказалось бессмысленно.
— Но почему…
— Почему нельзя по-другому? Просто жить, как было “до”? — Зимина снова сделала несколько шагов, останавливаясь рядом с Пашей. — А ты сам смог бы? Сделать вид, что ничего было? Спокойно ходить по улицам, зная, что где-то рядом конченый наркоман грабит прохожих? Отвисать в клубе, понимая, что парень рядом за стойкой толкает дурь? Смог бы ты жить, делая вид, что ничего не происходит?
Ткачев ничего не ответил, понимая абсолютную правоту этих слов. Он действительно не смог бы иначе.
— Но знаешь, что по-настоящему важно, когда барахтаешься во всем этом? — Прохладные пальцы легли на его сжатый кулак, мягко поглаживая сбитые костяшки. Но Ира, кажется, и сама не заметила своего невольного жеста. — Те, кто рядом. Настоящие друзья, которые, несмотря на все, что было и есть, остаются с тобой. И ты знаешь: ты не один.
