— Не, бред какой-то! Он вон половину отдела перетрахал, девки одна другой краше, а тут это! Это ж сколько выпить надо, чтобы на нее встало? — развеселая компания из ППС-ника и двух оперов разразилась похабным хохотом.
— А че, я б не отказался, — протянул один. — Ради, так сказать, привилегий…
Паша, сворачивая к курилке, краем уха уловил веселую болтовню, слух зацепился за знакомую фамилию — кто-то припомнил некогда допущенного к начальственному телу Глухарева, другой не преминул отметить “сучий характер” и “явно недотрах”. Тяжелая, давящая волна душащей злости прокатилась по позвоночнику, отозвалась ледяным покалыванием в кончиках пальцев, вспыхнула темной пеленой перед глазами. Даже не вдумываясь, откуда такая реакция на идиотские сплетни не обремененных умом типов, Ткачев шагнул вперед, моментально попав под обстрел любопытных взглядов. Словно невзначай, проходя мимо самого говорливого, ощутимо впечатался плечом, невольно заставив попятиться. Не дождавшись ответа на откровенную провокацию, обвел компанию хмурым взглядом и молча прошел мимо, с непонятной оскорбленной яростью подумав, сколько еще подобных придурков найдется в отделе.
***
— Ткачев, да ты меня прям балуешь. Массаж, завтраки-ужины… Смотри, привыкну, не отделаешься от меня потом, — со смешком пригрозила начальница и, повернувшись к Паше спиной, принялась нашаривать рубашку. Ткачев рассматривал хрупкие выступающие косточки, светлую, шелковисто-тонкую кожу, — на нее даже смотреть было больно и страшно, не то что дотрагиваться. Это была сейчас не полковник Зимина — в строгой форме, скрадывающей очертания фигуры; недовольно вздергивающая бровь, громыхающая холодной яростью и неоспоримостью приказов. И даже не та измотанная, по любому поводу взрывающаяся, безжалостная Ирина Сергеевна, которой уже некого и нечего бояться. Только сейчас вдруг полоснуло мыслью, сколько невероятной силы заключено во внешней беззащитности, от которой почти испуганно замирает сердце — ну откуда столько железности?
— Ирина Сергеевна, расскажите мне, — Паша и сам не понял, как это у него вырвалось, не говоря уж о том, откуда вдруг возникло это любопытство, меньше всего похожее на здоровое. Поудобнее устроился на пушистом ковре, прислонившись спиной к кровати, протянул начальнице стеклянную чашку с зеленым чаем со стоявшего рядом подноса.
— Рассказать что? — приподняла бровь Зимина, настороженно взглянув на него.
Паша помолчал, не решаясь озвучить, не представляя, как начать — слишком личная была тема, а самое главное, если смотреть правде в глаза, совершенно его не касающаяся; но удержаться не смог.
— Дело ведь не в том… точнее, не только в том, что он вас тогда бросил? Ваш муж.
— Муж… Объелся груш, — процедила Ира, неосознанно крепче сжимая чашку. — Не были мы с ним женаты. А с чего это ты вдруг спросил? Зачем?
Паша пожал плечами, отвечая на последний вопрос: он и сам не знал, зачем, ведь дело было не в банальном любопытстве. Точнее, не только в нем.
— Вы слишком болезненно реагируете, даже спустя столько лет. Этому должна быть причина. Та, о который вы, похоже, не рассказали никому. Я прав?
Ира отвела глаза, уставившись в чашку; смотрела, как со дна медленно поднимаются чаинки, как качается на поверхности веточка мяты. Давно забытая, горькая, маятником в груди раскачивалась обида, непонимание, унижение, как будто все случилось совсем недавно. Никому. Она действительно никому не рассказывала об этом — ни тогда, семнадцать лет назад, ни когда-нибудь потом: слишком унизительной оказалась вся правда.
— Как все было? — Паша протянул руку, осторожно сжимая худые, до боли стиснутые пальцы.
Как все было… Поначалу все было красиво, как в карамельно-слащавой мелодраме в радужных тонах. Были и замерзшие розочки в хрустящем целлофане, и залитые вечерними огнями заснеженно-загазованные улочки, и долгожданные неловкие поцелуи на задних рядах кинотеатра, пока на экране крутили какую-то ерунду… Бойкая хохотушка Ирочка, которую, несмотря на отличную учебу, никому бы не пришло в голову назвать “синим чулком”, к своему возрасту, оказывается, имела совсем скудный опыт общения с противоположным полом, так что Игорю не пришлось идти на лишние ухищрения: о многом ли думается, когда так сладко кружится голова и дрожат колени?..
