— Чего мама ругалась? — Александр, притихший во время очень бурного разговора по телефону, не удержался — было странно видеть, с каким едва ли не философским спокойствием и фантастическим терпением мамин “просто друг” выслушивает гневные нотации. Любой другой на его месте уже десять раз успел бы сорваться, наорать в ответ и вообще отключить телефон.

— Она начальник, ей ругаться по статусу положено, — беззаботно пожал плечами Паша, получив еще один уважительный взгляд. — Ну чего, сворачиваемся? Как-то поздно уже.

Саня, в этот момент что-то печатавший в телефоне, метким броском отправил в урну пустую банку из-под колы и тоже поднялся. По пути домой, увлеченно обсуждая увиденный фильм, Ткачев параллельно думал, что совсем недавно о чем-то подобном в своей жизни не мог и помыслить: свободное времяпрепровождение обычно укладывалось в несколько вариантов: дома с пивком перед теликом, в баре или в клубе, в постели с какой-нибудь красоткой… Но проводить время с чужим, уже почти взрослым ребенком… Странное это было чувство. На миг даже кольнуло каким-то подобием легкой зависти к вечно ворчавшему по поводу выходок сына Савицкому. И следом вспомнилось то охренение, когда совершенно случайно узнал о том, что Катя сделала аборт; ее досадливо-нервическое, почему-то совсем не принесшее облегчения: “Это был не твой ребенок, Ткачев!”. Соврала ли она тогда? Почему она это сделала? Не хотела в одиночку тянуть на себе такой груз — ни он, “кобель и раздолбай” в качестве папаши, ни неудачник Терещенко не воспринимались опорой?.. А вот Ирина Сергеевна не побоялась. И сына подняла, и карьеру построила, и столько всего перенесла — не сломавшись, не выказывая страха и слабости, становясь только сильнее… Паша никогда не считал себя в праве кого-то осуждать, делать выводы — мало ли какие бывают ситуации и обстоятельства, но сейчас какая-то тяжелая, неприятно-мутная волна чего-то, похожего на обиду и злость, поднялась внутри — каким же надо быть уродом, чтобы, бросив беременную женщину, с которой делил дом и постель, нарисоваться спустя много лет лишь ради какой-то квартиры…

Разве это нормально — хрупкая женщина, столько выдержавшая и пережившая, одна, никогда ни на кого не рассчитывая, никому не открываясь, не полагаясь ни на чью защиту и помощь? С другой стороны, кому бы она это позволила? Слишком сильная, жесткая, гордая, не способная признать чью-то чужую силу и превосходство, отпугивающая слабых мужчин. Мало кто потерпел бы в своем доме жену-генерала, пусть и в звании полковника — и мужское самолюбие, и желание нормальной семьи, где жена будет рожать детей, гладить рубашки и варить борщи, и банальная зависть к ее успеху… Слабый мужчина попросту от нее бы сбежал, сильного она не потерпела бы сама. Наверное, это с ним что-то не так, усмехнулся Паша. Его самолюбие ничуть не задевали ни ее командирские замашки, ни достижения в работе, ни то, что на службе вынужден ей подчиняться. Может быть оттого, что видел ее и другой — оцепеневше-застывшей в страхе от самой себя на темной лестнице в его подъезде; безвольно-измотанной, даже не пытающейся сопротивляться — в его ванной; покорно-чувственной, отчаянно-нежной — в тот вечер после встречи с гребаным “командиром”… Она бывала другой — с ним иногда бывала. И было бы непозволительной глупостью этого не ценить.

Паша покосился на вновь отвлекшегося на телефон Саню и ненадолго завис в мечтательном предвкушении — может, сегодня тоже получится заманить дорогую начальницу в свою холостяцкую берлогу?

***

Ира остыла довольно быстро, уже к обеду начав немного раскаиваться — Паше и без нее досталось, чтобы еще и на глазах у любопытных сотрудников терпеливо выслушивать разнос. Впрочем, одно оправдание у нее все-таки было — за то время, что добиралась до нужного места, успела прокрутить в голове кучу ужасных ужасов и кошмарных кошмаров, в которых Ткачева ждала участь хоть и героическая, но вовсе не радужная. Так что сдержаться при виде не только относительно целого, но и как ни в чем не бывало отпускавшего шуточки опера оказалось бы настоящим подвигом. А уж когда несколькими часами позже до нее дошла информация о “совершенно случайно” погибшем полковнике Груздеве, ее накрыло снова. И когда Ткачев только успел?..

