На возвращение домой ушли последние силы — Ира едва доползла до кровати, измученно уткнулась лицом в подушку, чувствуя, как по вискам струится холодный пот. Знакомый, изученный едва ли не до каждой ноты слабый запах парфюма накрыл легким облаком, и Ира до боли закусила губу. Снова расплывчатыми кадрами засбоили смазанные воспоминания: наполненный дымом кабинет, прижимающееся холодной змеей лезвие ножа, загнанный в угол Ткачев и оглушительно грохнувший выстрел… И тут же — безудержно-нежная прощальная ночь на этой самой кровати, потом еще одна — просто в объятиях друг друга, и спешно-горячее утро потом… Ненавязчиво-мягкие прикосновения теплых рук, привычно-широкая улыбка, шутливо-серьезное: “Вы от меня не отделаетесь, не мечтайте даже”.
А ведь все могло быть совсем иначе, не позволь она себе расслабиться и поддаться собственной глупости. И с ним могло бы быть все в порядке, если бы не…
Если бы не ты.
Безжалостно-отрезвляюще — как остро заточенным лезвием по живому.
Если бы не забыла о простой и жестокой истине — за все надо платить. Неужели и в самом деле решила, что имеет на что-то право, что может забыть, позволить себе принять от него что-то? Дура. Идиотка. Захотела урвать немного счастья на старости лет — получи полной ложкой, только потом смотри не захлебнись. И не ной, что не хотела так, что не желала ему ничего плохого, что всего лишь пыталась что-то искупить и исправить, а еще просто, по-бабски глупо, — вспомнить. Вспомнить, что значит чувствовать себя желанной до лихорадочного блеска в восхищенно смотрящих глазах; вспомнить, как это — засыпать с кем-то в одной постели, хотя бы ненадолго, хотя бы с ним ощутив себя податливой и слабой; вспомнить, что кто-то искренне и чисто может окутать заботой и преданностью, не смея требовать ничего взамен…
Ира стиснула руками подушку, чувствуя, как раздирают и давят застывшие в груди слезы. Слезы, которые она не сможет даже по-человечески выплакать.
Крепко зажмурилась и отчаянно-бессильно задрожала всем телом, прижимая к лицу тонкую, так болезненно-знакомо пахнущую ткань.
***
Паша медленно прошел вглубь комнаты, не зажигая света и почти инстинктивно стараясь не шуметь.
Как будто она тоже здесь.
Наверное, это было глупо, даже смешно — вместо собственной кровати в своей квартире засыпать здесь, в чужом, по сути, доме, тем более теперь, когда здесь его никто не ждал. Дурацкое, формальное объяснение нашлось сразу — Саня наотрез отказался торчать у бабушки, пока мама в больнице, а посвящать пожилую женщину в детали очередной невеселой истории желания не было ни у кого. Так что Паша, разрываясь между выездами, поисками ухитрившихся сбежать гребаных мстителей, разом навалившейся рутиной и ночными визитами в больницу умудрялся еще мимоходом выполнять функции не то старшего брата, не то наставника. Скучать, в общем, не приходилось.
Паша включил лампу на тумбочке и устало потянулся. Не было сил даже раздеться, не говоря уж о том, чтобы принять душ и перекусить — сон валил с ног. Усталостью все и объяснил, когда, повернувшись, на второй половине кровати обнаружил знакомую фигурку, неподвижно застывшую поверх покрывала и уткнувшуюся в подушку. Уже хотел было протянуть руку, удостовериться в нереальности происходящего, но Зимина, щурясь от бьющего в глаза света, приподнялась сама, как будто ощутила его присутствие.
— Ирин Сергевна, вы чего, из больницы сбежали? С ума сошли совсем?! Добить хотите себя?
— Паш… Ты?.. — как-то странно дернулась, еще сильнее побледнела. Медленно протянула руку, касаясь его плеча.
— Нет, блин, тень отца Гамлета, — проворчал Паша, осторожно придерживая ее за плечи, опасаясь случайным неловким прикосновением причинить боль. — Вам еще лечиться и лечиться, ну куда вас понесло? О чем вообще думаете?.. Вот завтра под конвоем обратно вас отправлю, честное слово!
