— Мне нечего тебе ответить, Ткачев, — едва слышным, каким-то потухшим голосом. Отвернулась к стене, заворачиваясь в одеяло, затихла. Паша несколько мгновений, стискивая кулаки, смотрел в напряженную тонкую спину, в эти мгновения ненавидя себя за то неясное, необъяснимое, вдруг захлестнувшее его пробирающе-холодной волной.
— Ирина Сергеевна… — тише, без нажима, почти-умоляюще.
— Уходи. Я очень устала. Прошу тебя, уходи. — Что-то было в ее невесомом, утомленном голосе, что Паша отступил. Выругался сквозь зубы, отводя взгляд от выцветше-рыжей макушки, сделал несколько шагов назад, бесшумно прикрывая за собой дверь и, не сдержавшись, грохнул кулаком по стене.
***
“Правду”. Ира горько усмехнулась, с трудом переворачиваясь на спину и разглядывая потолок. Рана все еще противно ныла, тело было слабым и непослушным, будто чужим, а две беседы подряд вымотали окончательно. Она не понимала, что нужно Ткачеву, не понимала, зачем он мучает ее — своим присутствием, вопросами, на которые у нее заведомо не имелось ответов.
Зачем она его спасла? Это не поддавалось никакой логике, никаким объяснениям — она просто заметила легкое движение Вадима, а уже в следующую секунду ударила, опрокинула тяжелая, сбивающая с ног волна боли. Какого ответа ждал от нее Ткачев, если она и сама не знала, почему поступила так, а не иначе? Она признавала все, что говорил Климов: о том, что Ткачев опасен, о том, что может попытаться сдать или убить ее — когда в ее абсолютно исправной машине вдруг отказали тормоза, без труда догадалась, чьих это рук дело. Что мешало Ткачеву повторить попытку? Хотя бы там, в ангаре — он был на взводе и способен на любой необдуманный поступок. Вот только ей почему-то совсем не было страшно. Не только потому что сомневалась — он вряд ли бы смог расчетливо и хладнокровно убить ее, стоявшую к нему лицом к лицу. Почему-то тогда, глядя в его измученные глаза, полные боли, отчаяния, въедливой, неотступно-усталой ненависти, она совсем не боялась смерти.
Она устала. Она ужасно устала от этих войн, выяснений отношений, поисков никому ненужной правды и справедливости, а больше всего — от самой себя. Когда в ней что-то сломалось? В первый раз, когда недрогнувшей рукой выпустила обойму в ублюдка, положившего нескольких ее сотрудников? Когда устранила истеричку Русакову, без лишних сомнений готовую отправить их всех на нары? Или когда поняла, что Ткачев все знает?
Это было самым мучительным — не накрывавшие порой кошмары, не груз сожалений или сомнений, — а жгучее, испепеляющее чувство вины. Если бы она могла — она бы вымаливала у него прощение, лишь бы ему от ее искренней мольбы или унижения стало легче. Если бы он принял — она не пожалела бы ни жизни, ни смерти, чтобы исправить все, переиграть, искупить, вернуть — прежнего его, прежнюю себя. Если бы она только знала, как и чем смогла бы ему помочь, освободить, загладить вину…
Но она не знала. И от полного бессилия хотелось выть.
========== Часть 4 ==========
— Мы же с вами оба понимаем, что найти доказательства — это дело времени, — следак, перегнувшись через стол, с издевательской доверительностью понизил голос. — Может, в других обстоятельствах вам бы удалось скормить сказочку о геройской гибели вашего сотрудника от рук неизвестных бандитов, но… Вам не повезло. Покушение на полковника полиции спутало вам все карты. Может расскажете, что вы там не поделили?
— Что-то я не понимаю, о чем речь, — Климов устало выдохнул, покосился на зарешеченное, наглухо закрытое окно — в кабинете было невероятно душно и плавали густые клубы сигаретного дыма.
— А вы неплохо держитесь, — одобрительно хмыкнул следователь. — Учитывая все недавние события. Ваша любовница покончила с собой. Неизвестные убили вашего сотрудника. Потом ваша начальница оказалась в больнице…
— Не вижу связи, — холодно оборвал Вадим.