Однако к вечеру Ирина сумела успокоиться и даже Паше посочувствовала — и бурная во всех смыслах ночь, и не менее веселое утро… Да и набиравшее оборот дело с “организацией” постепенно близилось к развязке — чем не повод?

Суетясь у незамысловато накрытого стола, Ира хоть и посмеивалась сама над собой, вспоминая что-то подобное несколько лет назад, но и справиться со странно теплым, уже непривычным чувством где-то в груди не пыталась. В конце концов, что здесь такого? Ей и самой требовалось отвлечься, расслабиться, вознаградить себя за эти бесконечные изматывающие дни и недели, да и Ткачев, в последнее время не отходящий от нее ни на шаг, принимавший непростые решения и окруживший ее неожиданной заботой, заслуживал благодарности. Благодарности… Ира весело фыркнула, покрутившись у зеркала в новенькой ночной рубашке и оценив свой вид как вполне себе пристойный. Хотя это с какой стороны посмотреть… Набросила сверху шелковый халатик, пылившийся в упаковке с незапамятных времен, и довольно улыбнулась своему отражению, на миг даже уловив в себе что-то прежнее — лукаво-вызывающее и провокационно-хищное. Будет вам благодарность, товарищ капитан…

Звонок раздался, когда Ира, прижимая к себе изящные тарелки, одновременно пыталась дотянуться до бокалов в самой глубине кухонного шкафчика. Хрупкий фарфор, тихо звякнув, брызнул осколками во все стороны. Кто там говорит, что посуда бьется к счастью?

Распахнув дверь, Ира первым делом натолкнулась на улыбку — нагловато-широкую и мятно-липкую.

— Вы ведь мама Саши Зимина?

========== Часть 32 ==========

Когда Паша, кое-как придав своей квартире более-менее приличный вид, пригодный для приема гостей, спустился вниз, до него уже на лестничной клетке донеслись звуки не то разгорающихся боевых действий, не то надвигающейся грозы вместе с цунами, торнадо и прочими стихийными бедствиями разом.

Дверь была приоткрыта, так что приглашения Ткачев дожидаться не стал, просочившись сначала в коридор, а затем и на кухню, откуда доносились аппетитные запахи и громовые раскаты начальственного голоса.

— А… что тут происходит, стесняюсь спросить? — Паша окинул взглядом несколько странную мизансцену: накрытый стол с легким намеком на романтику, понуро сверлившего взглядом пол Саню и устроившуюся на стуле девчонку примерно его возраста — ручки на коленях, невинное личико оскорбленного до глубины души ангелочка и заинтересованный взгляд в сторону вновь прибывшего. Ирина Сергеевна, непривычно раскрасневшаяся, в навевающем не самые уместные мысли и желания халатике, пышущая гневом и раздражением, довершала картину. Паша ожидал, что его тут же выставят за дверь, однако возмущение товарища полковника, видимо, оказалось слишком велико.

— Ты только полюбуйся! — вновь завелась она, непередаваемо-выразительным жестом обведя более молодую часть компании. Короткие широкие рукава халатика нервно взметнулись цветастыми крыльями. — Только полюбуйся на этих… на этих… Я даже не знаю, как их назвать!

— Мам! — попытался было встрять Сашка, но получил в ответ разъяренный взгляд.

— А ты вообще молчи, герой-любовник, тоже мне! Школу закончить не успел, а туда же! О чем ты думаешь вообще?!

— Так чего случилось-то, я так и не понял? — нахмурился Паша, хотя медленно начал догадываться, что происходит.

— У нас с Сашей будет ребенок, — выдал не по годам умело накрашенный ангелочек.

— Ох ты ж е!.. — не сдержался Ткачев. — Ну ты, Сань, даешь стране угля!

— Я… — начал было Зимин, но вновь напоролся на родительский гнев.

— Марш к себе! Ты уже и так до хрена чего сказал, а еще больше сделал!

— Мам…

— Сань, на пару слов, — перебил Паша, не дожидаясь новой вспышки. Зимин, опасливо покосившись в сторону матери, неохотно поднялся и вышел следом.