— Как ребенок, который смотрит на разлетевшуюся вдребезги любимую игрушку и не знает, то ли разреветься, то ли попытаться собрать, не понимая, что бесполезно, — все с той же усмешкой ответила Зимина.

— Ну вы скажете тоже, — хмыкнул Ткачев. Стянув, расстелил на лавочке свою куртку и сам уселся рядом с начальницей.

— Не понимаю я тебя, Ткачев. — Со вздохом прислонилась к спинке скамейки, совсем по-кошачьи щурясь от бьющих в глаза золотисто-багровых лучей.

— Да я вроде не книжка философская, чтоб меня понимать, — попытался неуклюже отшутиться Паша.

— Я серьезно. Зачем ты мне помогаешь? Это из-за того что мы… — и неожиданно замешкалась, выпав из роли непробиваемо-железной полковницы.

— Ирина Сергеевна, — Ткачев бережно перехватил ее пальцы, неосознанно-нервно теребившие край форменной юбки. — Послушайте, что я вам сейчас скажу. Все, что я для вас делаю… и все, что было… Это только потому, что я этого действительно хочу. Не из-за благодарности или какой-то там лабуды… Потому что тогда я бы ни за что… не смог, не решился… — Замолчал, так и не договорив, точно зная, что она и так поняла все неловкие попытки объяснений.

Его глаза слишком близко — опять. Такие внимательные, будто-бы-все-понимающие. Горячее Черное море — жаркое, ласково-плавящее, утягивающее. Не выплыть. Только вниз, не по течению, — на самое дно.

Тянет к себе, осторожно, будто боится. Смешной… Чего им теперь бояться? Кого? Самих себя разве что…

Целует. Пальцы, запястья, косточки, точки сердечно-пульсирующие. Смешной… Хороший. Родной. Вслух? Шепотом? Мысленно? Да какая разница… Лишь бы касаться, лишь бы гладить это лицо, подбородок, щетину, на щеках проступившую, губы застывше-твердые. Лишь бы чувствовать. Улыбается. Мальчишка… Родной. Мой. Сейчас — безраздельно.

Главное — сейчас.

Главное — чувствовать.

========== Часть 29 ==========

— И как тебе это удалось? — Зимина, медленно просмотрев поданную папку — какие-то бумаги, снимки, диск в конверте, подняла глаза. В беспросветной черноте взгляда на долю секунды мелькнула признательность. И даже — признание.

— Вам ехать или шашечки нужны? — засмеялся Паша, уходя от ответа.

— Ну хоть никого не убил, надеюсь? — проворчала начальница, убирая папку в сейф.

— Да обошлось как-то, знаете ли. Но когда этот чудак, который перед камерами сидит, мне не хотел говорить, кто запись брал… В общем, соблазн, признаюсь, был. А дальше-то что, Ирин Сергевна?

— А дальше пусть с этим другие люди разбираются. Наш друг сердечный Шилов вернулся, вот пусть он свою энергию в мирное русло направит. Отдам ему запись разговора с этим “командиром”, пусть разбирается. Другого-то варианта все равно нет.

— Думаете? А если он и на вас что-то…

— Ну это вряд ли, если возьмется, ему одних этих умников ловить не переловить. А если и вскроется… Все-таки лучше, чем их гребаные приказы выполнять или бояться. — Криво усмехнулась, отворачиваясь.

— Ирин Сергевна… — Содрогнулся против воли — накрыло воспоминанием о душной грязной камере, давящих стенах, отвратном тюремном запахе.

— Да ладно, разберемся. Может еще и обойдется. Главное организацию эту долбаную развалить, а там посмотрим… Все, Паш, иди работай. И спасибо, правда.

Несколько секунд, застыв, всматривался в опущенную рыжую макушку, склонившуюся над бумагами — шелестели листы, резко чиркала ручка. Аудиенция окончена, блин.

Что-то неясное, смутное, подозрительно похожее на тот изматывающий страх, когда ждал ее в машине со встречи, не находя себе места, наплыло, ударило опять. Что-то нужно было сказать — умное, успокаивающее, правильное, но понимал, что глупо и зря — все равно не поверит. Не то что ему — самой себе не поверит.

***

Шилов, честно сказать, уже и не надеялся, что удастся вернуться — командировка, а по сути настоящая ссылка, затянулась непозволительно. К тому же тамошний начальник, восхищенно покачивающий головой после каждого лихо раскрученного дела, при любом удобном и неудобном случае пытался сманить столичного следака с хваткой бультерьера на должность своего зама с последующим повышением, приводя доводы от повышения зарплаты и прочих бонусов до плюсов тихой провинциальной жизни типа свежего воздуха и кучи свободного времени. Шилов, вяло отшучиваясь, продолжал с нетерпением ждать приказа о возвращении.