— Я там с ума сойду, — худенькая спина возмущенно дрогнула. — Смотреть уже не могу вокруг…
— Ну вот что с вами сделаешь? — со вздохом отстранился, заглядывая ей в лицо, и глаза тут же как-то нехорошо потемнели, взгляд будто заледенел. Ира с усмешкой подумала, что смотреть на нее, разукрашенную синяками и кровоподтеками, сейчас удовольствие еще то. — Вызову завтра врача, пусть вас осмотрит.
— Но…
— Вот даже не спорьте, — оборвал Паша и аккуратно помог ей устроиться на подушках. — Придется мне о вас думать, раз вам самой на себя наплевать.
— Паш…
— Спокойной ночи, — перебил Ткачев и, легко поцеловав ее в уголок губ, погасил лампу, устраиваясь рядом и почти моментально вырубившись. Ира еще очень долго лежала, прислушиваясь к ровному дыханию, не смея поверить, что это реальность. Но имеет ли она право все это принять?
***
Череда дней потянулась бесцветная и однообразная. Ира очень много спала — не то накопленная усталость, не то слабость, а то и все вместе давали о себе знать. Тумбочка у кровати оказалась забита книгами в ярких обложках, коробками с пирожными или конфетами, упаковками каких-то лекарств, ваза с фруктами постоянно была забита под завязку, пульт от телевизора и мобильный находились тут же. Ткачев, вечно где-то пропадая, умудрялся звонить чуть ли не каждые два часа, забегал в обеденный перерыв сменить повязку, помогал ей дойти до ванной или кухни, приносил обед, оставлял в термосе горячий чай. Услышав о проживании в своем доме медсестры, Ира взбунтовалась, и настаивать Паша не стал, обходясь визитами врача два раза в день.
— Паш, ты почему мне ничего не сказал? — Зимина, несмотря на привычную бледность, совсем затерявшаяся в ворохе подушек и пледов, начальственно-грозный вид не утратила, а металлически-строгие нотки в голосе только дополняли картину.
— О чем? — Ткачев смял пустую упаковку от лекарства, что-то поправил на тумбочке и только потом посмотрел на нее. А Ира вдруг только сейчас заметила, как он изменился: впалые скулы, небритость, какой-то хмурый, напряженно-серьезный взгляд. Он стал казаться старше, строже, даже как-то жестче, а иногда в его глазах на долю секунды мелькало что-то незнакомое, совсем ему несвойственное, тяжелое, холодное, цепкое. И только сейчас Зимина поняла, почему так упрямо Лена пыталась уйти от расспросов — похоже, внезапные перемены в Ткачеве насторожили не только ее.
— О том, что вы сделали с теми двумя.
— Измайлова накапала?
— Ты не ответил! Почему никто не спросил о моем решении? — попыталась выпрямиться и тут же поморщилась от боли.
— Вы, если забыли, три дня провалялись без сознания, — сухо напомнил Ткачев, и снова что-то непонятное вспыхнуло в его взгляде. — Мы не могли их держать у нас невесть сколько. Не отпускать же их было? И вот не надо! — нахмурился, предугадав готовое сорваться с губ. — Вы думаете, они в СК стали бы молчать, почему все это затеяли? Как думаете, много бы времени понадобилось, чтобы узнать, что мы сделали с Симоновым и где его труп? Он хоть и псих был, но медаль нам за него явно не дали бы.
— Паш…
— А вы что, как-то по-другому собирались решить? — прямо и остро взглянул Ткачев, и Зимина невольно поежилась, опуская голову.
— Семь, — произнесла тихо и глухо, комкая край пледа.
— Чего?
— Семь человек, Ткачев. За такой короткий промежуток времени. Тебе самому не кажется, что это перебор?
Вздрогнул, отворачиваясь и шумно выдыхая.
— А если бы вы продолжали выполнять задания этой гребаной “организации”, это был бы не перебор? Сколько бы они вам еще жертв нашли — десять, двадцать, пятьдесят?.. А то, что все могло вскрыться и вы до конца жизни оказались бы на нарах, — это не перебор? А то, что вас, начальника отдела, в вашем собственном кабинете какие-то психи чуть до смерти не забили — это не перебор? Я просто вас защищал. Так, как вы когда-то защитили всех нас.
— Ты… ты не понимаешь сейчас, что говоришь, — еще тише. — Каждый раз… каждый раз, когда… Это ломает, Паш. Очень страшно ломает. Сначала может и кажется, что справишься, забудешь… Но… такое не забывается. Даже если уверен, что по-другому было нельзя… Ты… ты не должен был этого делать.