— Удивительно, — картинно покачал головой следователь и сделал глоток из чашки. Вадим с тоской вспомнил, что не успел сегодня даже выпить кофе — так его жаждал видеть господин Шилов, чтоб его. — Вы вроде умный человек, до майора вон дослужились, а связи между очевидными вещами не видите… А я вот вижу. И прокурор Быстров тоже видел. Помните такого? — и довольно усмехнулся: Климов не смог до конца совладать с собой. — И он тоже помнит. Дело о вашей, так сказать, дружной команде, которое потом почему-то внезапно прекратил. Это, впрочем, неважно. Важно то, что он соизволил поделиться со мной некоторой информацией. Например о том, что ваша любовница согласилась на сотрудничество со следствием, а потом вдруг неожиданно умерла. Вы, наверное, хотите сказать, что это совпадение? Не трудитесь. Меня сейчас, если честно, больше интересует то дело, которое я веду. Если поверить вашей легенде, вы с капитаном… Ткачев, кажется? пытались вдвоем героически задержать опасных преступников.
— Совершенно верно, — невозмутимо кивнул Вадим, не обращая внимания на неприкрытую иронию в голосе следака.
— Вы почему-то не вызвали подмогу, ОМОН или оперативников, зато галантно предложили вашей начальнице поучаствовать в вашем развлечении, и та, удивительное дело, не только согласилась, но и тоже не пожелала поставить кого-нибудь в известность. Так?
— Не совсем. Зимина сама проявила, так сказать, служебное рвение. Понимаете ли, у Ирины Сергеевны мечта есть: стать генералом, — подхватив клоунский тон, заявил Климов.
— А, ну похвальная такая мечта, — понимающе покивал следователь и снова затянулся сигаретой. — Однако вам не повезло: и преступников упустили, и Зимину ранили… Обидно, правда? — И без перехода выпалил в лоб, пристально наблюдая за реакцией: — Терещенко кто убил?
— Что-то я не понимаю, какое это имеет отношение… — вздрогнув, отчеканил Климов, постепенно накаляясь раздражением.
— Я тоже не совсем пока понимаю, — с подкупающей искренностью вздохнул Шилов. — Но то, что в вашей дружной команде что-то происходит, это очевидно. И это “что-то” явно связано с гибелью Терещенко. И что кто-то из вас пытался убить Зимину, тоже ясно. Непонятно правда, почему вы друг друга покрываете… Но выяснить это дело времени. На вашем месте я бы подумал о явке с повинной.
— На вашем месте я бы смотрел поменьше детективов, — парировал Климов, поднимаясь. — Могу идти?
— Пока да, — бросил следователь и уже в спину повторил, особенно выделив: — Пока можете.
Когда за майором закрылась дверь, Шилов устало откинулся на спинку кресла, потирая ноющие виски. Крепкий орешек оказался этот Климов, да и пело это “трио” вполне себе слаженно, явно не собираясь посвящать лишних людей в свои разборки. Что же там произошло — на самом деле? Концы с концами упрямо не сходились. В день убийства Терещенко действительно засветился на камерах по направлению к месту убийства, то есть поехал он туда добровольно. Его кто-то вызвал на встречу? Кто, зачем?.. А спустя некоторое время свидетели на станции видели женщину, по описанию очень похожую на полковника Зимину, она сильно нервничала и просила позвонить. И вскоре в том же направлении снова засветилась знакомая машина, на этот раз Климова. А спустя день на том же месте они собрались снова, на этот раз с капитаном Ткачевым, и… И что же там случилось? Может быть, у Зиминой сдали нервы, она предложила сдаться, а ее не поддержали? Бред — почему тогда не добили? И почему она тогда их защищает, поддерживая байку о мифических преступниках? Может быть, собирается разобраться сама? Шилов недоверчиво усмехнулся, вспоминая: та больная, измученная женщина, которую настойчиво пытал вопросами и умело загонял в ловушку собственной лжи, никак не тянула на тот образ хладнокровной злодейки, который ему в красках обрисовал Быстров, не без зубовного скрежета согласившись поделиться информацией.
Догадки, одни догадки. Ни одной нормальной зацепки, ни одного явного мотива, никакой логики. Остается разве что взять эту троицу под плотный колпак и ждать, чего-нибудь ждать…
***
Ткачеву казалось, что это все сон — какой-то сюрреалистичный затянувшийся кошмар, из которого никак не удается выбраться. Жизнь вокруг продолжала мирно течь своим чередом: кокетничали милые секретарши и кадровички, травили байки опера, Фомин со своим дорогим собутыльником Павловым устраивали очередные пьяные похождения. Неприязненно и мрачно косился Климов, сталкиваясь в коридоре, но дальше красноречивых взглядов дело не шло.
