Он ведь в тот же день, желая во всем разобраться, снова явился в отдел, уже совершенно в ином качестве. Но визит не дал ровным счетом ничего: к начальнику его попросту не пустили, заявив, что того якобы нет на месте. Расспросы насчет бравых парней, притащивших его сюда в прошлый раз, тоже не принесли результата — то ли он так плохо их запомнил, то ли это были вообще какие-то левые люди, даже не работающие здесь и привлеченные для разовой акции.
В общем, с этой стороны полный облом. И, не придумав ничего умнее, Паша принялся изучать сводки происшествий на ту самую ночь, начиная с того момента, как оказался в КПЗ. На первый взгляд ничего интересного: ДТП, грабежи, кражи, “парашютист”, наркоман с передозом… Уже почти отчаявшись, скользнул глазами по строчкам и насторожился: буквально за пару часов до того, как в отдел явилась разъяренная Зимина, в своей квартире был застрелен некий бизнесмен Жуков. Прихожая, выстрел в упор, оружие на месте преступления, ни малейших следов. Дыхание перехватило. Еще слабо и глупо утешил себя надеждой, что просто совпадение, мало ли совершается похожих преступлений… Но, хватая телефонную трубку, уже знал: ни о каком совпадении речи не может быть.
Дело вел его старый знакомый следователь Криворучко, так что после пустой болтовни и пары бутылок пива Ткачеву удалось выяснить все детали. Их, к слову, было совсем немного: преступник, точнее, преступница, не оставила никаких зацепок. Первым делом под подозрение попала некая Мадлен, элитная проститутка, с которой Жуков должен был встретиться. Однако мимо: никакого мотива и железное алиби в лице другого клиента. Отработали остальных подозреваемых, включая жену и некоторых сотрудниц фирмы — ничего. Ну не было ни у кого оснований убрать относительно приличного и добропорядочного бизнесмена, и все тут! Охранник в доме Жукова тоже оказался бесполезен в плане показаний: ни лица, ни особых примет женщины, приходившей к Жукову, он не разглядел, да и не стремился: был уверен, что это та самая гостья, навещавшая его два раза в месяц в отсутствие жены…
Сегодня, пытаясь отвлечься от безумных событий дня, он снова пытался разобраться, во что ввязалась товарищ полковник, вопреки правилам почему-то не посвящая никого в происходящее и никаким образом не давая понять, что у нее снова проблемы. Это должно быть что-то очень, очень серьезное, но вот что?
Он снова шерстил сводки, снова сопоставлял время происшествий и последний визит Зиминой со странной просьбой… И снова на очередных строчках внутри толкнулся холодный противный страх. “В собственной квартире выстрелом в упор был застрелен некий Рюмин А. , недавно вышедший из мест лишения свободы…” И снова та же картина преступления, и снова никаких улик. Машинально просматривал полученную справку на потерпевшего, и на душе становилось все гаже: этот Рюмин, не единожды подозревавшийся “в действиях сексуального характера в отношении лиц, не достигших…” и далее по тексту, вышел из тюрьмы, каким-то чудом не отмотав и трети положенного срока за преступления, которые удалось доказать.
Куда же она опять влипла? Паша не верил, что Зимина, расчетливая и хладнокровная, так дорожившая своей должностью и свободой, стала бы так подставляться и рисковать. Да и затруднительно столь безупречно провернуть все в одиночку, нигде не засветившись и не оставив следов… От неповоротливых, тяжелых мыслей и от выпитого начинала болеть голова. И, загнанный в тупик непониманием, вопросами, на которые не находилось ответов, Паша, нетвердо поднявшись, нашарил в кармане ключи от машины.
Только один человек был в курсе событий и мог ответить, что происходит. И сейчас Ткачева меньше всего волновало, захочет ли она это сделать.
========== Часть 18 ==========
Зимина открыла не сразу. Паша, успевший немного протрезветь от свежего воздуха и продолжительного ожидания, сто раз пожалел, что вообще заявился. Какой смысл? Она все равно будет все отрицать. Или вообще не ответит.
— Что еще случилось? — не слишком приветливо осведомилась Ирина Сергеевна, не спеша его пропускать.