Розовые очки треснули стеклами внутрь. Игорь, торопливо и жалко бормоча что-то невнятное, только натягивал куртку в прихожей, а Ира, застывшим взглядом смотря на качающееся пламя свечей, уже с удивительной четкостью осознала: это конец. Просто увидела этот мечущийся взгляд с долей досады и отвращения и поняла: он не придет ни завтра, ни послезавтра. Старательно приготовленный ужин полетел в мусорное ведро, а пол-бутылки вина разлились по венам тяжелым, туманящим жаром — в этот момент Ира меньше всего беспокоилась о своем положении, придавленная разочарованием словно могильной плитой.
Телефонные звонки в квартире больше не раздавались, на лекциях Игорь держался подальше, в коридорах отворачивался и прятал глаза. Решился только раз, когда случайно остались одни в аудитории: Ира, мучимая жутким приступом токсикоза, боялась даже открыть глаза, не то что подняться. И словно пощечиной, сквозь наплывающую дурноту, ударило обыденным, деловитым вопросом:
— Когда аборт?
Наверное, что-то было такое в ее лице, в глазах, что Игорь отступил, сжался, замямлил о том, что не стоит губить будущее, что сейчас не время, что дети у нее еще обязательно будут. Как ей хватило сил сорваться с места и выскочить за дверь, подальше от пропитанных расчетливо-бытовым цинизмом слов, Ира и сама удивилась — хронически пытавшая слабость впервые вдруг отступила.
Никаких иллюзий не осталось в помине: Ирина не обвиняла, просто мысленно на имени трусливого любовника был поставлен несмываемый безжалостный штамп. Но то, что узнала после, даже ее повергло в шок: сбежавший от ответственности Игорь оказался еще циничней и гаже, чем думалось раньше.
Была середина июня, липкая, пыльно-душная, с бессонными ночами над учебниками, с частыми обмороками и болями кажется во всем теле. Приближалась очередная сессия и, не найдя в своей тетради нужного конспекта, Ира заглянула к своему одногруппнику, приятелю Игоря Славе — он жил ближе всех. В не слишком удачный момент — Слава только вернулся с какой-то вечеринки и был вдрызг пьян. Пьяным бредом и объяснила все Ира, когда тот, протягивая ей тетрадь, бросил взгляд на округлившийся живот и вдруг заявил:
— А это ведь мог быть мой ребенок.
И, заметив изумление в ее глазах, схватил за запястье, буквально оглушив потоком правды. Оказывается, не было никакой страстной влюбленности, киношной романтики и прочих соплей, а был спор давних приятелей: кто быстрее затащит в постель неприступную отличницу Ирочку Зимину. Выиграл Игорь, получив свой законный приз в виде приятной суммы, а увидев вытянувшееся лицо богатенького приятеля, неожиданно предложил совершенно дикую вещь: уступить возлюбленную на одну ночь за добавку к уже полученным деньгам. А деньги ему были очень нужны… На свадьбу. И, разумеется, вовсе не с практически нищей, бесперспективной студенткой Зиминой…
— Вот урод! — не сдержался Ткачев, сжав кулаки. — И… и что он?
— Слава отказался, — криво усмехнулась Ирина Сергеевна. — Хоть какая-то доля порядочности, в отличие от дружка, у него имелась.
— Так вы поэтому больше никогда… — Паша выдохнул, потер дрожащими пальцами подбородок. — Неужели вам потом никто не предлагал выйти замуж? Ни за что не поверю.
— Предлагал, — кивнула Ира. Опустилась на пол рядом с Пашей, подложила под спину подушку, устало вытянув ноги. — Глухарев предлагал. Несколько лет ни мне, ни ему это не приходило в голову. И все вроде устраивало. Для меня — никакого лишнего напряжения, для него — полная свобода и отсутствие обязательств. Конечно, я догадывалась, что у него кто-то время от времени появлялся, как-то мирилась, старалась не зацикливаться… А когда его мать вышла замуж, вот тут-то Сережа понял, что значит одиночество. Друг его Антошин тоже, так сказать, отпочковался, у него была девушка, какие-то проблемы… И в один прекрасный день Глухарев заявился ко мне с кольцом.