Как он и думал — все косвенные доказательства и улики, все результаты бессонных ночей и долгих раздумий, опросов, запросов и сопоставлений, — все это улетело к херам вместо с папкой, отправленной пылиться в архив среди множества подобных висяков. Он мог снова начать капать на мозги начальству, мог снова затребовать дело, мог даже в свободное время пытаться что-то нарыть, если бы только видел в этом какой-то смысл — отлично понимал, что с такими сильными загадочными покровителями Зиминой копать дальше ему никто не даст. И это разочарование, бессилие и чувство задетого самолюбия дико бесили.

С трудом в разливавшейся на площадке темноте попав ключом в замочную скважину, Шилов уже взялся за ручку двери, и тут вкрадчиво-жаркой волной обдало насмешливо-хрипловатым голосом со знакомыми тонко-издевательскими нотками сквозь усталось.

— Добрый вечер, господин следователь.

— Здравствуйте, Ирина Сергеевна. — И только потом повернулся, взглядом пытаясь выхватить в сумрачной непроглядности стройную фигуру в темном плаще. — Не ожидал. Неужели все-таки прийти с повинной решили? Так мой рабочий день, как сами изволите видеть, уже закончен. Да и дело закрыто, так что расслабьтесь и празднуйте победу.

— У меня к вам серьезный разговор, — ровный голос будто заиндевел. — Думаю, вам как профессионалу это будет интересно.

— Даже так? — переспросил Шилов, с усмешкой покачав головой. — Заинтриговали. Что ж, проходите.

***

— Да я тебе точняк говорю, это та самая тачка, которая за нами всю неделю каталась! — капитан Горин стукнул рукой по рулю, заметив на стоянке отдела смутно знакомый автомобиль, из которого вышел симпатичный крепкий парень. — И тот, кто мне запись отдал, похожего чувака мне описал. И бабка-соседка сказала: “Парень приходил, смазливый, на актера похож…” Это он папку увел, сто пудов!

— “Сто пудов, сто пудов”, — зло передразнил напарник. — Ты это расскажешь, когда у тебя спросят, где то, что тебе на хранение дали и как ты это умудрился про!..

— Да ладно, если это реально он… Я его наизнанку выверну, а узнаю, куда он бумаги увел!

— Не нравится мне это, — пробормотал лейтенант Самохин, не обращая внимания на разошедшегося приятеля. — Как бы он не успел чего лишнего увидеть…

— Не каркай! — буркнул Горин, заводя машину. — Даже если и успел, трепаться ему об этом никто не даст. Щас проследим за ним, потом квартиру обшмонаем, а дальше уж посмотрим, че делать. Не нравится мне, что он опять в нашем отделе нарисовался…

***

— Он вам поверил? В смысле, Шилов вам поверил и помочь согласился? — Паша, по-хозяйски отодвинув в сторону бумаги на столе, пристроил на освободившееся место пластиковый поднос. Две тарелки с салатом, стаканчики с кофе, пирожное — не встретив энтузиазма на предложение вместе поужинать, сам притащил еду в кабинет — “Если Ирина Сергеевна не идет в кафе, кафе идет к Ирине Сергеевне”. На слабое, больше автоматическое и неубедительное возмущение привел замечательный довод в своем фирменном стиле: “Вы себя в зеркале вообще видели? Вас ветром унесет скоро”.

На нее и правда было больно смотреть — почти прозрачная, с вечными синяками под глазами, неизменной бледностью, которую не скрывал умелый макияж. Из кабинета она практически не выходила, зарывшись в бумаги, и от мысли, к чему она медленно, но обреченно готовится, Паше каждый раз становилось невозможно дышать.

— Ну да, вроде как обещал разобраться, хотя как-то не очень он вроде мне поверил, несмотря на запись. — Ира, отломив очередной кусочек пирожного, с наслаждением сделала глоток горячего кофе, с затаенной улыбкой наблюдая, как Паша увлеченно уничтожает салат. Похоже, он за весь день не успел даже нормально пообедать, без устали бегая по району… Она не узнавала его — привычный раздолбай Ткачев, не упускавший случая затусить в баре или засесть за пивком, не слишком-то ревностный в работе, вдруг стал проявлять неслыханное рвение, подавая ей рапорт за рапортом. Неужели это из-за той давешней сцены? Вспомнилось, как, обсуждая с Ткачевым какую-то очередную проблему, подняла трубку зашедшегося яростным звоном телефона и даже поморщилась, отодвигаясь, — гневный рык генерала ударил так, что на миг зазвенело в голове. Паша, тут же без слов понявший выразительный жест и уже открывавший дверь, видимо, успел уловить что-то из “статистика упала к чертовой матери!”, “ни хрена не справляетесь!” и “погоны полетят скоро!”. А на следующий день Ткачев любезно предоставил ей не только отчет, но и закрытого в обезьяннике утырка-наркомана, которого безуспешно искали всем районом по подозрению в грабеже и убийстве… Неужели именно из-за случайно услышанного? Да нет, ерунда какая-то.