— Надо поговорить. — Ткачев, не дожидаясь приглашения, втиснулся в прихожую, оглядывая начальницу не без удивления. Он, казалось, наблюдал ее почти во всех видах, начиная от привычной формы и делового костюма и заканчивая свободной домашней одеждой, а то и вовсе, что называется, без всего лишнего, но вот увидеть ее в вечернем платье оказалось сюрпризом.
А не слишком-то она парится по поводу всего происходящего!
Паша окинул хмурым взглядом стол, накрытый явно на две персоны, и снова раздраженно-смутно ужалило острой злостью.
— Ждете кого-то?
— Нет, — нетерпеливо дернула обнаженным плечом. — Говори, что хотел.
— Вы можете мне объяснить, что происходит? — Заметив в наигранно-немом вопросе приподнятую бровь, недовольно сжал губы, борясь с раздражением. — Вот только играть тут передо мной не надо! Вы же знаете, с какой такой радости меня тогда закрыли! И потом выпустили!
— Ну выпустили же. — Отвела глаза. — Остальное тебя не касается.
— Не касается? — вспыхнул Ткачев, рывком вскакивая с места. — Это меня, на минуточку, закрыли в камере на целую ночь хрен знает почему! И это меня чуть не забили какие-то уголовники! — Заметил, как Зимина вздрогнула на последних словах, но даже не подумал сбавить обороты. — А потом являетесь вы и меня без каких-либо объяснений выпускают! А уж про ваше состояние тогда я вообще молчу! Так что меня это еще как касается! И я не уйду, пока не дождусь ответа!
— Тогда тебе придется здесь поселиться, — чуть слышно хмыкнула Зимина.
Паша, несколько мгновений изучая взглядом склоненную рыжую макушку, медленно приблизился к окну. Захлопнул открытую форточку — с улицы тянуло пронизывающей прохладой. Остановился напротив начальницы, по-прежнему не собиравшейся отвечать.
— Я жду, — напомнил уже спокойно.
Она снова молчала. И это неимоверно бесило. Как и то, что не мог видеть ее лица, ее эмоций, возможно, отражавшихся вопреки обычной невозмутимости. И это всколыхнувшееся желание — заметить, увидеть, понять — вспыхнуло, ударило, заставляя требовательно-больно сжать хрупкое плечо, второй рукой бесцеремонно приподняв за подбородок ее лицо. Повеяло, обдало целой смесью тревожаще-ярких запахов — жаркая терпкость вина, едкость сигаретного дыма и почему-то пронзительно-прохладная яблочная свежесть, тонкий аромат духов и волнующий запах разгоряченного женского тела…
— Руки… убери! — Дернулась, пытаясь вывернуться, сбросить горячую сильную ладонь, но он даже не вздрогнул, не реагируя на властно-недовольные нотки в охрипшем вдруг голосе.
Всматривался. Пытался осознать. И этот вопрос, сразу показавшийся и самому наивно-нелепым, вырвался раньше, чем он успел себя остановить.
— Как вам это удается, а? Вы стольким людям жизнь сломали, а ведете себя так, как будто ничего не случилось… Как вы живете со всем этим, как будто ничего не происходит?
Поморщилась с неприкрытой досадой, вновь отводя глаза, но вырываться перестала.
— А ты чего ожидал, Ткачев? — резкий и твердый голос — как лед. — Что в монастырь уйду или побегу каяться и сожалеть, как Катя твоя? Так я не жалею ни о чем! Ни о чем, слышишь! — Сорвалась. Спокойно-невыразительный тон прорвался обжигающими эмоциями, раздраженно и жгуче — будто кипятком обдало.
— Не понимаю, — стальная хватка ослабла, голос затих и наверняка звучал жалко — это тоже ужасно разозлило. — Не понимаю, как вы такой стали? Я же помню… помню, какая вы были… Вы… вы могли какую угодно жесть приказать сделать, сами могли жестить… Но вы же все равно… вы всегда же были неприкосновенной, чуть ли не святой… Да вам просить не надо было — мы все за вас что угодно готовы были… Что, что с вами случилось?! Почему?!
Обреченно-горячая чернота в пылающих глазах. Так близко. Он снова сорвался на крик, выплескивая ей в лицо эти отчаянные, наивные вопросы, но у нее не было сил отстраниться, высвободиться из его снова сковавших рук. Только медленно подняла глаза, чуть заметно усмехнувшись, и Паше в этой усмешке почудилась невыразимая горечь.
